Константин Дмитриевич сглотнул образовавшийся в горле ком и двинулся по направлению к женщинам, по дороге ласково обняв медсестру:

– Вас ведь, кажется, Лилей зовут?.. Идите, Лилечка, мы сами с ней поговорим…

Девушка послушно исчезла, а Меркулов, подойдя к диванчику, тяжело опустился рядом с Ириной. Та подняла голову и посмотрела на него взглядом, в котором смешалось все: презрение, ненависть, отчаяние, злость… Все, кроме симпатии, с которой всегда относилась к другу мужа.

– Что, Костя?.. – Голос ее слегка звенел от сдерживаемых чувств. – Ну давай начинай…

– Что начинать? – пробормотал он, отводя глаза.

– А то, что и всегда: очередную ложь, благодаря которой, благодаря целой цепи которых Шурик теперь здесь! – Она кивнула на дверь реанимации.

– Ириш, ну зачем ты так?..

– А ты – зачем?.. А вы – зачем?.. И Шурик – он тоже: лгал, лгал, лгал… А в итоге я – я сама вслед за тобой отправила его в этот проклятый детдом… Сама!..

– Ирка, уймись! – Катя произнесла это совсем другим, лишенным сочувствия тоном и, резко поднявшись на ноги, тоже села на диван по другую сторону от молчавшего Меркулова. – Константин Дмитриевич здесь, к твоему сведению, вторые сутки торчит без сна и отдыха, не нужно с ним так разговаривать!

Ирина Генриховна растерянно посмотрела на подругу, потом на собственные руки, в которых крепко сжимала ту самую пушистую сову, которую ей оставил перед поездкой в детдом Шурик. И жалобно спросила:

– Почему меня к нему не пускают?

– Пустят обязательно! – поспешно произнес Меркулов. – Конечно, пустят… Только немного позднее, ты же понимаешь, Ирина, что врачам виднее, что ему сейчас полезно, а что нет…

Ирина Генриховна внезапно горько усмехнулась и покачала головой:

– Вы все… разговариваете со мной, словно я сумасшедшая… Но что может быть нормальнее, чем жене находиться возле мужа, когда ему так плохо, что?.. Разве я могу нанести ему вред?!

– Ириш, – нерешительно произнес Меркулов, – я попробую завтра договориться с главврачом, даю тебе слово… А сейчас будь умницей, тебе нужно отдохнуть! Не хочешь в больницу, я тебя домой отвезу…

Ирина Генриховна посмотрела на него почти с жалостью:

– Ты, Костя, не понимаешь… Я никуда отсюда не уеду! Пока не увижу Шурика – никуда.

Вышедшая в этот момент из реанимации старшая медсестра, разумеется, и Иринины слова услышала, и что народа в коридоре стало еще больше, тоже увидела. Однако от комментариев на сей раз сочла за благо воздержаться. Зло фыркнув, она с независимым видом двинулась в сторону ординаторской.

И сразу же вслед за этим из-за двери реанимационной палаты выглянула раскрасневшаяся Лиля. Воровато посмотрев вслед начальнице, она окликнула Ирину:

– Ирина Генриховна… Быстрее сюда… Клавдии не будет десять минут минимум… Она лекарства пошла раскладывать для уколов, всегда сама это делает, нам не доверяет…

Но Ирина была уже рядом с девушкой, и на глазах изумленно переглянувшихся Кати и Меркулова обе они скрылись за плотно закрывшейся дверью реанимации…

В первое мгновение она его не узнала. Человек, с головы до пят забинтованный, словно мумия, – ее Шурик?.. Не может этого быть. Спустя секунду, вглядевшись в восковое, неестественно желтое лицо, выглядывающее из белоснежных бинтов, поняла: он… Только цвет лица не его и черты заострились, словно… словно…

– Шурик, – негромко окликнула она, пристально глядя на плотно смеженные веки мужа. – Турецкий, это я… Здравствуй!..

Она немного помолчала, отвела взгляд от мужа, поглядела на собственные руки со все еще зажатой в них игрушкой.

– Ах да… Я же тебе эту твою сову принесла, она тебе сейчас нужнее, чем мне! Когда проснешься, увидишь… Посмеешься, наверное. Скажешь что-нибудь такое, как всегда, забавное, и я тоже посмеюсь вместе с тобой – совсем как раньше, да?..

