– Вам лучше сложить все как было, иначе Сесиль будет очень недовольна.

– Сесиль?

– Да. Это ведь ее газеты. И лежали они в определенном порядке.

– В порядке, – прокаркал Ангус, и этот звук так походил на голос Блейд, что Гай на мгновение остолбенел.

– Газеты принадлежат мисс Трамбле?

Надменная француженка настаивала, чтобы Гай обращался к ней именно так, хотя всем остальным позволял звать ее по имени.

– Да, она их собирает.

– Надо же, как интересно, – протянул Гай.

Но Блейд либо его не услышала, либо не сочла это замечание достойным внимания. Порывшись в одном из ящиков туалетного столика, она сунула что-то в карман и кивнула ворону.

– Идем, Ангус.

Огромная птица почти бесшумно взмахнула крыльями, приземлилась на плечо хозяйки и прильнула к шее.

Не сказав больше ни слова, мисс Браун вышла из гримерной.

Гай подобрал с пола газеты и разгладил страницы, прежде чем сложить их на столе. Улыбка, заигравшая на его губах, становилась все шире по мере того, как он размышлял о резкой, наводившей страх француженке, которая коллекционировала светскую хронику.

Гай усмехнулся, подумав, в какое возбуждение она придет, когда он расскажет ей… Но улыбка его тут же померкла. Чертовски обидно, что он никогда не сможет рассказать ей, кто он такой на самом деле.

Проклятье! Как же мучительно упускать такую возможность ее подразнить!

Дувр,

28 февраля 1815 года

Сесиль наблюдала за тремя благородными джентльменами, пытавшимися завести тягловых лошадей по сходням на почтовое судно, которое доставит их в Кале. Они уже погрузили на борт собственный фургон и тот, в котором должны были ехать Сесиль, Марианна и Блейд, и теперь им осталось лишь завести на корабль лошадей.

Сесиль окинула взглядом сновавших мимо нее сотрудников цирка в поисках своих попутчиц, но ни одной не заметила.

Блейд она не видела с последнего представления, что они дали в Лондоне, а Марианну лишь мельком заметила в гостинице, куда та прибыла со своим дядей Барнабасом и его экономкой и любовницей Соней Маршан.

Сесиль удивило то обстоятельство, что Марианна приехала из Лондона в экипаже своего дяди. С Соней и без того бывало непросто, но в тандеме с Фарнемом она становилась просто невыносимой.

Вероятно, этим можно было объяснить расстроенное лицо Марианны. Она лишь коротко поздоровалась с подругой, прежде чем подняться к себе в номер, откуда больше не спускалась. Когда же Сесиль постучалась в дверь и поинтересовалась, не хочет ли Марианна составить ей компанию за обедом, та ответила, что не голодна. Именно тогда стало ясно: что-то не так. Марианна не страдала отсутствием аппетита и ела сверх меры, но при этом оставалась стройной, что многих приводило в бешенство. Сесиль же приходилось быть очень избирательной в еде, ибо ее излишки тотчас же откладывались на бедрах и ягодицах.

Как бы то ни было, вчера вечером Сесиль не встретила в столовой гостиницы других сотрудников, кроме Барнабаса и Сони, и посему была вынуждена ужинать с ними, что привело ее в довольно скверное расположение духа.

Несмотря на то что снимала комнату в доме Фарнема на протяжении четырех лет, Сесиль взяла за правило избегать общения как с ним, так и с его любовницей: ей с лихвой хватало их общества на работе. Кроме того, Соня, эта неприятная и чрезвычайно ревнивая особа, считала, что все женщины вокруг охотятся за ее Барнабасом. Ее ревность поначалу вызывала лишь смех, но со временем начала раздражать. К тому же она находила удовольствие в том, чтобы досаждать своей молодой квартирантке по любому поводу, и это бесило Сесиль гораздо больше, чем Марианну.

Несмотря на то что нанятые Марианной джентльмены не спускались к ужину, ночь, должно быть, тоже провели в гостинице, поскольку Сесиль встретила их за завтраком, хоть и не разговаривала ни с кем из них.

