Войдя в этот новый, пленительный мир знаний, Лиля питала иллюзорные надежды на просветление собственных мыслей и идей. Жизнь огорчила ее. Лик высшего учебного заведения был пыльный и равнодушный к юным дарованиям. Стены безразлично осклабились с тлетворным зевком былого достоинства, преподаватели, как заведенные ржавые игрушки, сухо исполняли свои социальные роли. Лекции скорее напоминали замирающий скрип старого механизма перед его окончательной погибелью. Близилась эпоха тестирования вместо экзамена и могущества компьютера против таланта человеческих рук. Цифра уже почти приблизилась к обреченному человечеству, обесточивая его природные инстинкты и врожденный гений. Старая гвардия солдат в преподавательском составе тщетно силилась подставить плечи под стремительно обрушающееся здание образования, но их силы были уже не актуальны.
Если сама система обучения привела только к разочарованию и ослаблению накопленной прежде базы знаний, то однокурсники Лили приятно удивили ее. Она наконец-то обрела настоящих друзей, соратников по разуму и духу. Если школьники всегда интересовались только модными шмотками и противоположным полом, то интересы талантливых подростков, оказавшихся на общем факультете, кардинально отличались. Они постигали мир искусства, высших идей и тонких смыслов, скрытых в истории человечества. Студенты самообразовывались без участия безликих преподавателей, раскапывали скрытые сокровища среди затхлой пыли. Лиля начала жить, заново раскрывшись, щедро обмениваясь мировоззрениями и чувствами. Стеснение, опасавшееся непонимания и неприятия в прежней жизни испарилось. Студенты активно принимали даже самые безумные экспромты, противоречащие мнения. Они разыскивали истину, не гнушаясь чужеродности истоков.
Общежитие в своей бытовой непринужденности еще больше раскрепостило разум. Комнаты были тесные и неуютные, сетки кроватей стояли прямо на кирпичах, так как сами спинки съедали пространство. Металлическое старое основание растягивалось до пола под весом человека и, чтобы избежать подобного конфуза, студенты подкладывали метровые планшеты под самой сеткой. Система планировки объединяла две комнаты в единый блок; коридор, душевая и туалет были общими. Вода часто пропадала в самый неожиданный момент, и только громкие проклятия из душа оповещали о проблеме. Первокурсники жили в максимально стесненных условиях, в комнате, рассчитанной на трех человек, ютились одновременно пять-шесть студентов. Готовили на электроплитках в этих же комнатах, полное отсутствие функционального зонирования наполняло помещение душным чадом. Мест для обучения попросту не существовало. Для этого занятия предназначались условные рабочие комнаты, на постоянной основе занятые старшекурсниками. В принципе, сама система общежития была рассчитана скорее на утрату знания, чем на его приобретение. Кто знает, задумывалось ли это преднамеренно или нет. Выручала библиотека в ближайшем корпусе, она скромно хранила остатки былого рвения.
Последние годы лихих 90-тых еще несли в себе отрывочные фрагменты беззакония. Студенты, даже не достигшие восемнадцатилетнего возраста, всегда знали, в какой комнате можно купить алкоголь, а в какой приобрести коробок марихуаны. Паленое огнестрельное оружие тоже было в открытом доступе за символическую цену. Плотские утехи распространялись довольно широко, но первокурсники, еще не совсем потеряв невинный взгляд на окружающую реальность, стремились пока постигать лишь области наук и искусств. Но они уже с любопытством принюхивались к порочному дыханию большого города.
Сами общежития находились неподалеку от лесного массива. Но это не был знакомый лес из детства Лили. Случайная совокупность зеленых насаждений словно испускала из собственных недр извращенные испарения похотливых желаний. Онанисты из города приезжали сюда, пользуясь близостью студенческого городка. Молодые тела привлекали развратников всех мастей. Детородные органы торчали прямо из кустов, греховные телодвижения таились за стволами смущенных деревьев. Город начинался прямо в этом лесу. Вся его порочная, ястребиная суть словно ядовитый концентрат настаивалась и выплескивалась волной на непорочное естество новоприбывших студентов. Столица была развитым, цивилизованным пространством, полным безграничных возможностей, но она имела в то же время противоположное, раздражающее значение. Человек мог легко раствориться в этом шумном потоке, утратить свои истоки и погубить незаурядность, отдаваясь на волю уравнивающего течения. По сути, город крал индивидуальность, в лицемерном лозунге призывая к ней. Со временем он стирал утонченную красоту мгновения, притуплял одухотворенное восприятие. Многообразие рождает слепоту, обилие возможностей обесценивает достижение.
