Раз в неделю жизнь баловала сокровищем выходного дня. В это время у деда появились близкие приятели. В эти же дни он запоем хватал книги из ближайшей библиотеки, потому что где-то в глубине своего отчаяния он непременно решил вырваться из этой клетки и стать врачом. Подросток отчаянно штудировал учебники, и горечь его старания была такой упорной, что мечта осуществилась довольно легко. Он без проблем поступил на медицинский факультет. Там дед обрел первый опыт своей будущей профессии, там же и встретил свою будущую жену. Бабушку Лили.
Как сложно было в ту эпоху отыскать хоть одного человека, которого не коснулось бремя страданий. Бабушка в семнадцать лет представляла собой стальное дерево, стебли которого цеплялись любой ценой за такую вероломную почву жизни. Ее отец был тоже зажиточным в понимании советской власти. А грех состоятельности расценивался в ту пору как смертный порок.
Она родилась в краю бескрайних озер и отлогих холмов. Это был мир плодородных земель, обильных садов и людей, созданных из порывов и дерзких желаний. Но их избыточная эмоциональность и неизменная жажда лучшей жизни сыграли свою роковую роль. В то время следовало лизать горькие изъяны сомнительных нововведений и не отступать от принятой линии вездесущей партии. В головах же людей, родившихся на Украине, всегда царил вольный дух и извечное стремление к свободе. Там, где голова вольно вскидывалась вверх, ее незамедлительно отсекали. Там, где рождался неосторожный рокот инакомыслия, проводилась воспитательная работа.
Украинцы всегда были непокорным и стихийным народом. Казалось, в них живет сила ветра и мятежная природа океана. Они никогда не отличались затаенной осторожностью белорусского брата. Их действия всегда были подобны пушечному выстрелу или разряду молнии. Кто может обуздать стихию? Кому под силу удержать в руках огненное сердце? Это казалось невозможным. На Родине бабушки Лили не знали выражений «так следует поступать» и «ни шага в сторону». Они всегда раскидывались в воздухе жизни трепещущими искрами и переливались, словно радуга, влюбленная в насмешку солнца.
Но оказалось, даже радугу можно поймать в силок и раскатать в серую полосу асфальта. Тридцатые годы задушили Украину мороком голодных страданий. Политика искусственно вызванного голодомора призвана была сломить непокорный народ и уничтожить остатки сомневающейся мысли. К каждому двору подъезжали черные скелеты подвод, словно знаки будущих страданий. На передней кровавым пятном сочился алый флаг и надпись на плакате, бережно закрепленном на боку подводы, гласила: «Ликвидируем кулаков как класс». Такая короткая фраза словно ударом молнии рассекла надвое мирную жизнь многих людей деревни. Бабушка долго пор помнила своего соседа, вернувшегося с войны ослепшим на оба глаза и потихоньку начинавшего отходить от гибельного дыхания кровавой бойни. Буксирная бригада, стаей воронья сорвавшаяся с темных коленей подвод, с каркающим скрипом сапог и оглушительной силой четко отчеканенной команды, влетела в дом соседа. Острые иглы щупов в ощетинившихся руках уставились дюжиной зрачков в белое лицо потолка. В течение трех часов весь дом был словно раскромсан их хищными клювами. Бессильной тоской опадала перед глазами девочки белизна крыльев постельных принадлежностей. Одежда и обувь незадачливых хозяев летела в алчное лоно жадных подвод, словно разогревая их непомерный аппетит все новыми и новыми жертвами. Тонкой струной разрывал небо поросенок, взрывом отчаяния полоснули округлившиеся глаза коровы, мешки зерна, безжалостно выбрасываемые из закромов, роняли на почерневшую душу земли желтые капли своих слез. Все слилось в одну ревущую и сокрушительную боль, сбившую с ног ослепшего хозяина дома. Подводы уехали, в блаженной истоме своего набитого брюха, а он еще долго лежал на влажной тишине осенней земли, бессильно ощупывая рельефные шрамы рассыпавшейся ржи.
