Не знаю, как я выбрался из ямы. Я шел по какому-то руслу обмелевшей речки. Был рассвет. Еще не встало солнце, но жители (женщины и девушки) уже проснулись и бежали не то купаться, не то умываться. Портфель был со мной, и я увидел, что, вылезая из ямы, вымазал руки. Я решил их помыть и нагнулся к лужице, но в лужице была грязь, и я еще больше их вымарал. Я попробовал в другой лужице. Там было несколько чище, но все-таки грязно и между пальцами попадали ракушки.

Я вернулся, отряхивая руки. Вдруг я заметил, что на ладони, и с другой стороны повыше кисти на правой стороне в руку впились противные пиявки. Я попробовал их стряхнуть и увидел, что они впились глубоко и сосут мою кровь. Я решил, что это даже не вредно немного отсосать крови, и решил, что найду соли, посолю пиявок, и они отстанут. Вдруг спереди улицы я увидел своего воинского повара с передовой. Он раздавал завтрак, но бойцов не было видно. Они куда-то уходили. Вроде как отступали. У повара не было соли, но была соленая рыба – судак. Он оторвал кусочек судака и стал тереть по пиявкам. Они стали отпадать. Здесь я внезапно проснулся.

10 декабря 1942 г.

Двое суток беспрерывно льет дождь. Немцы заняли высоту Безымянная, где стояла 8‑я рота и наш 2‑й эскадрон. Говорят, что произошло это из‑за оплошности. Вымокших до нитки автоматчиков решили сменить, а замена им опоздала. Этим воспользовались фашисты и заняли высоту. Сейчас идет бой за нее. Она представляет важное значение, т. к. с нее видна, как на ладони, Крепостная и ряд стратегически важных дорог.

Приехал Верхнежировский с приказом штаба куста об аресте командования партизанского отряда «Гроза» и предании суду военного трибунала за незаконную передачу партизан воинским частям, за обмен промтоваров, продуктов и оружия на водку, за бытовое разложение. Он хотел забрать меня в распоряжение крайкома ВКП(б), но командование части меня не отпустило, ссылаясь на то, что я уже проведен приказом через отдел кадров армии. Верхнежировский обещает ходатайствовать перед отделом кадров армии. Об этом я написал и Сапину, но письмо еще не передал через Верхнежировского.

Этим же вопросом занимался и уполномоченный НКВД при нашей части. Он снял с меня допрос. Целый день допрашивал меня и следователь, по поводу деятельности командования партизанского отряда. Очевидно, Кухаренко, Науменко, Прокопенко расстреляют. Не поздоровится и Акульшину, Салову и Выборному.

Сейчас метрах в 70 от стола, за которым я пишу, разорвалось 2 снаряда. Убило свинью. Другие жертвы еще мне неизвестны.

Сегодня видел во сне Марийку и детей. Будто мы устроились на новой квартире. Марийка была красива и ласкова. Какие-то друзья установили мне радиоприемник СВД-963. Устроено все очень хорошо, но приемник почему-то работал неважно. Я с каким-то парнем договаривался о шерстяных чулках для семьи и себя. Он обещал.

Вчера во сне был в Ейске в педучилище. Видел всех учеников, Тамару Михайловну, Лидию Григорьевну Бурдюгову, Хованского и других учителей. В городе были немцы. Я проник тайно на вечер в педучилище и расспрашивал обо всем, чтобы потом, уйдя, сообщить партизанам. Появились шпионы, разыскивая Хованского. Меня один из них тоже захватил. Это был учитель Задирко. Побеседовав со мной, он отпустил меня. И я ушел за город, к партизанам. А в это время над городом проходил ужасный воздушный бой наших и вражеских самолетов.

11 декабря 1942 г.

Шестой час вечера. Я стою на посту. Противник в течение 15 минут бросил в наше расположение около 20 снарядов. Они упали метрах в 50–70 от меня, несколько правее. Сейчас сообщили, что ранило нашего старшину Некрашевича, который ехал на лошади. Ранило также местного фельдшера. И того, и другого тяжело.

