Повитуха, склонившаяся над госпожой Хуан, разворачивается на пятках ко мне и тянет:

– А-а-а. – Звук тяжелый и низкий, но приятный в своей необычности. – Так вот она какая. – Она смотрит на бабушку. – Я поняла, что вы имели в виду.

Бабушка Жу смеется, хотя я не понимаю, что в этом смешного. Затем она обращается ко мне:

– Подойди к кровати. Я хочу, чтобы ты увидела, что делает повитуха.

Я пробираюсь вперед. У госпожи Хуан раскраснелось лицо, но я не знаю, как она обычно выглядит.

– Подойди поближе, – подзывает меня повитуха, – и ты тоже, – добавляет она, указывая на Мэйлин.

Мы вместе встаем у кровати. Мы одинакового роста. Я бросаю на Мэйлин быстрый взгляд. Она вскидывает подбородок и смотрит на меня. У нее длинные ресницы. Интересно, что она видит, когда глядит на меня?

– Мы, врачи, выполняем Четыре проверки, – говорит бабушка. – Я послушала пульс госпожи Хуан, он нитевидный. Я осмотрела ее язык, он выглядит сухим, как земля в пустыне. Видно, что она покраснела, и это свидетельствует о внутреннем Огне. – Она повернулась к госпоже Хуан. – Скажите, у вас были головные боли?

– У меня постоянно пульсирует в голове, – отвечает женщина, – и я хочу пить…

– А ваше настроение? Вы спокойны?

Лицо госпожи Хуан темнеет еще на один тон, подсказывая бабушке ответ.

– Вы злитесь, – говорит бабушка. – О причинах мы поговорим позже. А пока знайте, что все эти симптомы я могу снять с помощью «Напитка для успокоения плода», который поможет привести ци в гармонию. Иногда в детском дворце бывает слишком много Огня. Если остудить его, Кровь снова вернется к плоду. Повитуха владеет другими техниками, которые тоже могут помочь.

Повитуха Ши щелкает языком, привлекая наше внимание. Она не похожа на бабушку, не такая уж и старая.

– Мэйлин уже знает об этом, но всегда полезно повторить, – начинает она. – Это шестой ребенок госпожи Хуан. Раньше у нее не было проблем.

– Это правда, – бормочет госпожа Хуан, неловко откинувшись на подушки.

– Иногда плод не может найти место в детском дворце, – говорит повитуха. – Порой он находится в предлежании или на боку. Если мы обнаружим это сейчас, то сумеем переместить его в более благоприятное место до начала родов.

Я покусываю край большого пальца, пока повитуха массирует живот госпожи Хуан, время от времени останавливаясь, чтобы спросить, не больно ли той.

– Нет, – отвечает женщина. – Мне уже лучше. Я снова могу дышать.

Повитуха продолжает сжимать живот и производить с ним какие‑то манипуляции. С каждой минутой краснота на щеках беременной становится все менее заметной. Я должна сосредоточиться, но все мои мысли занимает рукав Мэйлин подле моего рукава. Ее дыхание то и дело затихает, словно она подстраивает его под мое. Она еле заметно переставляет ноги, а ее руки внезапно дотрагиваются до моих. На мгновение кажется, что мое сердце перестает биться.

– На сегодня хватит, – прерывает мои мысли бабушка. – Девочки, вы можете идти. Юньсянь, пожалуйста, отведи Мэйлин на кухню. Попроси кухарку дать вам что‑нибудь поесть.

Услышав эти слова, Мэйлин берет меня за руку. Моя душа готова выпрыгнуть из тела. Когда мы оказываемся на улице, я пытаюсь высвободиться, но она крепко сжимает мою руку.

– Я много раз бывала здесь, – говорит она, – но всегда боюсь заблудиться. Я не хочу оказаться там, где не должна.

– Я чувствую то же самое.

– Сколько тебе лет?

– Восемь.

– Мне тоже. Значит, мы обе родились в год Змеи.

Я поправляю ее:

– В год Металлической Змеи.

Она кивает, затем поднимает руку, по-прежнему не выпуская мою ладонь, чтобы потереть нос.

– Змея – иньский знак, – сообщает она. – Считается, что самые красивые женщины в мире рождаются под этим знаком. Мы само очарование.

Странно слышать рассуждения о красоте от дочери простой повитухи.

– Ты красивее, – признаю я. – Ты не болела оспой.

– Мама позаботилась о том, чтобы я не заразилась. – В ответ на мой вопросительный взгляд она спрашивает: – А разве твоя мама не приводила мастера по прививанию, когда ты была маленькой?

