7.
Натали устала от людей, которые постоянно окружали ее в течение этого бесконечно длинного дня. Это настолько отличалось от ее привычной жизни в одиночестве, что она невольно искала уединения. Не отдавая себе отчета, она все удалялась от толпы, прячась в лабиринте стеллажей, пока не оказалась в самом дальнем и плохо освещенном закутке библиотеки.
Она рассеянно проводила пальцами по корешкам «книг», отчего-то почувствовав легкую ностальгию. Ей вдруг отчаянно захотелось домой, к своим книгам, к сыну, к той рутине, которая давно уже ей осточертела, но которая казалась такой родной и недостижимой сейчас, в этом странном уголке чужой галактики.
Неожиданно для себя она достала из стройного ряда одну из коробок и открыла ее. К сожалению, прочитать, что на ней было написано, она не могла, а потому просто вставила диск в слот и надела наушники. Какова же была ее радость, когда она услышала так хорошо знакомые ей строки:
Две равно уважаемых семьи
В Вероне, где встречают нас событья,
Ведут междоусобные бои
И не хотят унять кровопролитья…
Это было самое любимое ею произведение Шекспира. Если бы только еще послушать его в оригинале! Но на диске, видимо, была четкая информация, что шар забрал ее с Восточно-европейской равнины в районе Москвы, а потому – русский язык вам и только. Жаль.
Натали устало опустилась на пол, скрестив ноги и привалившись спиной к полке, закрыла глаза и погрузилась в трогательную и грустную историю любви. Ей было очень хорошо, потому что сейчас она вернулась в тот мир, который никогда ее не предавал и не разочаровывал – в свой мир книг. Она начала читать с шести лет сама, когда умерли ее бабушка и дедушка, и стало некому рассказывать ей на ночь сказки. Ее мама почему-то считала, что это не входит в ее обязанности. А сказки Натали очень любила, а потому не только сама стала их сочинять, но и читать выучилась только для того, чтобы сбега́ть в волшебный мир книг от того одиночества и нелюбви, который навалился на нее после смерти бабушки и деда.
Она слушала печальную повесть о Ромео и Джульетте, а перед глазами ее вставали красочные сцены из французского мюзикла с одноименным названием, создавая мелодию и фон для неторопливого повествования. Она как будто наяву слышала песню, которую пел Дамьен Сарг – Ромео после первой встречи с Джульеттой. Ей, конечно, больше нравился Грегори Баке́, исполнявший роль Бенволио. В нем было гораздо больше обаяния, да и сам он был постарше. Но голос у Сарга был тоже великолепен: с бархатной ноткой, слова о любви выходили у него особенно выразительными.
Под музыку, звучавшую в ее голове, Натали внимала словам Джульетты:
Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови ее, хоть нет…
В этот волнующий момент Натали была вырвана из мира грез чьим-то громким окликом:
– Номер пятьдесят шесть, встать немедленно! Что Вы здесь делаете?
Она подскочила, судорожно сжимая в одной руке серый берет, который забыла заправить под погон гимнастерки, и хотела было ответить, пробормотала уже оправдательное:
–Простите, пожалуйста, – но потом вспомнила, что диск в плеере, а без него ее здесь вряд ли поймут.
Впрочем, как выяснилось, и с диском ее бы тоже не поняли, потому что слушать стихи, когда все остальные добросовестно знакомятся с картами, схемами и маршрутами противника, было преступной халатностью с ее стороны. Она покраснела под множеством направленных на нее взглядов, опустила голову и молча выслушала все, что имел сказать командир. После этого аккуратно поставила книгу на место и едва нашла в себе силы кивнуть Лауре, которая ласково похлопала ее по плечу и в очередной раз подмигнула, призывая не обращать внимания на эту ерунду.