После того как несколько недель назад поделилась с маркизом подробностями своей жизни, она постаралась больше не допускать подобных оплошностей. Это оказалось несложно, поскольку Гай больше не задавал ей личных вопросов, перестал дразнить и не задерживался после репетиций. Сесиль убеждала себя, что благодарна ему за это, но на самом деле чем меньше он обращал на нее внимания, тем больше времени она тратила на то, чтобы украдкой наблюдать за его общением с другими артистками цирка.

Он вел себя любезно и вежливо как с мужчинами, так и с женщинами, и люди к нему тянулись. Маркиз обладал особым умением оставаться дружелюбным в общении с женщинами и при этом не переступать границы дозволенного, чего не удавалось другим мужчинам.

Некоторые незамужние артистки цирка устроили настоящее состязание за право затащить Гая в постель. Столь непростительно приземленное поведение привлекало нежелательное внимание реформаторов к театральным труппам. Подобное лицемерие ужасно раздражало, учитывая, что многие пэры вели себя не менее раскрепощенно – а порой и гораздо возмутительнее, – нежели женщины, с которыми Сесиль работала бок о бок. Возможно, она и сама приняла бы участие в этом состязании, если бы не знала, кто такой Гай на самом деле.

Но, к сожалению, Сесиль это знала, как знала и о собственном невероятно сильном и крайне нежелательном влечении к нему. Впрочем, она могла объяснить собственную будоражащую кровь реакцию на этого мужчину тем обстоятельством, что он считался в некотором роде знаменитостью. Сесиль было стыдно, но она не могла отрицать, что потеряла из-за маркиза голову задолго до личной встречи с ним. Этот мужчина представлял опасность для ее душевного спокойствия, и посему она всячески старалась избегать его общества.

Несмотря на то что двое его друзей, Син и Смити, тоже были по-своему привлекательны, Сесиль совершенно не испытывала к ним влечения. Хотя, скорее всего, они ни дня в своей жизни не занимались физическим трудом, все трое оказались на удивление хорошими работниками: приходили на репетиции вовремя, безропотно выполняли все, чего требовала от них Сесиль, и не гнушались даже самой черной работы.

За месяц, что новые рабочие трудились в заведении Фарнема, Марианна так и не удосужилась объяснить подруге их появление.

Сесиль поражало, что никто в цирке, казалось, не узнал эту троицу, и вовсе не из-за прекрасного грима. Просто никто из цирковых и мысли не допускал, что джентльмены столь высокого положения снизойдут до общения с ними, тем более что Марианна обращалась с ними как с обыкновенными сотрудниками, и даже хуже. – Если подворачивалась какая-нибудь особо мерзкая работа, то непременно доставалась одному из этих троих, но хуже всех приходилось герцогу Стонтону, к которому Марианна, казалось, питала прямо-таки неприязнь.

В полнейшем изумлении Сесиль наблюдала, как они таскали грязное белье и убирались перед зданием: отличная работа для этой троицы, поскольку именно их приятели аристократы плевались, сорили, проливали помои и вообще вели себя как свиньи. Друзья так же подметали и мыли полы и даже несколько раз чистили отхожее место и выносили ведро с нечистотами, когда ответственные за это люди плохо выполнили свою работу.

И при этом они ни разу не пожаловались на свою долю.

Но чем бы они ни занимались в цирке, это никак не мешало им развлекаться по ночам, по крайней мере когда речь заходила о герцоге и маркизе.

Упоминания об этих двоих появлялись в газетах с завидной регулярностью. Правда, о герцоге писали не так часто, как о его друге, и обычно в связи с государственными делами или визитом на званый обед. Зато похождения маркиза описывали с подробностями: как танцевал на балах почти каждую ночь до рассвета, как катал богатых наследниц по Гайд-парку в своем высоком фаэтоне, – но не все сплетни были столь же безобидны. Поговаривали, будто маркиз закрутил интрижки с несколькими скандально известными вдовушками и с по меньшей мере с тремя замужними дамами.

Сесиль всем сердцем желала перестать читать заметки об этом треклятом маркизе и ненавидела себя за то, что снова и снова присоединялась к толпе, ежедневно собиравшейся перед типографией Хамфри, чтобы поглазеть на новые скандальные карикатуры, но ничего не могла с собой поделать.