– Я не знаю, кто это.

– Он путешествует из деревни в деревню, стараясь опередить болезнь. Он возит с собой струпья от тех, кто болел. Для меня он завернул два струпа в вату, засунул их мне в нос, а потом запечатал на сутки воском.

– Фу! Какая гадость!

– Это лучше, чем умереть! – Она умолкает, а потом говорит: – Мама говорит, что раз у меня нет шрамов, я смогу удачно выйти замуж.

Это наводит меня на размышления. Наверное, мама не нанимала для нас с братьями мастера по прививанию. Но почему?

Мэйлин продолжает:

– Ваша семья уже обратилась к свахе?

Эта мысль пугает. Конечно, меня выдадут замуж, когда мне исполнится пятнадцать, но как обо мне узнает сваха – одна из тех, кого так не любит дедушка? Приедет ли отец домой договариваться? Или…

– Не бойся, – утешает меня Мэйлин. – Все мы должны заниматься в спальне чем положено.

– Я об этом не беспокоюсь. – Я вздрагиваю. – Я уже знаю, что такое любовные утехи. Это обязанность жены и единственный способ произвести на свет сына. Ты не можешь забеременеть, не занимаясь этим. – Я не говорю Мэйлин, что меня пугает сама мысль о переезде к мужу домой. Я потеряла мать. Отец далеко. Разлука с бабушкой и дедушкой, госпожой Чжао и братом – еще большая жестокость судьбы.

Мы доходим до кухни. Кухарка дает нам мандарины, которые мы выносим на улицу. Мы перебираемся в мой любимый дворик – тот, где находится аптека бабушки и дедушки. Все открытое пространство занимает пруд, усеянный цветами лотоса. Мы с Мэйлин переходим по миниатюрному каменному мостику через ручей, соединяющий южную часть двора с северной. Карпы высовывают головы из воды, умоляя покормить их. Мы сидим на скамейке в тени кассии, чистим мандарины и отправляем дольки в рот. На ветвях висят клетки с птицами, и их пение наполняет воздух. Наступила осень, листья меняют свои цвета, становясь желтыми, оранжевыми и красными. Через ветки деревьев пробивается солнечный свет, отчего мир вокруг нас мерцает золотом.

– Ты видела цветущий лотос? – спрашивает Мэйлин. Когда я киваю, она добавляет: – В этом доме рождается много детей, я видела их много раз. Я учусь у матери, чтобы однажды занять ее место.

Я прикусываю губу, подыскивая подходящие слова, чтобы показать образованность и то, что я не одна в этом мире. И тут мне приходит кое-что на ум.

– Моя мама всегда говорила: «Без грязи нет лотоса». Ты знаешь, что это значит?

Брови Мэйлин сдвигаются, как гусеницы, пока девочка обдумывает афоризм. Я спешу, пока она не догадалась.

– Это значит, что трудности могут пойти на пользу. Невзгоды могут прорасти в грандиозную победу.

– Ага, и из грязи вырастает лотос. – Ее глаза загораются пониманием. – Я знаю, что такое грязь. У меня нет отца, поэтому мама учит меня заботиться о себе.

– Значит, ты – лотос?

– Наверное, да, – говорит она, и ее щеки розовеют.

Ее признание заставляет меня задуматься о собственной участи. Трудно представить, как «грязь» смерти матери превратит меня в лотос.

Карпы плывут к нам и машут хвостами, их рты открываются и закрываются. Мэйлин оставляет меня и спускается к краю пруда. Я пытаюсь представить, как должны выглядеть ее икры, способные нести ее ловкое тело. Мои‑то худеют с каждым месяцем. Она опускается на колени в мягкий мох и протягивает пальцы к рыбам. Карпы покусывают ее пальцы, и она хихикает.

– Иди сюда! Тебе надо это попробовать!

Я иду по берегу гораздо осторожнее, потому что мох кажется опасно скользким для моих перебинтованных ног. Затем я опускаюсь на колени рядом с Мэйлин. Сырость сразу же пропитывает рубашку и штаны. Маковка будет ужасно недовольна.

Мэйлин снова хихикает.

– Щекотно!

Я все еще колеблюсь, она говорит:

– Не бойся. Они не кусаются. – Теперь она хохочет в голос. – Вернее кусаются, но это не больно.

Я не хочу показаться трусихой перед дочерью повитухи, а потому сую пальцы в пруд. Парочка карпов подплывает ко мне и легонько покусывает. Раз, другой, третий. Из моего рта вырывается смешок.