Советская одежда была не только внешне, но и «внутренне» чрезвычайно консервативной. В том смысле, что использовала старые традиционные материалы, из‑за которых порой становилась очень тяжелой и сильно помятой. Проявлялось это во многих случаях, но ярче всего с чрезвычайно модными в 1970‑е дубленками. Помнится, как-то я подавал такую дубленку однокурснице, и от неожиданно большого веса чуть не выронил ее одежду из рук. Средневековые рыцарские латы, наверное, были не тяжелее. «Как ты такое носишь, бедная?» – поинтересовался я. Хотя на самом деле она была не бедная, а сравнительно богатая, поскольку могла позволить себе дорогую дефицитную дубленку. Стремление выделиться из серой людской массы обрекало людей порой на дополнительные неудобства сверх тех, которые они и так претерпевали в общении с нашей своеобразной торговлей.

Знакомиться с одеждой советский человек 1960–1970‑х начинал, естественно, в детстве, облачившись в не допускавшую разнообразия школьную форму. Поначалу она была серенькой и чрезвычайно унылой. Хотя обладала одним важным достоинством: на ней не видна была грязь, активно собираемая мальчишками, елозившими по полу на переменах. За время моей учебы форму реформировали, и нас облачили в синие костюмы, выглядевшие наряднее, но не скрывавшие собранной за учебный день пыли. Только количество пыли на одежде и оставалось признаком мальчишеской индивидуальности. Иного разнообразия учителя не допускали. Мы, впрочем, от этого не слишком страдали, поскольку о том, чтобы хорошо выглядеть, думали не мы, а в основном девочки, наряженные в однообразные коричневые платьица. Возможно, на их взгляд убогость школьной формы была ужасающей, но мне казалось, что это не самая страшная черта уравнительного общества, поскольку в 1970‑е советское ханжество понемногу отступало и длина платья моими одноклассницами активно варьировалась. А когда взгляду мальчишек открывались вдруг красивые ножки, все недостатки расцветки и покроя одежды отходили на задний план.

Почти столь же однообразной, как одежда школьников, была одежда пенсионеров, которые часто просто донашивали вещи, купленные в годы активной трудовой жизни. Одна моя знакомая старшего возраста, выходя на пенсию в начале 1980‑х, купила новую одежду со словами: «Это, наверное, последнее пальто в моей жизни». А было ей тогда, естественно, лишь 55 лет. Советские старики выглядели единообразно в силу общей для всех поношенности и затертости одежды минувших эпох. В принципе, никто не мешал им «модничать», и даже размер пенсии иногда позволял обновки, но редко кто на это решался. Не принято было. Возможно, поэтому одним из самых шокировавших советского человека впечатлений от западного мира становилась со временем хорошо одетая, ухоженная и моложавая пенсионерка, сидящая в кафе или даже путешествующая по миру.

В промежутке между детством и старостью «борьба за шмотки» шла у советских людей чрезвычайно интенсивно. По окончании школы вопрос одежды и обуви вставал для юношей (и особенно для девушек) всерьез. Стандартный набор товаров был во всех магазинах примерно одинаков, как и набор продуктов питания. Но в «охоте на шмотки» имелись свои характерные особенности, определявшие поведение советского человека.

Во-первых, товары, представлявшие повышенный интерес, вмиг могли сметаться с прилавков возбужденной толпой покупателей, а могли случайно (особенно в малых торговых точках, затерянных в переулках большого города) залеживаться в течение нескольких дней или часов. Поэтому нормальным элементом образа жизни советской женщины (значительно реже – мужчины) было регулярное прочесывание всех доступных магазинов в надежде вдруг обнаружить что-нибудь приличное. При обычных прогулках, при походах с работы и на работу, при встречах с друзьями и подругами надо было не забывать о шопинге. И тогда временами отыскивался какой-то товар. Возможно, не тот, что был очень нужен, но тот, что все равно покупали, поскольку в другой раз не будет и его.

Во-вторых, залежавшиеся товары могли обнаруживаться с большей вероятностью в сельских магазинах или в торговле небольших провинциальных городков, поскольку там царили еще нравы прошлых десятилетий, когда покупали одежду, чтобы прикрыть тело, а к вычурным, непривычным одеяниям «стиляг» относились с подозрением. То, что не покупало местное население, с радостью расхватывали туристки, приехавшие на выходной смотреть местные достопримечательности, командированные, случайно занесенные в провинцию по долгу службы, или горожане, направленные своим предприятием в деревню на уборку урожая.

