В мою камеру меня теперь не ведут и не тащат – меня ногами пинают. Это очень больно, просто невозможно описать как, и я пытаюсь уже ползти сама, когда жесткий сапог мучителя снова и снова бьет меня, заставляя скользить и катиться. Я не представляла себе такого никогда, но осознаю: скоро я умру, и все закончится. Зачем они со мной так обращаются, я уже не задаюсь вопросом. Просто они все нелюди, оттого им приятно мучить людей.

Попав в свою камеру, я просто вытягиваюсь на сером холодном камне, ожидая, когда придет смерть. Нелюди пытаются меня бить, пинать, кричать, но мне все равно, пусть убивают. У меня отняли все: одежду, имя, семью, ноги… Мне незачем жить, просто совсем незачем. Я хочу, чтобы эта жизнь закончилась, поэтому просто жду, когда придет смерть, после которой мне совершенно точно не будет больно. Я прощаюсь с мамой и папой, а еще с Сережей, лиц которых уже почти не помню. Мне даже кажется, что я их придумала…

***

Эту девочку кидают ко мне в камеру, что-то рявкнув напоследок. Она медленно приподнимается, и я вижу: она младше, намного младше меня, но при этом не плачет. Волосы ее растрепаны, хоть они и недлинные. Незнакомка поднимает взгляд, видит меня, но ничего не говорит, только вдруг оказывается совсем рядом. Она обнимает меня, отчего я плачу, потому что меня очень долго никто не обнимал.

– Наконец-то я тебя нашла, ма… Маша! – как-то необыкновенно улыбнувшись, произносит она. – Меня зовут… пусть будет Аленка, ладно?

– Ладно, – киваю я, ничего не понимая.

– Они хотят, чтобы я тебя кормила и ухаживала за тобой, – объясняет мне Аленка. – Но я специально сюда попала!

И тут я вижу на ее голове треугольные ушки. Наверное, они были доселе прижаты к голове, а теперь поднялись и шевелятся. Я такого никогда не видела! А Аленка обнимает меня, рассказывая, что очень рада тому, что нашла меня, а я не понимаю, чему она радуется. Она иногда сбивается, будто желая меня мамой назвать, но останавливает себя. Тут какая-то загадка, наверное, потому что какая я мама в восемь лет?

– У тебя есть дар, Машенька, из-за него тебя мучают, – негромко произносит Аленка.

– Из-за дара? – удивляюсь я. – Но какой в этом смысл?

– Они думают, что можно тебя заставить болью… – вздыхает она.

– Но все же знают, что нельзя принудить… – я не понимаю, ведь это элементарные вещи.

– Они не знают, – отчего-то всхлипывает Аленка, а потом явно берет себя в руки. – У нас с тобой очень мало времени, поэтому…

Тут распахивается дверь, и в камеру, так комната называется, где меня держат, падают две миски с железным звоном. Аленка дергает ухом и вздыхает. Я не знаю, отчего она вздыхает, но думаю, что из-за еды, которая здесь очень плохая, – почти вода и совсем мало хлеба.

– У тебя есть дар, у меня тоже, – объясняет мне она. – Я… мне очень нужно тебя спасти, поэтому я стану тобой, а ты мной, хорошо?

– Это как? – не понимаю я, но она смотрит так жалобно, что я почти против воли киваю.

– Я отдам тебе весь дар, – продолжает говорить она совершенно непонятно для меня. – И толкну тебя, потому что сама ты пока не умеешь. Я не знаю, где и как ты появишься, потому что я еще маленькая, но там ты точно выживешь. Только ты немножко младше будешь.

– А ты? – не могу не спросить я.

– А я многое забуду, – вздыхает Аленка. – Но зато у меня будет мама и папа… когда-нибудь… Я верю!

Звучит это все как-то совершенно необычно, но я думаю, что все равно же с ума сошла, какая разница, как это выглядит теперь? Может быть, Аленка мне только кажется, потому что я не понимаю, о чем она говорит. Наверное, это все моя фантазия, потому что даров, которые могут перенести в пространстве, просто нет. Теорию даров в первом классе проходят, сразу же после диагностики.

– Тебе, наверное, будут сниться сны… – не очень уверенно продолжает она свой рассказ. – Главное, потянуться к разумным, тогда тебя чему-то научат.

