Любава дождалась, когда Змей улетит, поймала голубка и привязала ему записочку.

Получив весть от племянницы, как Змея повывести, князь Владимир обрадовался. Отправился он на задний двор искать Кожемяку. Тот мял в то время двенадцать кож. Увидел Никита князя и так оробел, что со страху те двенадцать кож взял и разорвал разом. Однако как ни упрашивал князь Кожемяку, серебро сулил, золото, полказны ему отписывал, ни в какую Никита идти на Змея не соглашается. Владимир призвал на помощь советчика – старого боярина Бермяту Васильевича. И тот слёзно Никиту упрашивает, в ноги Кожемяке валится – да всё без толку. Князь с Бермятой отчаялись – не знают, что и делать. Уж кого только к Никите ни посылали, а Кожемяка в ответ: «Кто сказал вам, что сильнее я Змея? Меня тот Змей огнём подпалит, ногами затопчет». Так князь и боярин с упрямым Кожемякой и маялись, пока одна столетняя бабка им не посоветовала:

– Посылали вы к тому Кожемяке разумных мужей. А соберите-ка вы теперь пять тысяч неразумных малых деток. Может, детки малые его разжалобят?

Послали к Никите пять тысяч малых деток. Детки плачут, просят:

– Освободи от Змея наших мамок-тятек!

Никита сжалился над детьми. Взял он триста пудов пеньки, насмолил её смолою, весь ею обмотался, чтобы Змей не сжёг его, не съел, помолился на храмы и отправился в Змеиную пещеру.

Увидел Змей свою смерть, смекнул, что делать, и говорит парню:

– Что толку, Никита, нам между собой драться? Знаешь ли ты, что сильнее нас с тобой никого в целом свете не осталось? Давай-ка разделим мир поровну: ты будешь жить в одной половине, а я в другой. Только вот как мы его делить станем?

Никита отвечает:

– Сделаем соху в триста пудов, ты в неё впряжёшься, а я за соху держаться буду: проведём межу по всей земле от самого Киева.

Змей на то согласился. Сделал Кожемяка соху в триста пудов, впряг в неё Змея и принялся от самого Киева межу пропахивать. Провёл он борозду до самого Чёрного моря.

– Ну вот, – говорит. – Землю разделили. Давай теперь море делить.

Змей обрадовался, вошёл в море – да и стал в нём тонуть. Повернул было обратно, а его соха в триста пудов не пускает. Так и сгинул.

Никита Кожемяка всех девиц из Змеиной пещеры повыпустил, племянницу князю вернул и за свою работу ничего от князя не взял – пошёл опять на задний двор кожи мять.

Добрыня Никитинец и Змей

осле того, как утонул трёхголовый Змей, взялся на Русь залетать его двоюродный брат – Змей о девяти головах. Но недолго и тот куражился! Жил в те времена в Рязани Добрынюшка Никитинец, сын вдовы Офимьи Тимофеевны. Всем хорош был Никитинец: кроток нравом, приветлив, весел, на гуслях бренчит, в играх нет ему равных. В науках поспевал он быстрее сверстников и смолоду слыл учёным молодцем да не по годам разумным, силы же он был немереной. С детства матушка сынку своему наказывала одно: может бродить Добрыня, где хочет, но вот только нельзя ему на Пучай-реку – темна та река, с глубокими омутами, многих она кружила, забирала с собой. Тридцать лет, как никто к той Пучай-реке не заглядывал; все её берега быльём поросли, все поклонные кресты на ней покосились, все дороги к ней ельником покрылись.

Говорит однажды Добрыня Офимье Тимофеевне:

– Матушка моя родная, честная вдова, дай-ка мне прощеньице, дай благословеньице в Пучай-реке искупаться.

Испугалась матушка:

– Не дам я тебе, сынок, своего прощеньица, не дам благословеньица. Разве не знаешь: кто в той Пучай-реке купался-плескался, живым оттуда не хаживал? Коль пойдёшь ты на Пучай-реку, потеряешь свою головушку.

Замолчал Добрыня, задумался. Мать же его, Офимья Тимофеевна, мудра была. Вот что вдова подумала: «Как дашь своё прощение-благословение, так уедет на Пучай-реку. А не дашь – всё равно уедет!»

Помолилась Христу и говорит сынку:

– Сын мой, Добрыня Никитинец, думай ты не чужой головой, думай своей головой. Я даю тебе прощеньице, даю благословеньице.

