Мы понимаем, что добрались до родной провинции, когда начинаем замечать рощи апельсинов, помело и личи. Нас радует изобилие: по берегам гуляют утки, гуси и свиньи; видны заросли сосен и бамбука; поля риса, рапса и других культур. Мы замечаем, как крестьяне срывают листья тутовника для кормления шелковичных червей; в нос нам бьют запахи рыбы, которую сушат под открытым небом, и риса, что варится в кастрюлях. Когда мы оказываемся в двух днях пути от Уси, наша лодка останавливается, чтобы посыльный мог сообщить нашим семьям, что мы скоро доберемся до дома.

Утром в день нашего приезда я встаю рано и выхожу на палубу. Небо выглядит как светящееся влажное одеяло, которое подвесили низко-низко. Предстоящие часы будут жаркими и трудными. Я кормлю сына, съедаю простой завтрак, купаюсь и одеваюсь для мужа, не зная, где он сейчас – в Благоуханной усладе, в Нанкине или путешествует. Из одного из сундуков, наполненных императорскими дарами, я достаю нежно-розовое платье и надеваю его поверх плиссированной белой юбки, которая как нельзя лучше скрывает, что я недавно родила. Дополняет наряд черный атласный жакет без рукавов. Не знаю, указывает ли мой вид на то, что я тоскую по опочивальне, но он точно даст понять мужу, что я добилась успеха в столице и возвысила его род.

Гребцы привязывают лодку к главному причалу Уси. Я надеялась увидеть на нем Маожэня, но муж не пришел поприветствовать меня и познакомиться с нашим сыном. Мне становится грустно. Мэйлин вытягивает шею, как гусыня в поисках своего пастуха. Кайлу тоже нет, и она выглядит обиженной и растерянной. Однако за нами прислали три паланкина и несколько повозок. На причале не так шумно, как мне помнилось, и люди кажутся странно сосредоточенными. Однако все равно начинается суета – множество мужчин запрыгивают на лодку и выгружают сундуки, мы торопливо прощаемся. Госпожа Чжао садится в свой паланкин, носильщики поднимают его, и через несколько секунд она отправляется к дому моих бабушки и дедушки. Я обнимаю Мэйлин.

– Ты так великолепна, что посрамишь цветы [44], – говорю я ей совершенно серьезно. Каким‑то образом пережитые невзгоды сделали мою подругу прекрасной и неземной, словно фея. – Муж будет счастлив тебя видеть. Как думаешь, новый дом достроили?

– Я поеду туда, куда меня отнесут. В чайную лавку или в наш новый дом – сюрприз! – В ее голосе звучат тоска и неуверенность, когда она спрашивает: – Ты придешь меня навестить?

– Как только смогу. Обещаю.

Паланкин с моей подругой тоже удаляется от причала. Все печали мира происходят из-за расставания, будь то в жизни или в смерти.

Я жду завершения погрузки сундуков в повозку, которая доставит их по назначению.

– Когда доберетесь до Благоуханной услады, отнесите сундуки с моей одеждой и лекарствами в спальню, – наставляю я грузчиков, чувствуя, как пот струйками стекает по спине. – Остальным распорядится госпожа Ко.

Я тепло прощаюсь с женщиной-рулевым, благодарю ее, а затем сажусь в паланкин с сыном на руках. Маковка, как обычно, побежит рядом. Носильщики приступают к работе.

Меня переполняют эмоции – мне не терпится познакомить Ляня с его отцом, и я готова потребовать объяснений у доктора Вана, – но в глубине души я ощущаю смутную тревогу. До моего уха не долетают ни голоса торговцев, расхваливающих свои товары, ни гневные возгласы помешавших друг другу прохожих, ни пронзительные вопли женщин, призывающие домой детей сквозь уличный гомон. Да и самого гомона нет. Только мягкий стук шагов носильщиков доносится сквозь стены паланкина. Возвращение в Благоуханную усладу проходит совсем не так, как я ожидала.

У ворот нас не приветствует стража. Я переношу сына через порог, и меня окутывает жуткая тишина. Не слышно даже женщин, которые поют у своих ткацких станков. Я быстро перебегаю из первого двора во второй и иду дальше. Во Дворе шепчущих ив у входа в сад, в честь которого назван особняк, я нахожу двоих мужчин. При моем приближении они пятятся.

