Скажем, Нестор Гераклович Полителипаракоймоменакис и Борис Всеволодович Принцев. Они, хоть числятся в разных отделах института, но почти без паузы бывают неразлучными и, несмотря на их разницу в летах более двадцати (старший – Полителипаракоймоменакис), наши сотрудники считают их братьями-двойняшками. По части комплекции отличие наблюдается ещё более очевидной: Борис Всеволодович тонок, сутул, нос крючковатый, губы тонкие, щёки впалые, лицо узкое, а крупные уши оттопырены в верхней части; Нестор Гераклович, можно сказать, огромен, курнос, круглолиц, толстогуб и полнощёк, а уши почти незаметны, хоть в одном из них блестит серебряная серьга. Сочетаниями цвета кожи с тоном растительности они тоже противоположны. Гладко выбритое и слишком загорелое лицо Принцева венчает жиденькая белокурая, коротко стриженая причёска, а глаз не опознать – их засекречивают тёмные очки. Белизну лица Полителипаракоймоменакиса, излучающего свежесть первого снега, обрамляет густой, иссиня-чёрный и курчавый волосяной покров (сверху, надо сказать, пореже и попрямее). А ничем не заслонённые круглые глаза цвета маринованных оливок выдаются вперёд сильнее, чем слабо выраженный картофелеобразный нос. К тому же Принцев – левша, а Нестор – обыкновенный, хоть и без указательного пальца на правой руке.
Или вот Леночка. Суховатая, это мы неправильно сказали. Она, скорее, не рыхлая, все формы её тела обладают строгостью исполнения. И если мы видим где-нибудь излишнюю выразительность, в другом месте обязательно появляется ей в ответ своеобразный противовес. То есть, детали внешности Леночки являют собой общее равновесие. Обличье складок в одежде настойчиво подчёркивает красноречивое содержание, утаённое под ней. Она ещё не определилась, какой из отделов ей больше подходит, поэтому приглядывается. И тут, и там. В основном она поставляет в них новые образцы ископаемого творчества, благодаря налаженным кругам знакомства в различных слоях интеллектуального и художественного опыта, отечественного и зарубежного. Вместе с тем, ей любопытно видеть отношение к образцам в каждом из отделов института. “Пространственники” в основном налегают на оптические области творчества, то есть, их заботят разного рода его перспективные аспекты. Леночке тоже это занимательно. Историки или «временники» всячески оттеняют эти образцы, они самозабвенно работают со всевозможными видами теней. Можно, конечно и с ними посотрудничать, но не очень ей по душе вездесущая тень, хоть и есть кое-какая польза. Тень ведь проявляет, правда? Но сомнений больше, чем приятия. “Важнистам”, лучше сказать, всего-то один он и есть, ему более всего привлекательны притяжения, все вкупе, какие только встречаются в живой и неживой природе. Там главное – узреть красоту колебательных процессов. Самое увлекательное в мире притяжений – именно колебательное состояние. Волны там, вибрации дрожания, музыка, в конце концов. И Леночку тоже этот отдел чем-то притягивает. Но. Не сподобилась она пока. Созревает.
Есть ещё одна занятная дамочка. Её мы уже вкратце обрисовали. Роза Давидовна. Эта женщина, имея внешнюю величину, прямо скажем, превосходную, выглядит малым дитём во всех иных отношениях. Глядя на её кудряшки, вообще приходишь в умиление. А интересы её не знают границ. Притом, что вникать в дебри исследований и разработок своих коллег и соратников она торопиться не торопится, и желания такого нет у неё.
Иван, теперешний рассказчик наш, он так, почти незаметен, хоть и мелькает одновременно во всех отделах института. Его простое лицо и простая внешность, казалось бы, особо не выделяются ярким содержанием. Но и не противоречат свободному произрастанию там, внутри его личности – совершенно незаурядных мыслей. Кроме того, у него, как говорится, всё ещё впереди.
