Этой ночью её глаз щурился – лишь половинка круга висела в густо-синем небе над Стеной. И, разбиваясь о гладкие камни, которыми был вымощен пол Дома, свет стекал по животам и бедрам трех женщин. Обнаженные, они сидели в одинаковых позах, скрестив ноги и поставив на них локти. Одна мерно повторяла какую-то фразу, и последнее слово подхватывали две других. Сосуд, казавшийся черным в полумраке, стоял напротив алтаря с фигуркой.
Прервав монотонные звуки , одна из женщин наклонилась, с усилием подняла посудину и сделала пару глотков.
– Невидимая матерь, отдавшая нам свои глаза – свет, отдавшая нам свою плоть – пища, отдавшая нам свою кровь – наша женская сила, сегодня мы говорим с тобой! – глухо, но отчетливо, прозвучал голос Хашмы, – мы пьем твою мудрость за эту ночь и иные без счета, дай же нам её каплю!
Замолчав, она протянула сосуд второй женщине, и та тоже сделала пару глотков.
Напиток был одновременно горьковатым и терпким, и, отхлебнув его, Чажре подумала, что он не изменился с того времени, когда, юной, она впервые попробовала его. Всё так же тянул и горчил, и так же, когда сосуд пустел, в голове начинало шуметь, появлялось чувство легкости и тепла. Напиток не изменился, зато изменилась она сама.
Бдения в Доме Женщин обычно совершались раз в месяц, когда Белый глаз в небе был круглым, полным и грозным, и Чажре часто казалось, что она видит в нем не то гнев, не то тайное обещание. Сейчас до полноты было еще далеко, но они все равно собрались, чтобы решить – ибо надо найти ответ, как жить дальше.
С тех пор как часть мужчин их народа, и соблазненные и похищенные ими женщины ушли на острова, жизнь на побережье уже не была благополучной. Кровь, пролившаяся на советах, где впервые была оглашена воля какого-то злобного мужского духа холодных вод, впиталась в землю народа Невидимой Матери, как проклятие. И никто не знал, как его можно снять. Вернее, Чажре знала – но не могла убедить в этом других.
И они тянулись, мгновения нескончаемой ночи, бдения, прерываемого песней-хвалой, молитвами и питьем. Белый свет, льющийся в проем, потускнел, в Доме стало почти темно – теперь Чажре не видела двух других матерей скорее угадывала очертания их фигур. Сосуд опустел, в её голове плыло, хотелось избавить тело от лишней влаги. Но это была лишь одна из множества ночей, проведенных в бдении, и женщина уже давно научилась управлять своим телом и разумом.
Когда клочок неба, зажатый в квадратном проеме потолка, начал сереть, а затем голубеть, женщины уже просто сидели в полудреме, не в силах ни говорить, ни петь. Их разум, покинув тело, блуждал где-то в краях, где Невидимая Матерь отгоняла ночных духов, и они опять превращались в животных, чтобы бегать в лесах, пока снова не выплывет в небе Белый глаз.
– Вы готовы говорить, сестры? – прозвучал охрипший голос Хашмы, и Чажре вздрогнула, словно падая из бездонной глубины сна на дно каменного колодца – падая вверх. Она и сама не могла бы это объяснить, но так ей всегда казалось.
– Мое слово осталось тем же, и я видела его в свете Белого глаза, – проговорила она таким же севшим голосом, – мы должны найти землю ликшури и покончить с ними.
– Мое слово неизменно, – эхом откликнулась Гонаб, – мы, люди Стены, должны уйти за лес, к нагорью и построить новую стену там.
Когда её голос стих, молчание, темно-серое, как раннее утро, повисло под сводом Дома женщин.
– Какое будет твое слово, Хашма? – не выдержала Гонаб, и та, не поворачиваясь к ней, ответила:
– Мое слово прозвучит на совете.
Гонаб медленно брела по проему между домами, разливавшийся в небе свет больно резал глаза, а голова жила отдельно от остального тела. Это было привычно после ночи бдения в Доме Женщин. Надо найти Джара и поговорить с ним. С ним и с другими, из тех, кто работает с камнем, медью и обращает мольбы к Хелобу. Их голос должен звучать на совете, к ним прислушаются. К ним – и к Хашме, но что скажет Хашма?
Она сама не могла бы сказать точно, когда ей стала ненавистна Стена, и море, чей шум в её ушах не смолкал никогда, даже когда его не должно было быть слышно. После того, как убили Латха, или когда его череп стал говорить с ней, или когда… Сейчас она думала лишь о том, что может увидеть, как они бросают эту окровавленную землю, и все начнется заново. Вряд ли ей оставалось много – она немолода, и боль после еды или без всякого повода часто напоминала ей об этом. Но все-таки она еще увидит их исход.
