Но случались моменты ожесточенной борьбы с алкогольной зависимостью. Происходили они не по собственной воле физрука, а благодаря отсутствию финансов. В эти дни тренер срывался на детях, пытаясь восполнить пробел в их спортивном образовании за все долгие месяцы. Он заставлял их прыгать через козла, крутиться на брусьях, лезть на канаты, бежать на длительные дистанции. Затеи были бесконечные и изобретательные. Словно Михалыч хотел за один единственный урок сделать всех подопечных олимпийскими чемпионами. В руках тренера в эти скорбные дни появлялась увесистая связка ключей и, если ученик выполнял задание ненадлежащим образом, то вся сила металла обрушивалась на его пятую точку с разлету. Учителя мало заботили синяки, оставшиеся на теле школьников. Он вскидывал тонкие бровки в морщинистую мятежность лба и орал хриплым голоском: «Всех отпердолю, лоботрясы! Работать, сукины дети! Совсем распоясались, распустил я вас! Подняли жопы, и бежать, мать вашу за ногу!». Далее сквернословие и вовсе принимало удручающие масштабы. Михалыч кричал, надрывался, брызгал слюной в бессильной злобе. Но злился он не на детей, а скорее на свое незадавшееся утро без присутствия верной подруги – бутылки беленькой. Школьники понимали боль мужчины своим прозревшим подростковым разумом. Знали они и то, что в глубине души Михалыч – все равно добрый мужик и в конечном итоге простит все нарушения, неудавшиеся сдачи нормативов, промахи. Так и случалось. В конце урока физрук открывал журнал и неизменно выводил всем жирные пятерки, ласково приговаривая: «Ну все, дембельнулись, жертвы аборта. Расслабьтесь, пионеры вы мои лагерные».
Лиля росла. Тело ее приобретало вытянутую, неуклюжую нелепость. Девочка была немного похожа на жеребенка на дрожащих ножках. Пытаясь спрятаться от внешнего мира в прибежище уединения, она словно запирала свое тело на прочные засовы и не позволяла ему распрямиться в полную силу. Свобода мышц и движений застыла в неприкосновенности робкого цветка. Лиля спряталась в травах, затаилась, не смея поднять к солнцу скромный бутон своего естества. Неожиданно жизнь сама грубо вмешалась в ее пробуждающуюся природу. На урок физкультуры нагрянул тренер из школы олимпийского резерва, присматривая юные дарования. Он заметил не по годам вытянувшегося подростка, потер руки и сказал: «Высокая. Будет толк». Никто не разбирался в притязаниях самой Лили, ее затаенных желаниях. Мать, услышавшая интересное предложение, тут же согласилась. Интерес к этой рекомендации скорее испытывала она сама. Женщина всегда блистала в спорте, обладая всеми необходимыми талантами для этого: ладностью, ловкостью, силой командного духа. Дочь не нравилась ей своей нескладностью и робостью; замкнутая и нелюдимая девочка попросту удручала Евгению Александровну. Слабые попытки протеста закончились тем, что Лилю определили на постоянные тренировки по баскетболу.
Трудно было найти место, где ребенок бы ощущал себя наиболее некомфортно. Лиля, поддавшись очарованию творчества и познания, на дух не переносила шумный и грубый командный дух. Она пыталась убедить мать отдать ее в конный спорт, если нет возможности избежать спортивного насилия. Но Евгения Александровна была непреклонна:
– Вот еще, придумаешь ты наихудший вариант для развития событий. Сядешь на коня – станешь кривоножкой. У тебя сейчас этап формирования тела. Только волейбол или баскетбол – с остальным ко мне и не приставай. Ноги колесом – тот еще подарок для жизни.
И муки начались. Тренер, грозно командовавший с трехэтажными матами, бодро пинал в потолок увесистый мяч от неустанной ярости. Нахрапистое окружение, попирающее все деликатные свойства и наклонности. Резкие телодвижения, окрики, оскорбления. Все смешалось в дикий хаос, все тяготило. Более того, было опорочено лето – самое любимое время для Лили. Родители отправили ее вместе с этой шумной сворой в спортивный лагерь, который находился слишком далеко для посещений близких людей. Это не была столь привычная тихая прелесть деревни, медовый аромат лугов возле дачи иссяк в бурном течении отчаяния. Тренировки занимали почти целый день, изматывая нерушимой стремительностью. График был забит плотно: ранний подъем на заре, бесконечный кросс, выворачивающий легкие наизнанку, двухчасовая тренировка после завтрака, послеобеденное время тоже принадлежало спорту. Это была бесконечная гонка на износ. Из детей лепили стальных роботов, не выделяя времени на размышление и несогласие с режимом. Очередную тренировку сменял сбалансированный прием пищи, далее следовал положенный сон, и так по кругу, без изменений и разнообразия. Это было почти животное существование, полное движения и напора.