За спиной Ирины подозрительно шмыгнула носом медсестра, но жена Турецкого этого даже не заметила. Нахмурившись и умолкнув всего на секунду, продолжила:

– А может, ты, Турецкий, просто так устал за все эти годы, что решил наконец взять да и выспаться как следует? А?.. Ох, о чем это я? – Она снова помолчала. – Давай-ка я тебе лучше расскажу, что происходит за окнами, пока ты дрыхнешь!.. Сегодня жуткая жара, а до этого, позавчера кажется… нет, вчера ночью, был дождь. Настоящий ливень. Целая стена воды. Потом он кончился, и к утру остались только лужи. Я лежала и слушала, как по ним проезжают машины: если закрыть глаза, похоже на шелест волн на пляже… Турецкий, ты помнишь, когда мы последний раз были на море?.. Ты еще так смешно ходил по гальке, босиком… А потом поранил ногу и жутко ругался! Помнишь?.. Конечно, помнишь… Правда, было это жутко давно… Вот проснешься, и мы с тобой опять туда поедем… Только не вздумай, как всегда, мне пообещать и обмануть!..

Лиля, беззвучно стоявшая в углу реанимационной, осторожно вытерла влажные глаза: от слез у нее все вокруг начало двоиться и плыть, и даже показалось, что Александр Борисович шевельнул пальцами руки. Девушка сморгнула вновь навернувшуюся на глаза слезинку и посмотрела на часы: Клавдия вернется с минуты на минуту, и тогда… Тогда ее, скорее всего, уволят…

Наверное, жена Турецкого тоже обладала чувством времени, потому что прерывисто вздохнула:

– А теперь, Шурик, мне уже пора… Ты хоть снись мне, Турецкий, пока, что ли… Пожалуйста… – И внезапно этой удивительной женщине, как решила Лиля, выдержка все-таки отказала. Потому что, прежде чем выскочить из реанимационной, она все-таки закричала – на своего все равно ничего не слышавшего и не чувствующего мужа: – Очнись же ты, эгоист чертов!.. Слышишь?! И думать не моги меня бросать, и не надейся, врун несчастный!..

Спустя секунду Ирина уже рыдала в объятиях Меркулова, крепко прижавшего к себе жену друга и самого едва сдерживающего отчаяние.

Самой твердой и мужественной оказалась Екатерина.

– Все! – Она решительно взяла Ирину Генриховну за локоть. – Добилась своего? Добилась! А теперь – в больницу! Иначе в следующий раз тебя и на порог не пустят… Что случилось, девушка?..

Последнее относилось к Лиле Рассадиной, внезапно вылетевшей следом за Ириной из реанимации.

– Он… Там… – Девушка явно не находила слов.

– Что с ним?!

Ирина Генриховна моментально вырвалась из объятий Меркулова и, побелев, уставилась на Лилю.

– Он смо… смотрит!..

В следующую секунду все трое, позабыв обо всех запретах, ворвались в реанимацию. И первое, что увидели, – широко открытые глаза Александра Борисовича Турецкого, вполне осмысленно уставившиеся на их компанию…

– Что здесь происходит?! Вы что, совсем оборзе… Лиля!

Старшая медсестра выглядела так же неотвратимо и грозно, как статуя Командора, но на молоденькую нахалку Рассадину, получившую работу по блату, никакого впечатления это не произвело. Более того, неприлично взвизгнув, она кинулась на шею этой психопатке, супруге коматозного больного, и до ее начальницы, уже в который раз за этот сумасшедший день онемевшей от негодования, не сразу дошел смысл того, что девчонка выкрикивала:

– Он очнулся, очнулся!.. Александр Борисович очнулся, вышел из комы! Вы поняли? Вышел!..

Оперативный сотрудник Первого департамента МВД Галя Романова всхлипнула и, отвернувшись, уткнула опухшее от слез лицо в плечо своего коллеги, старшего опера того же департамента, как и она, непосредственного подчиненного генерала Грязнова – Владимира Яковлева.

У Галочки не хватило сил дальше смотреть на застывшую поодаль, возле свежего могильного холмика, скрытого множеством венков и живых цветов, фигуру генерала, не только ее шефа, но и крестного, на глазах которого нынешняя капитан Романова выросла… Володя Яковлев, неестественно бледный, с окаменевшим лицом, автоматически прижал к себе девушку. На Вячеслава Ивановича он, в отличие от нее, смотрел не отрываясь, ожидая момента, когда будет уместно подойти к нему и увести отсюда…

День похорон Грязнова-младшего выдался жарким, солнечным, и Ваганьковское кладбище напоминало сейчас куда больше парк, предназначенный для прогулок горожан, чем место упокоения. Горькая церемония завершилась более получаса назад, огромная толпа присутствующих на ней постепенно рассеялась. Помимо Вячеслава Ивановича, замершего у могилы с металлическим крестом, возвышающимся почти наполовину из горы венков и цветов, чуть позади Грязнова-старшего молча стояла еще одна группа людей – осиротевшие с гибелью их владельца и руководителя сотрудники ЧОПа «Глория».