– Не подходите ближе, – говорит один.

– Ее лицо чистое, – замечает другой, затем приказывает мне: – Покажите руки!

При этих словах у меня замирает сердце.

– Небесные цветы? – спрашиваю я.

Молчание служит мне ответом. Айлань… Новорожденный сын… к ним еще не приходил мастер по прививанию оспы.

– Где больные?

– Их поместили в Павильон отшельника. Мы здесь для того, чтобы никто не смог покинуть территорию.

– Сколько их там? – спрашиваю я, кивая на решетчатые ворота позади них. Мое дыхание настолько сбивчиво, что каждое слово выходит рваным и неровным. – Есть ли там дети? Девочки?

Стражники переглядываются. Что это значит? Никто не считал? Или больных столько, что просто и не сосчитать?.. Мой следующий вопрос – самый важный, потому что я узнаю, что уже произошло и что еще предстоит.

– Сколько длится эпидемия?

– Первые случаи появились две недели назад, – звучит ответ. Это означает, что наступили самые тяжелые дни.

Я стараюсь унять сердцебиение.

– Мой муж здесь?

– Молодой господин Ян в Нанкине.

Облегчение. Маожэнь в безопасности, но пугающая реальность никуда не делась. Я недостаточно храбра… Я недостаточно осведомлена… Я прикладываю три пальца к губам и стучу по ним. Это успокаивает. В такт движениям я, будто передвигая костяшки на счетах, намечаю свои дальнейшие шаги. Нужно защитить сына… Нужно найти дочерей…

Я поворачиваюсь к Маковке. Она побелела от страха. Я пытаюсь ее успокоить.

– Тебе не о чем беспокоиться. Ты болела оспой, как и я. – Служанка медленно кивает, но я не уверена, что она мне верит. – За мной!

Я спешу в свои покои. Оказавшись внутри, я отдаю ребенка Маковке, которая безмолвно смотрит на меня.

– Оставайся здесь, – приказываю я ей. – Ни в коем случае не выходи и никого не впускай.

Я выхожу из спальни, закрываю дверь и жду. Маковка защелкивает засов. Осторожно ступая и не теряя бдительности, чтобы не упасть в спешке, я добираюсь до комнаты дочерей, дергаю ручку. Дверь заперта, и это хороший знак. Я стучусь и негромко зову старшую дочь:

– Юэлань!

Я слышу движение внутри. Потом близко, так близко, совсем рядом, по ту сторону двери раздается голос:

– Мамочка!

– Вы здоровы?

– Мы с Чуньлань – да, а вот Айлань… – Юэлань начала плакать. – Мы вынесли ее на улицу, когда у нее началась лихорадка. Теперь она в саду.

Меня гложут сомнения, но я знаю, что должна делать. Правда, прежде всего следует укрепить дух девочек, чтобы они не боялись того, что может произойти дальше.

– Вы все сделали правильно, – говорю я. – Я горжусь тем, что вы мои дочери. Никогда не забывайте об этом.

Их рыдания преследуют меня, пока я иду по галерее обратно в спальню. Маковка отпирает дверь и впускает меня. Торопливо осматривая полки шкафа, я складываю в сумку все травы, которые, по моему мнению, могут пригодиться. Когда я рассказываю служанке, что собираюсь делать, она начинает плакать, судорожно захлебываясь слезами. Я изо всех сил стараюсь подавить собственный страх, и у меня нет ни времени, ни желания утешать ее. Маковка ставит сумки в коридоре, я беру Ляня на руки, и мы вместе идем в комнату свекрови. Я боюсь, что, если замедлю шаг хоть на секунду, моя неуверенность вырастет до небес и эту преграду я не сумею преодолеть.

Дверь в покои свекрови заперта, но я слышу знакомое покашливание. Она жива.

– Госпожа Ко!

Движение внутри.

– Юньсянь?

– Да, это я. Я здесь.

Она не открывает дверь.

– Столько заболевших… – По тому, как эти два слова прозвучали из уст госпожи Ко, можно понять, что она изрядно выпила. – Сначала мы думали, что это детский испуг…

Это распространенная ошибка при диагностике оспы. Симптомы испуга могут варьироваться от капризности до плача, от отказа от груди до отказа от еды, от лихорадки до судорог, и все они проявляются задолго до того, как на коже вздуются пузырьки, характерные для оспы.