Пыль. Розовато-пепельная, тонкодисперсная, нежная и шелковистая пыль пропитывала все тело, проникая под скафандр, оседая пленкой на волосах, на коже, даже на языке. На вкус она была чуть сладковатой, таяла во рту, растворяясь слюной, и питала тело, как роса питает по утрам листву и траву на Земле.

Была осень. Растения умирали, рассыпаясь в пепел, и этот дымчатый прах мотался по ветру, оседая на всем живом, давая пищу, стараясь напитать впрок, на недолгую зиму, на те несколько месяцев, когда растительность не могла существовать на этой планете. Зимой светило синее солнце, которое не давало жизни флоре, трава не могла дышать при его мертвенно-бледном свете. И местная фауна, включая занесенных сюда какой-то нелегкой людей, жадно впитывала эту водорастворимую сладкую пыль, готовясь к зимнему посту. Даже столовая воинской части не работала осенью, не было никакого смысла, все ходили и так сытые.

Натали несколько раз моргнула, чтобы убрать пыльную пленку с глаз, она мешала фокусироваться и разглядеть цель через прицел лазера. Насколько же проще было стрелять летом, когда воздух был чист и свеж, той кристальной прозрачной белизной, которая всегда напоминала ей раннее утро на своей родной планете.

Она вздохнула и опустила легкую винтовку на землю. «Ну, зачем нужно обязательно тренироваться в скафандре?» – мелькнула вялая мысль, и она раздраженно посмотрела на лежащий у ее ног шлем. Стекло было абсолютно непрозрачным из-за внушительного слоя пыли, которая была настолько невесомой, что взлетала облачком, стоило только чуть тронуть. Какой смысл в шлеме, если все равно ничего не видно?

Полигон был пуст. Натали беззвучно выругалась и опустилась на теплые пластиковые плиты, вытянув длинные стройные ноги. Она знала, что эти плиты на самом деле были белыми, немного молочного оттенка. Но сейчас все было перламутрово-серым, дымчатым и размытым.

Прислонившись спиной к панели, которая играла роль укрытия на тренировочном полигоне, она устало закрыла глаза. Уже через минуту ее лицо напоминало застывшую пыльную маску. Красивую маску со скорбно поджатыми губами. Опершись затылком, она подняла вверх лицо, словно пыталась разглядеть сквозь закрытые веки и миллиарды парсеков расстояния маленький голубой шарик в бесконечном космосе. Потом грустно усмехнулась, вызвав потрясение пыли, которая тут же окружила лицо легким облаком, нарушив четкость линий, и подумала: «А какая, собственно, разница? Даже если бы я смогла ее увидеть, это все равно не моя Земля. Это планета в параллельном мире, не в моем. Там нет тех, кого я люблю и кто мне дорог… Мне нужна совершенно другая Земля. Моя».

Растительная пыль потихоньку оседала, наполняя кожу сиянием, желудок сытостью, а легкие – кислородом. Голова же наполнялась воспоминаниями о том, как она попала сюда, какой непредсказуемый поворот колеса фортуны привел ее в этот мир, свел с Марком и превратил замученную жизнью и работой обычную земную женщину в легкого на подъем солдата космической гвардии…

1.

Тот день Натали запомнит навсегда. До мельчайшей детали, до малейшего оттенка сероватого снега под ногами, до тончайшего шороха заскорузлых, заиндевевших ветвей в старом парке. Народу было немного. Никому особо не хотелось вылезать на прогулку в такой ветреный морозный день. Ее же выгнало из дома чувство безысходности. Чтобы не вываливать его на сына, который тончайшим радаром моментально считывал ее состояние, она стала одеваться на пробежку. Хотя пробежкой это назвать было нельзя. Какая к черту пробежка, если тебе почти пятьдесят, и ты весишь под восемьдесят килограмм? Так, быстрая ходьба, чтобы совсем не зарасти жиром и не свихнуться в четырех стенах от тоски и одиночества. Видимо, свихнуться от того же самого на свежем воздухе было гораздо веселее.

Натягивая под теплые спортивные брюки старые рейтузы, она подумала, что их не хватит на всю зиму, такими потрепанными они уже стали от частого использования. Непонятного размера серая куртка, которая служила ей верой и правдой во все времена колебания ее веса, бежевого цвета шапка и шарф, которые делали ее невидимкой, настолько не бросались в глаза, варежки с милым цветочком, как будто нечаянно попавшие в этот гардероб. Куплены на распродаже в «Пятерочке», еще в прошлом году, как дань тоске по девичьим мечтам о красивых вещах.