– Как скажешь, – киваю я ей, подумав о том, что на такие сны я согласна, а не на те, где меня едят.

– Сейчас мы с тобой поедим, – предлагает мне Аленка. – А потом я начну становиться тобой.

– Но тебя тогда будут мучить… – я принимаю ее игру, но при этом хочу остановить такую хорошую, совершенно точно воображаемую девочку.

– Пусть, – мотает она головой. – Главное, чтобы ты жила! Ты – самое главное!

И вот тут я задумываюсь. Если бы я была ребенком, лишенным мамы, и могла бы ее спасти, на что бы согласилась? Я осознаю – на все. Может ли так быть, что в Аленке моя дочь живет?

– Скажи… Когда ты родилась, я была твоей мамой? – интересуюсь я у нее.

– Меня сделали из тебя, – опять совершенно непонятно говорит Аленка. – Поэтому ты моя мама, но если у меня получится, то будет живая мамочка… И папочка тоже будет! Я так хочу мамочку… – она всхлипывает, и тут уже моя очередь приходит ее обнимать.

Мы едим непонятное нечто, коим миски наполнены, Аленка о чем-то думает, а я просто пытаюсь представить, что сказанное ею может существовать на самом деле. Представляется с трудом, потому что верить в сказки меня это место отучило. Я не знаю, что это за место, сколько я времени тут и почему еще жива. Почему не сошла с ума, не умерла, не спряталась внутрь себя… Я просто хочу, чтобы это закончилось, хоть как-нибудь, все равно как… Если бы я могла, то сделала бы все возможное, чтобы не ходить тогда к этому странному доктору… Но уже поздно.

– У тебя дар творца, – отложив миску, объясняет мне Аленка. – Он у людей пока очень редкий, но кроме людей есть еще разумные, которые знают этот дар. Именно этот дар поможет тебя сместить в пространстве, понимаешь?

– Нет, – честно отвечаю я, потому что и в самом деле ничего не понимаю, на что она просто вздыхает.

– Даров великое множество, – будто лекцию повторяет, произносит Аленка. – Дар творца означает, что разумные ступили на следующую ступень развития и если они не нарушат законов Мироздания, то станут Творцами Миров. Очень-очень важно, чтобы ты выжила, поэтому я сейчас стану тобой!

И как-то незаметно она начинает меняться. Взяв меня за руки, Аленка смотрит, кажется, в самую мою душу, истерзанную и почти исчезнувшую, но пока существующую, и меняется. Вот лицо ее становится практически моим, вот на груди появляются цифры, но выглядят они не выжженными, а будто проектором сделанные, вот меняются ее руки и ноги. Вот ноги исчезают, растворяясь в воздухе… Спустя несколько мгновений она становится буквально зеркальной копией меня.

– Сейчас ты попадешь на другую… планету, – запнувшись, сообщает мне Аленка. – Там у тебя будет шанс на выживание.

– А как же ты? – цепляюсь я за ее руки.

– А я дам возможность им решить, что они всего добились, – улыбается она. – А потом тоже исчезну, но во времени… наверное. Я не знаю, как это точно работает, просто выживи, пожалуйста, хорошо?

– Я постараюсь… – обещаю я ей.

Мы обнимаемся и сидим так некоторое время. После увиденного я уже верю в то, что она может меня куда-то переместить, но при этом мне не хочется, чтобы такая хорошая девочка страдала. Наконец объятия расцепляются. Аленка не спрашивает меня, чего мне хочется, а чего нет, потому что она уже приняла решение. И я ничего с этим сделать не могу.

– Будь счастлива! – желает она мне, а потом что-то начинает делать, странно выгибая руки.

И тут вдруг камера исчезает. Я падаю с высоты на что-то твердое, вскрикнув от неожиданности. Как будто кто-то ждал моего крика, такое ощущение возникает, потому что вокруг вдруг становится светло. Это точно не моя камера и не место, где меня мучили. Значит… значит, я убежала?

Открывшие глаза, как удалось установить, полугодовалые малышки, смотрят на нас с Иришкой так, будто мы и есть их родители. Вылизывать их мы не можем технически, зато у нас есть специальные мягкие щетки – Сашка, сынок, позаботился о своих, отчего они вошли в аптечку. Именно поэтому малышки сейчас чувствуют все то же, что при вылизывании, в чем у них есть физиологическая потребность.