Поклонился Добрыня матушке и поехал на Пучай-реку. Наголо он там разделся, без трепета в воду спустился. В одну струю нырнул, в другую нырнул, а как в третий раз нырять начал, потемнело небо: чёрные тучи на него взгромоздились, белые облака с него попадали. Летит на Пучай-реку девятиголовый Змей. Отворил Змей все свои рты: хочет Добрыню склевать, словно желторотого птенца. Выбрался тут Добрыня на крутой берег, зачерпнул горсть песку и швырнул его в Змеевы пасти. Расшибся Змей о песок, упал на землю. Здесь Добрынюшка вскочил на Змееву грудь и взялся её ногой мять и приговаривать:

– Растопчу Змееву грудь и памяти о поганом гаде не оставлю!

Змей видит – дело плохо, взмолился:

– Не топчи меня, Добрыня Никитинец! Даю слово: не буду я более летать по Руси, не буду хватать детей малых и красных девушек, зарекусь жечь деревни-сёла, губить скотину большую и малую.

Добрыня Змею поверил, отпустил его.

И впрямь на какое-то время установилась по всей Руси тишина. Однако пролетал как-то Змей над Киевом, видит – гуляет по высоким киевским холмам с няньками и служанками средняя князева племянница Бавушка Забавница. Подхватил Змей когтями Бавушку и унёс в Оскориные горы, в Змеиное гнездо.

Как услышал о том князь Владимир – запечалился. И надо бы Илью Муромца попросить – да не вернулся ещё Илья со Святых гор. Кинулись за Кожемякой, да ушёл Никита кожи мять за леса, за поля, за реки к далёкому Белоозеру. Собрал тогда Владимир в палатах князей с боярами, стал с ними совет держать:

– Что нам без Ильи и Кожемяки делать?

Бывалые люди говорят:

– Проживает в Рязани удалой Добрыня Никитинец, сын вдовы Офимьи Тимофеевны. Он того Змея о девяти головах на Пучай-реке ловил, грудь ему мял. Позови, князь, Добрыню!

Князь тотчас велел послать за Добрыней. Прибыли гонцы в Рязань-город, разыскали вдовий дом, кинулись в ноги рязанцу:

– Ты уж выручи нас, Добрынюшка Никитинец! Поезжай с нами в Киев на пир к светлому князю.

Добрыня отвечает:

– Не мне, мамке моей в ноги надобно кланяться. Коли даст она прощеньице, даст благословеньице, так и быть – поеду.

Кланялись гонцы тогда самой Офимье Тимофеевне:

– Ты уж выручи нас, честная вдова, Офимья Тимофеевна! Благослови сынка на княжий пир.

Вдова говорит:

– Не дам я дитяти прощеньица, не дам ему своего благословеньица, иначе будет он знаться на том пиру с дьяками да боярами, князьями и дружиною, потеряет от вина свою голову: ведь оно, вино, вернее сабли губит.

А затем подумала: «Как дашь своё прощение-благословение, так уедет в Киев. А не дашь – всё равно уедет!»

И сказала она Добрыне:

– Думай ты не чужой головой, думай своей головой. Я даю тебе прощеньице, даю благословеньице.

Поехал Добрыня в Киев на княжий пир. Посадили его на том пиру в почётный угол, налили чару вина полтора ведра, а весом та чара полтора пуда. Выпил Добрыня чару в один вздох. А ему уже подносят чару мёда пьяного в два ведра, весом же новая чара в два пуда. И её в один вздох Добрыня выпил. Стольники княжьи не унимаются: третью чару сладкого мёда подносят – в три ведра чара, а весом в три пуда. Он и ту чару уговорил.

Как говорится: красно солнышко в полдень кипит, почётный пир в разгар встаёт. Стал наш Добрыня Никитинец пьяненьким, стал Добрыня весёленьким. По половицам скрипучим похаживает, нахваливает себя:

– Кому, как не мне, по силам чара в полтора пуда зелена вина? Кто, как не я, выпьет затем и мёду пьяного, и от третьей чары сладкого мёда не откажется?

Просит тут князь Владимир всех, кого позвал на пир:

– Ах ты, моя верная дружина, мои верные бояре, накину я вам великую службу: надо съездить вам в Оскориные горы, в Змеиное гнездо, достать мою любимую племянницу. Не ранена была бы, не окровавлена. Не погубил бы проклятый Змей мою Бавушку Забавницу.

Стали бояре-дружинники между собой толковать, перешёптываться. Больший показывает на среднего, средний показывает на меньшего. Никто ехать не решается.