– Мы не можем покинуть Стену, – повторила Чажре, её голос звучал глухо и сдавленно, – земля, данная нам Невидимой Матерью, – здесь, здесь предки ушли к её подземному дому, здесь духи вспаханного поля дают нам хлеб…

– Наши предки пришли сюда из-за гор, – прервала Гонаб, – тебе нужно было лучше слушать старших матерей, Чажре, когда ты была молодой. Нам говорили об этом на вечерях, когда в небе горел Белый Глаз, говорили и когда мы лили ей свою кровь, когда нам выбирали того, кто отдаст нам силу черного камня. Но ты была занята другим, правда? У тебя была перед глазами не Старшая, а тот, кто ждал тебя у скал, кто потом…

– Я слышала столько же, сколько ты! – голос Чажре взлетел вверх и осекся, и она глубоко вздохнула, – я помню, откуда пришли наши предки. Но сейчас мы здесь, Гонаб. У нас нет другой земли. По ту сторону гор живут люди, поклоняющиеся Женщине-с-Леопардом, они отказались от мены с нами и не дадут поселиться рядом с ними . Говорю, мы должны оставаться здесь.

– Без острого камня, без белой породы, без меди? – тихо проговорила молчавшая до этого времени третья, – людям не с чем работать, я встречалась с ними. Мы не можем получить ничего из-за гор, а на островах – ликшури. Они, наверное, убили людей Лирма, как лето назад убили тех, кто ходил к Длинному острову.

– И будут убивать наших людей и дальше, пока мы не избавимся от них, – лицо Чажре сейчас походило на те деревянные маски, что люди иногда делали на празднества – резкие черты, искривившийся рот и провалы глаз. Лица застывших от ярости ночных духов.

– Я за то, чтобы идти к горам, – проговорила Гонаб, – эта земля стала скудна. Люди Женщины-с-Леопардом не переходят через вершины, земли предгорья пусты. И охотники говорят, что там много дичи и найдутся поля для ячменя и ржи. А Большая Вода всегда была враждебна Невидимой Матери.

– Не вода, а лишь те, кто молятся ей, кто ради холодных духов из глубин отверг волю нашей Богини, – Чажре снова повысила голос, но третья женщина подняла руку, и она умолкла.

– Мы не решим это сейчас, – тихо сказала она, – надо просить Матерь о мудрости, а потом созывать людей. Пусть совет решит.

Чажре посмотрела на неё, потом на Гонаб, лицо последней кривила странная, злорадная, усмешка.

– Так и сделаем, Хашма, – сказала женщина, – мы начнем молитву, когда Красный глаз исчезнет с неба, и на рассвете будем говорить опять.

Гонаб была права. Люди Стены и других поселений их языка жили на побережье не всегда. И рассказ о том, как они пришли сюда из-за гор, теснимые теми, кто поклонялся Женщине-с-Леопардом, был известен – его повторяли на вечерях, когда Невидимая Матерь смотрела на землю Белым глазом. И свет красил белесым её фигурку, а старшие матери разливали напиток из забродивших ягод, и они пили, а потом пели, повторяя по многу раз одно и то же, пока не начинало казаться, что слова сами рождаются из воздуха.

Чажре приходила туда после первой крови, приходила и тогда, когда уже узнала Холу, который ждал её вечерами у конца поля, где росла вика. Они помнили, что должны дождаться слов старших матерей – и оба не ждали, пока Чажре не понесла.

Это еще можно было исправить – и даже получилось, когда мать по плоти, та, что дала ей жизнь, убедила других принять Холу, как мужчину дочери, и, значит, сделать его больше, чем рыбаком. Если бы у них родилась дочь, она могла бы стать новой матерью, когда отойдет Чажре. Родился мальчик.

А затем наступили страшные дни, когда ушедшие в подземный дом рвались наружу и яростно тряслась земля. И вслед за гневом Невидимой Матери пришло смятение.

Чажре никогда не забывала то время – когда всё, во что поколениями верили люди Стены, колебалось вместе с землей, и советы закончились кровью. Не забывали, конечно, и другие – Гонаб вспомнила про них только что.

И Чажре, стиснув зубы, подобрала льняной подол и начала осторожно подниматься по камням, которые здесь уступами вели на стену. Девочкой ей было совсем просто взбегать вверх, но сейчас она уже была не так молода и стройна, как когда-то. К счастью, подниматься невысоко. Став на стене, где та расширялась достаточно, чтобы могли разместиться рядом двое, женщина оглянулась.