Поначалу болели все мышцы, ныла каждая клеточка тела. Спуск по лестнице приравнивался к прохождению полосы препятствий. Через неделю уже никто не ощущал боли. Мышцы наливались, круглились, становились сильнее. Тело тоже приобретало почти идеальные формы. И если в начале каникул подростки сразу же стремились в долгожданную постель после изматывающих тренировок, то вскоре они задумались о других способах проведения досуга. Дети стали посещать ближайшую дискотеку. Резерв молодых сил безграничен, любопытство неизмеримо. Им хватало энергии и на дневную активность, и на праздные вечерние шатания.
90-е годы провоцировали раннее употребление алкоголя и сексуальное раскрепощение. Молодые силы сочились и искали выхода в блудливом безумии. Отсутствие моральных рамок, пропаганда раннего опыта и связанных с ним неизвестных удовольствий захлестывали неразвитые умы. Дети не воспитывались нравственно, но укреплялись физически. Это провоцировало ранние сексуальные сношения, похотливые, развязные искания. Девушки возвращались из темноты сумерек в тесную комнату и с гордостью делились пережитыми утехами, бравируя своей мнимым взрослением. Все эти хвалебные речи подкреплялись сквернословием и пьяным угаром.
Лиля не вписывалась в подобную систему. Размышление и созерцание пришли к ней раньше физической активности. Она не обладала разухабистой силой товарищей по лагерю, была тонким и ранимым ребенком, постоянно искавшим уединения. Выполнив официальную часть программы, она устремлялась в комнату, спрятавшись за случайной книгой. Лиля отказывалась идти на дискотеки и вечерние сборища. Это привело к постепенной изоляции от коллектива. Она стала изгоем. Роман был прочитан, новых книг попросту не было. Внимание в лагере уделялось исключительно физическому воспитанию, библиотеки напрочь отсутствовали как давно забытый атавизм. Девочка смотрела в окно и погружалась в величие окружающего пейзажа, искала тонкие изменения по сравнению с прошедшим днем. Скуку сменило любопытство, затем пришло полное проникновение в созерцание, полуобморочное величие которого полностью поглотило подростка. Лиля почти сроднилась с деревьями за окном, погрузилась в своеобразный транс. Это было сродни медитации.
Никто не говорил ей прежде, что созерцание – это древнейшее на земле искусство. Но эта высшая форма внимания к миру и познанию своих истоков полностью поглотила ее. Это была дань космосу, тихая молитва, которая шагнула за границы законов бытовой активности и спасла девочку от варварской реальности. Лиля оказалась в качественно новом измерении, вне пространства и времени. Бодрый ток крови в течение дня замедлялся, проходил все стадии успокоения и внутреннего движения, а после переходил особую черту, вливаясь в исконный покой, в котором пребывает ритм сердца вселенной. Это чистое, бесцельное бытие уж находилось за пределами человеческой реальности, оно освобождало от ее изъянов и пороков действительности. Спасение от внешнего мира реализовывало в самом себе высшую форму любви. Энергия необладания и чистой созерцательности заменяла грубое эротическое чувство. Набожность, святость бездействия противостояла агрессии всего сущего. Все самые активные вещи на земле: войны, распри, переделы территорий, страсти были максимально деятельными. Западная идея нарочитой активности погубила естественный, тихий, созерцательный поток славянского характера. Лиля же, неожиданно для самой себя, обрела первооснову «я есмь» и вернулась к глубинному смыслу своего духа. Ее прозрение было тихим и пассивным. Но гармония всего сущего сохранялась в священной безучастности. Ребенок не противостоял, а объединялся с мирозданием, и это инерционное погружение формировало любовь. Зло не может быть не активным, и Лилю постепенно выносило к берегу дремлющего добра. Она была подобна полевому цветку в новом завете.