Вот уже недели две я, стоя на посту, обычно ночью сочиняю лирическую поэму. Уже сочинил до 100 строк. Название пока для меня неясно, но я пишу о войне, любви, довоенной жизни. Пока получается хорошо. Но сочинять некогда. Я на посту наизусть сочиняю несколько строчек, а потом днем припоминаю их и записываю. Удастся ли закончить? Когда-нибудь снаряд может угодить прямо на пост, куда противник, очевидно, и бьет. Уже темно писать.

14 декабря 1942 г.

Вчера начальник штаба объявил, что с сегодняшнего дня я буду работать младшим писарем. Но когда я сегодня утром пришел, чтобы приступить к своим обязанностям, он, как в насмешку, послал меня в баню работать в дезинфекционной камере. И вот я весь день таскал в камеру и из камеры вшивое белье бойцов, пришедших с передовой. Вшей ужасно много, и я, очевидно, порядочно их наберусь.

Мне последнее время снится Тамара Андреевна, причем почти одинаково. И третьего дня, и сегодня она снаряжала меня в дорогу, собирая вещевой мешок. Сегодня мы прощались с нею в сарае на сене, и она, как всегда, была как расплавленный металл.

18 декабря 1942 г.

Вот уже 4 дня работаю в канцелярии младшим писарем, иначе говоря, переписчиком. Прежняя моя работа была гораздо лучше. Я имел возможность пару часов отдыхать и, главное, размышлять и сочинять стихи. Сейчас этой возможности у меня нет. Я с 7 ч. утра и до часу-двух ночи беспрерывно делаю не доставляющую мне никакого нравственного удовлетворения работу. Ужасно устаю и постоянно хочу есть, т. к. есть приходится только 2 раза в день очень не питательную пищу. Теперь я не имею возможности вырваться в баню и зайти к своей прежней хозяйке А. И. Олех, чтобы у нее пообедать.

За последнее время начал было отпускать себе бороду и усы, но сегодня приехал подполковник с обследованием и приказал мне сбрить и бороду, и усы. Через час я уже лишился их и доложил ему о выполнении приказа. Он похвалил и сказал, что теперь может влюбиться в меня какая-нибудь девчонка. Кстати, он почему-то принял меня за казака.

Сегодня вечером подполковник на своей квартире распекал моего старшего начальника Серебрякова, который вернулся оттуда мокрым и через некоторое время впал в лирическое настроение. Был вызван гармонист. И вот сейчас все прекратили работу. Гармонист играет, а все поют песни: «Катюшу», «Синий платочек», «Что он ходит за мной»64 и другие. Пользуясь удобным случаем, я делаю эту запись. Для этого у меня теперь почти нет времени.

Живу я с Горским и еще одним – Якубой Мишей. Спим на полу вместе. Я набрался вшей. Чувствую себя паршиво и не могу добиться отпуска в баню. Да это и не поможет, потому что у моих соседей вшей полно.

Сейчас 12 ч. ночи. Гармонист и певцы сделали перерыв. Кончаю запись. Видел своих ребят: Иванишина, Мисюру, Романова и др. Ребята совершенно завшивели и страдают.

На дворе несколько дней был мороз без снега. Вчера пошел дождь. Сегодня тепло и сыро. Гармонист вновь играет, и певцы поют. Я хочу есть и вспоминаю своих знакомых и родных.

21 декабря 1942 г.

Все забываю написать о своей хозяйке, от которой я вчера с большим удовлетворением ушел. За короткое время я переменил несколько хозяек. Та, от которой я ушел вчера, – старушка Соломко. Она живет одна в прекрасном, на 4 комнаты домике. Сын ее на передовой. У нее масса картошки, 6 дойных коз, 1 дойная корова. У нее молоко стоит в бутылях, корчагах, горшках. Целые банки масла, сметаны, творогу. И эта женщина нам, бойцам, за 2 недели жизни у нее ни разу не дала ни молока, ни чего другого. Я набрался нахальства и попросил к чаю. Так она пополоскала водой бутыль (я видел) и дала этот стакан синеватой жидкости. В суп картошки она нам не кладет, если сами ее не принесем, не солит его, если не дадим соли. Мало этого – она нас обворовывала: рис, крупу, масло – все это переполовинивала, хотя нам самим всегда не хватает того, что мы получаем. У нас с Горским было по куску мыла, так она наполовину его смылила и остальное спрятала. Украла мои носки.