Море, нескончаемая сине-зеленая гладь, куда уходили на лов или к далеким островам на мену с их жителями. Люди Стены нередко ели рыбу, но горькая вода оставалась для большинства из них чужой. Рыбаками была лишь небольшая часть их народа, а после раскола таких стало еще меньше. И даже те не всегда возвращались из моря, как не вернулись Лирм и его люди.

По обе руки от неё тянулся берег. Участок, который предки выбрали для строительства Стены, был ровным, но уже на расстоянии полета камня бугрились невысокие скалы, зубьями разрезавшие волны. По другую сторону Стены вливался в море широкий, хотя сильно обмелевший сейчас ручей, питавший их колодцы. Это было хорошее место, и Чажре не представляла жизни в другом месте. Но многие считали иначе.

Когда она, опираясь ногами на зарубки в деревянном подмостке, слезла со стены и огляделась, сначала не увидела никого. Тишина горячего полудня, полыхавший в небе Красный глаз, и неизбывный шум моря. Чажре даже подумала, что опоздала, но краем глаза увидела движение и повернулась. Там, где невысокие деревья спускались к ручью, были люди. Мужчины, когда-то она рассмотрела бы, что они делают, но сейчас её глаза… Впрочем, и так понятно, кто это. И женщина поспешила к ним, подобрав мешавший подол.

Один из трех мужчин заметил её приближение и повернулся, двое других продолжали возиться чуть в стороне, склонившись над чем-то.

– Приветствую, Матерь, – проговорил заметивший её, речь звучала немного шепеляво, – мы готовы уйти на лов, что ты делаешь здесь? Охота – дело мужчин нашего рода.

– Силы твоей руке, Тумуш, – ответила Чажре, чуть запыхавшаяся – сколько мужей Стены уходит на лов в этот раз?

– Я и трое, – ответил Тумуш, кивнув в сторону. Теперь женщина видела, что один мужчина держал в руках длинную, согнутую дугой, палку, а второй наматывал поверх неё тонкую нить, – Легд погубил свой лук, и мы посвятим духам леса новый.

– А четвертый кто?

– Лежри. Он и его женщина хотят отдать Невидимой Матери то, что принадлежит ей. Мы уйдем, когда тень коснется второго камня, и будем идти, пока Белый Глаз не посмотрит сверху. Но что ты хочешь от нас здесь, Чажре?

– Поговорить с тобой. Негоже мешать тем, кто готовит лук к охоте. Давай отойдем, у меня есть для тебя слово.

Мужчина указал на поваленное деревце в паре десятков шагов .

Подойдя к дереву, Тумуш остался стоять, Чажре собралась сесть, но, подумав, тоже осталась на ногах.

– Что ты хотела сказать мне, Матерь?

Чажре еще раз вздохнула и быстро проговорила:

– Ты и твои люди должны будут сказать на совете мое слово. И Невидимая Матерь отблагодарит вас самих и детей ваших.

…Когда солнце скрылось за стеной, и проходы между домами затянули густые, черные тени, Гонаб дошла до проема, который вел в её жилище. Постояв перед ним, словно в нерешительности, она зашла внутрь.

Отверстие со стороны заката еще не было закрыто заслонкой, и вечерний свет лился внутрь, и через него, и через входной проем. Плетеный из прутьев мат, укрытый козьей шкурой, две корзины, сосуд из красной глины с черным верхом, белый кубок с узкой ручкой. Все, как и было. Здесь редко что-то менялось.

Женщина опустилась на камень, служивший ей скамеечкой, наклонилась и взяла в руки что-то, тускло желтевшее в блеклом свете. Это был череп. Гладкий, лишенный нижней челюсти, с раковинами, закрывавшими пустые глазницы. Гонаб долго смотрела на него, а потом прижалась лбом к тусклой кости.

И вот белесый свет, льющийся с неба, коснулся статуэтки Невидимой Матери. Она выглядела так же, как и все её изображения, – волнообразные линии, расширяющиеся книзу, намек на женскую фигуру – и ни единой черты лица. Никто не мог даже представить, как выглядит лицо той, что принимает ушедших в подземном доме и смотрит по ночам вниз Белым глазом.