В-третьих, модные товары иногда завозили в магазины в последние дни месяца, если того, что наторговали в предыдущие дни, не хватало для выполнения государственного плана по реализации продукции. Иными словами, если за 29 дней не удавалось правдами и неправдами втюхать советскому обывателю достаточное количество советской продукции, необходимой для того, чтобы прикрыть тело, то на тридцатый день в магазине мог появиться дефицитный импорт для модников. Поэтому в конце месяца люди отпрашивались с работы, опаздывали на службу, брали отгулы или просто прогуливали для того, чтобы занять с утра очередь там, где на прилавки, возможно, что-нибудь «выбросят» (это слово имело в эпоху дефицита двойной смысл!). Хотя, возможно, и не «выбросят». Заранее ведь было не узнать.

В-четвертых, были, конечно, и такие люди, которые узнавали про планирующийся «выброс» с вечера. Например, от знакомых работников магазина. К утру вовремя проинформированные люди занимали очередь и оказывались первыми у прилавков. Если очередь была невелика, они успевали два-три раза достигнуть прилавка и потом отправить «излишек» в перепродажу. Одна дама, промышлявшая у дверей московского ГУМа, шла для приобретения дефицита на специфическую хитрость.

В-пятых, для тех, кто готов был платить больше, существовали ателье индивидуального пошива одежды. Модные журналы помогали определиться с тем, что конкретно сегодня следует шить, а хороший закройщик мог сымитировать вещь «под импорт». Однако этих услуг хватало не на всех. Требовалось ожидать в очереди или записываться к мастеру на более-менее отдаленный период. Поэтому в 1970‑е среди значительной части советских женщин процветало самообслуживание. В разнообразных домах культуры открывались кружки кройки и шитья, выпускницы которых обзаводились швейными машинками, а также модными журналами с выкройками. По вечерам они строчили себе одежду в одиночестве, пытаясь собственными руками закрыть «зияющие высоты» советской хозяйственной системы. Это было что-то вроде пригородного хозяйства (садоводства), только вместо выращивания картошки и яблок для собственного пропитания граждане шили штаны и платья для собственного одевания. Моя жена как-то в юности сработала себе брюки с вышивкой под итальянку из фильма «Необыкновенные приключения итальянцев в России». И очень этим гордилась.

Наконец, в-шестых, «столицы» обзавелись в 1970‑е фирменными магазинами, продающими товары из братских стран социализма. В Ленинграде, например, большой популярностью пользовался польский магазин «Ванда», в который неизменно стояли длинные очереди за неплохой (по тем временам) косметикой. Причем дамы, которые не готовы были стоять подолгу за духами «Пани Валевская», могли дождаться, пока дамы, страждущие ароматов Запада, всё раскупят, и тогда спокойно зайти в опустевший магазин и приобрести, скажем, приличный шампунь, что тоже по тем временам было весьма неплохо.

В общем, можно сказать, что стандартные товары приобретались тогда стандартным образом без особых проблем и без всякого удовольствия, а, скажем, платье «на выход» надо было искать всю жизнь. В будни и в праздники. В родном городе и в поездках. Когда надо и когда вроде бы даже не надо. Поскольку потом не будет. И главное – потому, что добыча в «охоте за шмотками» доставляла советскому человеку огромное удовольствие. Приобретение дефицитного товара давало уникальный психотерапевтический эффект, несоизмеримо больший, чем тот, что дает шопинг в обществе массового потребления. Добывший себе товар советский человек какое-то время ощущал, что нашел смысл жизни и, самое главное, сумел совершить подвиг, выделивший его из серой толпы. Выделивший даже не расцветкой модной куртки, а самим фактом обладания дефицитом. Хорошо знаю это по собственному опыту, поскольку, хотя за дефицитной одеждой никогда не охотился, обожал охотиться за лишним билетиком на дефицитный спектакль в московских и ленинградских театрах. В этой охоте надо было обойти многочисленных конкурентов, хорошо рассчитать исходную позицию и, конечно, произвести положительное впечатление на обладателя дефицита. Когда билетик удавалось купить у какого-то человека за два или три квартала от здания театра, я получал удовольствие чуть ли не большее, чем от самого просмотра спектакля. «Ни у кого нет – у тебя есть», как говорил в популярном сатирическом монологе артист Аркадий Райкин словами писателя Михаила Жванецкого.