– Если ты кому и противостоишь, то, мне кажется, самой себе. Хрен определишь, что у тебя в голове. Ум за заумь постоянно заходит.

– Завидую людям, у которых есть чёрное и белое.

– А к чему усложнять-то? – хмыкнула Бьянка. – Вот эти все самокопания идиотские. Проще надо быть, и народ, как говорится, к тебе потянется.

– Включая стриптизёров?

– Чего?

– Ты, кстати, только что сформулировала методологический принцип, известный в широких кругах под названием «бритва Оккама»: не следует множить сущее без необходимости.

– Тьфу на тебя!

– Ты зачем звонила-то? Я как бы работаю.

– Тьфу на тебя три раза! Уточнить, придёшь или нет. Мне же надо понимать, сколько вина закупать.

– На тебя тоже – тьфу! Мне бы твои проблемы.

Только Эля отключила звонок, как смартфон завибрировал вновь.

– Дичь пошла косяком, – резюмировала Элис и переместила по экранчику зелёный кругляш. – Смольный на проводе, – сказала она в трубку.

– Отлично, что на проводе! – с энтузиазмом заявил Никита Баженов. – Как настрой, подруга дней моих суровых?

– Ты уж договаривай и цитируй тогда полностью: «… голубка дряхлая моя».

– Э-э-э… – стушевался Никита. – Я, соб-ссно, не об этом.

– А «об чём»? Тебя смущает слово «дряхлая»?

– Ну хорош уже. В филологическом плане у меня против тебя нет шансов. Давай лучше спустимся на твёрдую почву.

– Давай спустимся, но я, так-то, никуда с неё и не улетала.

– Короче. – Баженов посопел в трубку. – Как ты смотришь на небольшой отпуск в недельку-две?

– Какой ещё отпуск? У меня работы полно.

– Работа не волк, а такие отпуска, может, один раз в жизни случаются.

– Не говори загадками.

– Так дай мне тогда объяснить. Помнишь, я тебе пересылал расшифровки с флешки? Ну, насчёт твоего прадеда или кто он там тебе.

– Предположительно, прадеда. И не прадеда, а пра-пра-пра…

– Ну да, да. Так вот. Появились новые данные, но, чтобы их проверить, надо съездить на место.

– На место?

– Ага. Только не думай, что я всё это затеял исключительно из альтруистических соображений. У меня свой интерес тоже есть. Заодно выполнишь небольшое и не опасное – не о-пас-но-е! – повторил Никита по слогам, – поручение. Плёвое дельце. Просто мне самому сейчас туда никак.

– Да куда «туда»-то?

– Ты не догадалась, что ли, ещё? В общем, через три дня ты летишь в Амстердам!

Амстердам, 15 сентября 1889 года

Дома Эрих первым долгом снял верхнюю одежду, а потом стянул через голову и ненавистную промокшую рубашку. Он попытался сосредоточиться на своём раздражении и не смог определить его истоков. Ну не дождь же тому виной, право слово! Нет, не дождь. «Это и не раздражение, – внезапно осознал Эрих. – Это чувство вины. Пресловутое чувство вины, с которым мне жить все оставшиеся годы!»

Перед его глазами вновь встал чудовищный образ растерзанной бедняжки Эммы. А в ушах стучало отчаянное бормотание Симона: «Найдите его… умоляю…»

Краузе отыскал домашнюю просторную сорочку, напоминающую пижамную куртку, надел её, подвернув по привычке рукава. На секунду задержался перед большим напольным зеркалом, что наличествовало в просторном коридоре. Из отражения на Эриха смотрел мужчина в самом расцвете лет, вполне себе подтянутый, с пронзительным взглядом тёмно-карих глаз. Нет, нельзя сказать, что мужчина в зеркале был красив, слишком уж грубоватые черты лица выдавали некую топорность породы, зато чуть выпирающие скулы подчёркивали целеустремлённость и твёрдость характера. Во всяком случае, сие можно было предположить по внешнему виду. Да, нынешние дамы высшего света предпочитали, пожалуй, более утончённый, более аристократический типаж, но Эрих вовсе не переживал по такому надуманному поводу. Он всегда умел расположить к себе дамочку, используя свой острый ум и ненавязчивый шарм. А те, что оставались холодны к интеллектуальной обработке, не интересовали самого Эриха: что взять с красивой пустышки, кроме непродолжительных отношений известного порядка. Короче говоря, проблем с противоположным полом у Эриха не наблюдалось, но тем не менее ту единственную он пока не встретил и продолжал пребывать холостым. Однако никоим образом не оставляя попыток найти себе-таки подходящую будущую жену.