Многое в Стене поменялось со времени, когда она играла глиняными шариками на пыльном полу. Власть совета Трех матерей, когда-то почти незыблемая, явно шаталась. Им открыто бросили вызов. А сейчас все большую силу набирали роды, во главе которых стояли мужчины – например род Хелоба, хранящий тайну работы с камнем и медью. Что ж, тем больше причин поговорить с Джаром – думала Гонаб, хотя понимала, что жизнь в Стене меняется на её глазах.
Дом, где работал Джар, встретил её тишиной. Гонаб даже подумала, что мужчина еще не пришел, но все же заглянула в проем. Полутьма, рассеянный свет и еще нет тяжелой духоты – и фигура человека, сидевшего, скрестив ноги, на полу.
– Пусть Хелоб даст твердость твоей руке, Джар, – проговорила женщина, – хочу говорить с тобой. Могу я войти?
– Входи, если пришла, – откликнулся мужчина, не меняя позы, – Красный глаз еще не взошел, а ты уже здесь. Что случилось, Гонаб?
– Будет совет, – сказала женщина и облизала пересохшие за ночь губы, тщательно подбирая слова, – мы будем говорить о том, что дальше делать людям Стены.
– Я знаю, – спокойно ответил Джар, – и что?
– Голоса тех, кто почитает Хелоба, значат много на совете. Ты – старший из них, Джар. Я знаю, что другие доверяют тебе. Они повторят слова, которые ты скажешь перед всеми.
– Все, кто прошел обряд у ночного камня, давно не дети, Гонаб. И они сами знают, что говорить и когда.
Женщина некоторое время помолчала, собираясь с мыслями.
– Но ты – тот, кто встречает отдавших свою силу Хелобу в заповедную ночь…, – начала она, и мужчина перебил её:
– Мы не говорим с женщинами об этом, Гонаб. Ты это знаешь. Скажи лучше, зачем ты пришла.
– Каким будет твое слово на совете? – прямо спросила Гонаб, отбросив все ухищрения, – за то, чтобы идти к нагорью или остаться здесь?
– Здесь жить все тяжелее, – не спеша проговорил Джар, – и ты это видишь, и другие. У нас мало камня, мало меди, мы не знаем, что придет с Большой воды. Мы теряем людей. Вторая ладья, посланная к островам, не вернулась.
– Значит, уходить? – Гонаб старалась, чтобы её голос не выдал радости, но мужчина покачал головой:
– У нагорья может быть не легче. За острым камнем все равно надо ходить далеко, и люди Женщины-с-Леопардом…
– Они снова согласятся на мену с нами, – теперь уже Гонаб перебила его, – ты увидишь!
– А если нет? – спросил Джар, – в Стене нас защищают камни. Строить другую стену будет тяжело и долго.
– Как здесь можно оставаться, если мы не знаем, что придет с моря?
– Этого я не знаю, – ответил Джар, – но что говорит Чажре?
– Ты можешь спросить у неё, – женщина с трудом скрывала разочарование, – но ты и так знаешь, что она хочет и почему.
– Знаю, – сказал Джар, – все знают. Теперь нам осталось узнать, хочет ли этого Хелоб и мы, его дети.
– И когда ты узнаешь это?
– Мы будем готовы сказать свое слово к совету, – мужчина поднялся. Он был голый, но нагота его ничуть не смущала, – теперь иди, Гонаб. Никто не спрашивает, что случается в Доме женщин. И тебе не должно знать о том, как мы заклинаем того, кто дает нам силу.
…когда Чажре потянула на себя деревянную заслонку, лежавшую на полу, та поддалась, подняв облачко пыли. Жар уже начал литься с неба, и пылинки плясали в падавших через потолочный проем лучах. Женщина подавила желание чихнуть и посмотрела в открывшееся углубление. Уходившее на половину человеческого роста вниз, оно было заполнено самыми разными предметами. Статуэтки – и те, что делали в Стене, и невиданные, привезенные с островов или из-за гор, чаша на тонкой ножке из цельного куска зеленоватого камня, сосуд из шлифованной белой породы, тонкие лезвия, два слитка чистой меди – и, осторожно уложенное в чашу, колечко из светлого металла. Чажре протянула руку, взяла колечко и надела его на мизинец, оно налезло до второго сустава. У неё много такого, за что можно выменять хоть ладью, и большую часть этого придется отдать. Но не кольцо, нет, не кольцо.