Но Натали не могла не обращать внимания. Это была трагедия всей ее жизни. Сначала родители, а потом муж, его мать, его родня, все вокруг твердили ей, что она ненормальная. Что надо жить в реальном мире, а не в книгах и в своих фантазиях. Что романтизм нынче не в тренде, а спросом пользуется практичность и разумность, экономия и финансовое планирование. Ее заставляли выбрать институт и работу с точки зрения выгоды и возможных доходов в будущем, высмеивая ее наивность и заставляя каждый раз уже снять розовые очки. Ее переделывали и перекраивали все подряд, всю ее жизнь, чего бы это не касалось: желания иметь много детей или подавать милостыню нищим – все было нельзя. Она и сама порой удивлялась, как в ее душе все еще оставалось место мечтам, сказкам, доброте и доверию, настолько тщательно они выкорчевывались из нее. И как у нее хватало сил каждый раз идти с открытой душой к людям, в этот мир, заточенный абсолютно под другой тип личности. Ее могли понять только дети, пока их душа еще не была отравлена духом прагматизма. Может быть, поэтому она и задержалась, в конце концов, в школе, только там и найдя себе родственные души?
Натали расстроилась и хотела поплакать. Поэтому она не пошла на второй ужин, а исчезла в своем домике, намереваясь как следует пострадать от несправедливости этого мира по своей обычной привычке.
Но неожиданно поняла, что ей этого не хочется. Ей стало как-то вдруг все равно, какое мнение о ней сложится у местного начальства. Она подумала, что если им нужна ее служба, пусть принимают ее такой, какая она есть. А если что-то не нравится – могут спокойно отправить ее домой, она не против. И такой освобождающей, такой живительной была эта мысль, что ей даже самой странно стало, как не додумалась она до этого раньше. Стоило ли цепляться всю жизнь за отношения, за работу, за жизнь, где тебя не понимали? Стоило ли всю жизнь пытаться себя переделать, кромсать в угоду Прокрустову ложу мнения общества и окружающих? Прятать от всех свою сущность, стыдиться своих порывов, желаний? Стоило ли бояться мечтать, летать, петь и верить в чудо? Вообще, оно того стоило, чтобы прожить всю свою жизнь в страхе оказаться не той, какой тебя хотят видеть другие люди?
Эта мысль оказалась настолько новой и непривычной, что заставила ее задуматься надолго. Заснула она с рассветом и наутро опоздала на построение. Но механизм восстановления личности был уже запущен – ей было все равно. Она, улыбаясь, встала на свое место в конце шеренги и улыбнулась Лауре, а потом – командиру, слегка склонив голову и приложив руку к груди, мол «сердечно извиняюсь, но мне совершенно не стыдно, и меня не волнует ваши мысли по этому поводу». То ли ошалев от такой наглости, то ли признав за ней право на опоздание ввиду чрезвычайных обстоятельств, офицер рассеянно кивнул и продолжил инструктировать отряд. Изредка он бросал на нее косые взгляды, но так ничего и не сказал. День покатился, как обычно.
Справедливости ради надо заметить, что больше на построение Натали никогда не опаздывала.
8.
Помчались дни. Восемь месяцев, по двадцать двадцати-девяти-часовых дней в каждом, они мелькали, сменяя друг друга, превращая Натали и других новобранцев в стойких, выносливых, закаленных духом и телом солдат. Они могли стрелять из всего, что было в арсенале, попадая в глаз всему, что движется. Другое дело, что не у всего, что двигалось на этой планете, были глаза. Они могли драться в рукопашной так, что смерть противника становилась делом не минут, но десятка секунд. Они спокойно пробегали сотню километров, а потом еще рыли окопы и устанавливали мины. Натали узнала, что на этой планете сила тяжести немного меньше, чем на Земле, чему была немало удивлена, так как из-за больших нагрузок ей так совершенно не казалось. Они знали все о противнике: кого надо убивать в первую очередь, потому что они плевались ядовитой слюной на расстоянии, а кого нужно было подпустить поближе и уничтожать гранатой, потому что они всегда нападали стаей. Кто летал, кто ползал, кто бегал или убивал подземными щупальцами – они знали все. Они с закрытыми глазами могли собрать и разобрать любое оружие, по легкому свечению в темноте отличить противопехотное укрепление от противовоздушного и обойти заложенные мины, с точностью до сантиметра зная радиус их действия. Тренировки на плацу сменялись симуляциями боевых действий в виртуальном тире, лекции сменялись практическими занятиями, их даже пару раз сводили в лабораторию, что-то типа морга, где препарировались и изучались останки противника.