С Эммой де Беккер Эрих познакомился в общем-то случайно. Она не принадлежала, судя по всему, ни к одному из вышеозначенных лагерей. Была не настолько красива, чтобы этого стало достаточно для лёгкого непродолжительного общения, и не настолько сообразительна, чтобы, например, обсуждать с ней особенности движения небесных светил по космическому своду. Знакомство молодых людей произошло на приёме у бургомистра, организованного в рамках празднования Дня судебной системы. В этом и крылся элемент случайности – Краузе попал туда ввиду того, что его попросил прийти один из его товарищей, Йонатан Кристиане, секретарь Окружного городского суда. Йон приболел и предоставил себе «замену». И вот на банкете, состоявшемся после официальной части, Эрих задержал своё внимание на Эмме, которая обратилась к нему с каким-то пустяковым отвлечённым вопросом. Он машинально ответил с некоторой иронией, что, видимо, показалось де Беккер неким намёком на флирт. То, что девушка является официальной невестой ван дер Берга, Эрих узнал позже, на втором «свидании». На приёме же о том, чтобы оказывать Эмме явные знаки внимания на глазах у всего бомонда, включая бургомистра, не могло быть и речи. Поэтому Эрих вполголоса предложил ей встретиться где-то в более спокойной обстановке: ему понравилась та лёгкость, с которой девушка вела себя; в ней не чувствовалось жеманности или снобизма, что так распространены в высшем обществе среди великосветских дам. А что де Беккер относится к таким, Эрих не сомневался ни разу. Как выяснилось, отец девушки был бывшим председателем общинного совета, а ныне – известным филантропом. К удивлению Краузе, девушка быстро согласилась, и они увиделись на следующий день в Рейксмузеуме на экспозиции живописцев позднего Средневековья. Хотя место снова оказалось присутственным, молодые люди могли вести себя уже более фривольно, не переходя, естественно, определённые рамки. Вот там то, при неспешном дефилировании между полотнами Яна ван Эйка, Яна ван Гойена и иже с ними, Эмма и призналась о своей фактической несвободе и обещаниях, весьма опрометчиво, по её мнению, данных перспективному, но весьма недалёкому Симону ван дер Бергу, начинающему адвокату Амстердамского суда первой инстанции. Данное признание Эриха, впрочем, не очень-то и смутило. Пользуясь своим свободным положением, он никогда не был особенно щепетильным в отношении статусов своих актуальных фавориток, полагая это делом, собственно, оных. Никто ведь не заставлял Эмму либо кого-то ещё проводить с ним своё свободное время. В тот вечер Эрих, возможно, несколько самонадеянно думал о неизбежном продолжении свидания в более интимной обстановке, но произошла некая неловкая, как показалось Краузе, заминка. Эмма как раз рассматривала очень понравившуюся ей картину «Проповедь в церкви» Луки Лейденского, когда на Эриха, который неуклюже переступил вправо за спиной девушки, вдруг «налетела» некая посетительница, высокая худощавая дама средних лет: оказывается, Краузе умудрился своим манёвром перекрыть ей дорогу, и женщина мягко врезалась ему в плечо. Инцидент бы не стоил и выеденного яйца, если бы Эмма, обернувшаяся на переполох и увидевшая женщину, несомненно, её немедленно бы не узнала. Эрих с изумлением наблюдал, как лицо его спутницы стремительно побледнело, будто мадемуазель де Беккер увидела привидение во плоти. Высокая женщина тоже удивилась, но не подала такого явного виду. И повела себя довольно странно: пробормотав нечленораздельные извинения Эриху, вдруг накинула на голову чёрный капюшон (на её плечах лежал бархатный плащ), порывисто отвернулась и стала стремительно, не оборачиваясь, удаляться.

Не нужно было быть великим психологом, чтобы сообразить, что встреча дам явилась для обеих неприятным сюрпризом.