Приходы буксирных бригад участились. У людей изымались последние запасы еды, собранные перед холодным провалом глаз наступающей зимы. Эта зима, такая долгая и бесконечная, вспоминалась криком безысходности и затуханием призрачной надежды, что запасов еды хватит на приближающуюся весну. Отец умудрился спрятать в лесу часть запасов своего урожая, и бабушка помнила, что он часто вставал в капели весенних ночей и куда-то уходил. Уходил в неизвестность дремучего леса и оттуда приносил под утро спасительную силу жизни, спрятанную в округлые початки ссохшейся кукурузы или темные головки свеклы. Семья была большая, прокормить пять маленьких голодных ртов в то время было не под силу даже самому всесильному хозяину. Но ему это удалось. Отец рационально распределял остатки бесценных запасов своих сокровищ между всеми членами семьи. И робкая искра жизни не затухала, а продолжала биться в их маленьких телах негасимым огнем.
С приходом весны голод на украинских землях усилился. Оставшиеся в живых люди работали целый день за черпак сомнительной баланды. Первыми умирали мужчины – основные кормильцы семей, взвалившие на себя всю тяжесть непосильного труда и бремя глаз своих домочадцев. Тощие дети лежали в бессилии тел и напоминали призрачные листья бессрочно увядшей весны, так и не успевшей вызреть до совершенства лета. Люди ходили с мутным взглядом потухших глаз и ногами, словно налитыми свинцом. Случаи помешательства стали нормой. Умы людей не выдерживали непосильного страдания и засыхали в бессильной скорби. Из уст в уста переходили пугающие рассказы про женщину, жившую на окраине деревни. В отличие от сонных призраков односельчан, ее лицо всегда лоснилось сытым блеском, а глаза играли бессознательной улыбкой. Когда стал известен смысл, питающий эту безумную радость, ужас сковал сердца людей. Как оказалось, женщина дошла до бессознательного предела выживания. Доведенная до голодного помешательства, она заманила соседского ребенка в свой дом. Она пела ему сладкие песни о полной тарелке еды и обещала заплести красивые косички на светлой головке ребенка. Эту же голову она безжалостно отрезала, как только ребенок с голодными глазами переступил порог ее дома. В общем количестве людей, падающих без сил прямо на улице и там же умирающих, никто не доискивался детей, пропавших в лихорадочном смраде голодных дней. Дети исчезали, но у людей даже недоставало сил отправляться на поиски. И безумная пользовалась этим, наслаждаясь пиром каннибализма. Преступные результаты ее сытого вероломства окрылись совсем неожиданно. Она дошла до последней точки своего убийственного равнодушия и перестала даже закрывать дверь, животными рывками кромсая тело очередной жертвы. Сосед застал ее сидящей на полу в позе озлобленной собаки, стерегущей остатки своей добычи. Съеденные дети не успели написать на грифельной доске сельской школы еще ни единого слова в своей жизни. Они были для этого слишком малы. Они лишь расчертили на черном полу свою прощальную речь остатками костей. Мир утратил свои краски. Дом словно побледнел в монохромной скорби. И только в углу этого ада ярким взрывом отчаяния кричал ворох пестрых лент, сорванных с волос съеденных жертв.
Скоро людей перестали хоронить, сил на утомительную процедуру совсем не осталось. Иногда еще пригоняли подводы к пустующим домам и заставляли сгружать в них не только трупы, но и догоравшие в тумане жизни тела. Бабушка помнила, как на телеге, в завале тел, лежала умирающая женщина (даже скорее не женщина, а бесплотный дух) и тихим шелестом распространяла в темноту вечера свои последние слова: «Милый солдатик, не кидай меня в общую могилу на самое дно. Положи с краю. Не ровен час – очухаюсь, даст Бог – выползу». Бесшумные слезы лились по ее впалым щекам, а в темных глазницах затухал последний отсвет веры в милосердие.
Пригождалось все, что раньше не считалось за еду. Первые зеленые ростки крапивы и лебеды, трепещущие комки воробьев, теплый бархат полевых мышей – все превращалось в пищу и тайную надежду выжить. Военные, расквартированные в деревне, щедрым жестом позволяли пользоваться остатками своих обедов. Очистки от шелухи, свеклы и картофеля давали право пережить еще один день. Люди перекапывали поля в поисках картошки, перемерзлой, приторно-сладкой. Ночью под страхом ареста и последующего суда пробирались на колхозные поля в поисках первого робкого колоска. Случаи каннибализма учащались, помутнение рассудка пришло на смену здравому восприятию реальности. Бывший кузнец, мастер на все руки и гордость деревни, дошел до предела отчаяния, и когда съедено было последнее зернышко в его доме, ночью перерезал всю свою семью кухонным ножом, а сам повесился в сенях.