Об Афанасии уже кое-что известно: есть у него “Эрмитаж” с женскими портретами. Он и сам, конечно же, неплох собой… Но… Ба! Что это у нас происходит? Все почему-то переполошились. Пока мы тут с вами отвлеклись болтовнёй, научная беседа, едва набрав обороты, немедленно обернулась, похоже, непредсказуемым происшествием. Именно Афанасий там взорвал, так сказать, обстановку. Он, кажется, совершал конкретный поступок обуздания всеобщей перспективы. Лицо его принялось наполняться тончайшими токами свежего вдохновения, скользящего по невидимым линиям безмерных мировых сопряжений, а в глазах появились острейшие искорки совсем нездешней поляризации. Правда, в его поток пока что неизвестного творческого акта вмешался Нестор Гераклович Полителипаракоймоменакис. Он завидел на лице Грузя явные для него одного оттенки, предполагающие окраситься в цвета редкого безумия. А может быть, он испугался, словно чуя некое свидетельство грандиозного построения, заранее готового погубить всех тутошних сотрудников, соратников, лиц и персонажей, да поставить жирную точку без продолжения. Не дай Бог.
– Ты чего? – мягко и зычно почти простонал Нестор Гераклович в сторону Афанасия и сделал очень озабоченные, почти отцовские глаза, надвигая на них изобильно морщинистый лоб.
Одновременно, и увлечённый рассказом Иван приостановился в речах своих. Он тоже навёл взгляд на Грузя. И мы в этот же момент сказали наше «ба».
Прочее собрание не стало укорять Нестора за помеху в научной речи Ивана, поскольку озаботились за судьбу Афанасия. Все, по-видимому, немного приустали от излишеств невероятно изысканных мыслей младшего, но самого умного научного сотрудника, они даже были довольны остановкой складного потока его слов, хоть и не без жизнеутверждающего начала. Впрочем, одна лишь Роза Давидовна вздрогнула бровями и буравчатым взглядом стала ждать хоть какого продолжения. Пусть от лица Ивана, пусть от Афанасия. Она будто бы двигала взглядом толщу воздуха перед собой. Но Иван помалкивал, а Грузь улыбнулся Нестору и сказал:
– Молодец, Нестор, ты даже не знаешь, что спас не только плоский лист с объёмным изображением фотомодели. – Он взглянул в сторону поруганного Земного Шара и на вновь образованное там белое географическое пятно. – Ты спас настоящую науку о настоящем творчестве. Нет, ты избавил истинное творчество от погибели, что не хуже спасения красивой женщины. Спасибо за скотч.
Афанасий с улыбкой серьёзности взглянул на небольшую стройную женщину, у которой, напомним, всё то именно женское было должным образом выражено, и обратился уже к ней:
– Леночка, вы имеете абсолютное право назвать Нестора Геракловича не только настоящим мужчиной и профессиональным спасателем, но и настоящим учёным мужем. Даже творцом. Хоть он об этом пока не знает. А изъясняться, и вправду, больше не надо.
Он, всё так же серьёзно улыбаясь, окинул взглядом образцы ископаемого творчества в виде рудоносных пластов и собственно руд, а также разного состава россыпей. На миг он припомнил уникальные образцы, в виде самородков, особо оберегаемых в специальных сейфах, и мало кому доступных для исследования. Затем он шагнул к стене с картой. Заслонил собой от коллег ту её часть, где недавно была приклеена фотомодель хватким французским скотчем, а теперь белело новое географическое пятно. Улыбка его знаменовала внезапную отвагу сотворить поступок. Он стал пристально вглядываться в глубину белого новоявленного острова, созданного не без участия Нестора и фотомодели. По мере всё большей и большей сосредоточенности во взгляде – остров также увеличивался размерами. Но действие происходило пока ещё в этой действительности. Грузь присутствовал ещё здесь, в окружении коллег. Однако сознанием своим он уже вроде бы удалился куда-то. Нет, не зря он так долго изучал оптические свойства ископаемых творчества. Сейчас что-то будет. Все дружно расступились по обе стороны от карты. Каждый молча пребывал в собственных догадках. Или в обычном ожидании.
А дальше настоящая наука или настоящее творчество, а, скорее всего, и то, и другое – сложились вместе или вложились друг в друга подобно матрёшке и сделали интересненькое дело. Афанасий, хоть и находился рядом с умолкнувшими сотоварищами, начал нежданно удаляться, но не куда-то, а прямо здесь он перспективно сокращался в собственном объёме. Вскоре его фигура стала почти невидимой точкой на поверхности карты и продолжала уменьшаться на фоне белого географического пятна в Тихом океане южнее островов Россиян.