Студенты первого курса еще не успели познать обратную сторону цивилизации. Они жадно втягивали в себя воздух возбуждающей новизны. Мир устремлялся к их ногам, сворачивался льстивыми кольцами и стелился плотной пеленой обольщения. Кто бродит в тумане – всегда ожидает встретить первые лучи солнца.
XXXI
Правда и простота деревни редко вызывали сочувствие у большого города. Лучшие светлые души устремлялись в столицу, но чтобы их начали уважать и воспринимать всерьез – надо было прожить в мегаполисе сотни лет. За это время самобытный облик терялся, гениальность улетучивалась. Все таланты и оригинальные проявления приводились к общему знаменателю. Это новое среднее арифметическое было шумное, суетное, пропитанное неосознанной спесью.
Лиля ощутила высокомерие столичных жителей не сразу. Студенты пытались казаться простыми и демократичными, но вскользь оброненные фразы выдавали их с головой. Порой горожане даже забывали, что рядом находится представитель деревни или маленького города. «Баба из села решила захомутать столичного идиота для прописки», «Общежитие – это бордель для колхозных алкашей», «Можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки никогда» – это был стандартный набор расхожих фраз в то время. Редко кто задумывался о том, что реальность куда более сложная и построена на нюансах, а не на черных и белых тонах. Скрытое презрение не обладало собственным достоинством, оно скорее основывалось на невежестве и ограниченности снобизма. Если житель деревни внезапно проявлял блестящие успехи во время учебы, заслуги его словно не замечались и мгновенно забывались. В случае неудачи и недостатка умений провал воспринимался как предопределенная норма и высмеивался. Сарказм за спиной чужака был привычным явлением. Провинция имела облик голубя, которому перебили лапу. Куры, прежде опасавшиеся вольной птицы, которая сильно отличалась от них, с восторгом необоснованного преимущества бросались к жертве и клевали ее в голову до смерти. Помощь и поддержка не обитали в царстве гордыни.
Света появилась на архитектурном факультете вопреки всем обстоятельствам и предначертаниям. Это была огромная, непомерно высокая девушка с плотным костяком и силой воина. Даже облик ее разнился от привычной хрупкой рафинированности городской жительницы. Она не вписывалась ни в какие рамки и, естественно, возмущала инородностью. Что самое поразительное, Света никогда не пыталась спрятаться и уйти в себя, стать незаметной или скрыться. Девушка принимала свою богатырскую мощь с открытым забралом, словно вызывая жизнь на откровенный разговор.
Она выросла в неблагополучной семье. Отец бросил жену, когда ребенок еще не начал разговаривать, Света совсем не помнила родителя. Мужчина был типичный ходок налево и, воспользовавшись доверчивостью забитой матери, вырвал кусок лакомого счастья и скрылся в неизвестном направлении. Покинутая страдалица, тихая и вдумчивая деревенская жительница, и раньше не могла похвастаться силой характера, а после измены и вовсе потеряла смысл жизни, потянулась к спасительной бутылке. Дома всегда было грязно, неуютно. Тощие животные сидели прямо на столе, разбитые в пьяном угаре стекла без лишних усилий заменялись мутным целлофаном. Полиэтиленовая пленка не спасала от холода зимой и только портила вид из окна летом, но эти обстоятельства мало заботили обреченную волю матери. Она опустилась на самое дно дымно-серого безразличия. Попытки Светы создать уют в собственном жилье закончились плачевно, мать до синяков избила ее поленом и приказала учить уроки вместо приобретения замашек уборщицы. Спала девочка на старом сыром матрасе, вата серыми сбившимися комками торчала из прохудившейся обивки. Животные справляли нужду прямо в доме, в том числе и на видавшее виды ложе. Света тщетно пыталась отмыть зловонный запах, миазмы заскорузлого отчаяния словно въелись в само дыхание дома. Еды практически не было. Случайный кусок хлеба, картофель из заросшего пыреем огорода, кислое недозревшее яблоко. Света хватала случайные дары жизни жадно, часто мучилась муками голода и резями в животе от несбалансированного питания. Сердобольная соседка-повариха, работавшая в детском саду, сжалилась над несчастным ребенком и приносила ей тайком от матери то несъеденную малышами котлету, то тарелку борща. Она забирала оставшуюся еду с работы для собак, но голодные глаза соседской девочки в просветах покосившегося забора взывали к милосердию. Света хватала все, не веря своему счастью. С тех пор хороший аппетит всегда был ее отличительным признаком. Она никогда не могла насытиться, словно жадно вбирая в себя все то, что ей не досталось в детстве.