Красивые вещи бывали в ее гардеробе очень редко. В непонятном детстве в большой семье, где все усилия сводились к тому, чтобы накормить, на «одеть» уже не оставалось так много средств. И три сестры донашивали друг за другом и за другими то, что еще можно было донашивать. В институтской юности наступило полное безденежье, начались подработки, доход от которых забирала мать опять же на нужды семьи, а заначка шла на сигареты, без которых почему-то не жилось. Работа тоже не принесла много радости, потому что в Советском Союзе получали все одинаково, а именно – очень мало. Кормились с огородов, на который она ездить категорически отказывалась, наломавшись на нем в детстве. Оттого была отлучена от семейной кормушки, а потому приходилось выбирать: или платье раз в год, или ужин каждый день. Часто платье перевешивало, и на ужин шел чай с сигаретой.

С мужем она познакомилась на работе. Он был маленького роста и какой-то безнадежный. Записанные на подкорке слова матери о том, что «Да кому ты вообще будешь нужна такая?» повели ее в ЗАГС. Душа первого ребенка была выкинута в космос мини-абортом на раннем сроке за ненадобностью мужу. Был запланирован переезд в Америку, нелегалами за заработком на свое жилье, которого не было ни у того, ни у другого, потому что родители были больше озабочены судьбами младших детей. Почему-то они полагали, что старшие выпутаются как-нибудь сами, и в той и в другой семье. Короче, они нашли тогда друг друга: два никому не нужных, неприкаянных, не знающих любви и потому не умеющих любить сами человека.

Два года в Америке принесли им малюсенькую однокомнатную в Москве, еще тринадцать лет совместной жизни в ненависти друг к другу и позднего ребенка. Натали растолстела, превратившись в тетку. Она уже не помнила себя ту, молоденькую и стройную, в берете и длинном осеннем пальто, которое превращалось в зимнее с помощью отпоротого от старого маминого пальто воротника из ламы. Именно тогда ее начали называть Натали, за экзотическую манеру одеваться и вести себя. Она стала много пить, курить же так и не начала после того, как узнала о беременности и бросила.

После очередного скандала с неврастеником-мужем, она сидела в квартире соседей, прижимая к себе сына, и разглядывала шрамы на своем теле, оставшиеся от прошлых стычек. Тяжко было слышать шепот соседей на кухне, она знала, что сейчас они предложат вызвать полицию, а она откажется. Потому что не хочет никого напрягать, и потому, что стыдно: видимо, с ней что-то не так, раз ее бьет муж.

Спустя еще два года, полтора из которых она провела по больницам с сыном, у которого на нервной почве началась астма, или в гостях у мамы, прячась от мужа, Натали решила, что с семейной жизнью пора заканчивать. Сыну на тот момент было восемь лет. Она очень сильно переживала, но опять же не за себя, потому что не считала себя достойной переживаний, а за ребенка, потому что лишала его отца. Расстраивалась она, однако, недолго. Ровно до того момента, когда сын сказал ей, с удовольствием обняв ее, засыпая:

– Мам, знаешь, какое у меня самое классное воспоминание? Когда мы ехали на машине из Москвы, а я лежал на заднем сиденье в одеяле и знал, что теперь у нас начнется новая жизнь.

Он заснул, а она еще долго плакала на кухне. От горя, что так ничего и не получилось в жизни, и от счастья, что нашла в себе силы хоть что-то изменить.

Шесть лет в родном городе пролетели незаметно. Она много поняла про себя, но по-прежнему жила по накатанной: для сына, для мамы и папы, которые старели, а потому требовали все больше и больше внимания и денег. Требовали в открытую, давя на все больные точки. В ход шли и «мы тебя вырастили», и «если я умру, ты пожалеешь», и конечно, бессмертное «ты нам по гроб жизни должна». Годы шли, Натали начала стареть, приближалась менопауза, кожа увядала, покрывалась папилломами и пигментными пятнами, пальцы на руках сковал ревматоидный артрит, суставы распухали и начали побаливать. От тяжелой работы, напряженных мыслей о будущем и неспособности расслабиться в настоящем, пришел первый инсульт. После него осталось ощущение тоски и вечного страха, что не успеет вырастить сына.