— Профессор Аминторе Роверето!
Поскольку никто не ответил, столпившиеся перед автобусом пассажиры начали вглядываться друг в друга, пытаясь догадаться, кто же из них профессор Роверето.
— Есть здесь профессор Аминторе Роверето?
— Раз его здесь нет, давайте продолжайте дальше!— пробрюзжал один из пассажиров.— Не ждать же нам всем этого профессора, как по-вашему, а?
Столь бесцеремонное вмешательство в сферу его компетенции явно не понравилось шоферу.
— Я что, просил у вас совета?
— По-моему, я имею полное право высказать свое мнение, разве нет? Я, между прочим, заплатил за билет от Рима, чтобы ехать по итальянским дорогам, а не стоять здесь в ожидании каких-то непутевых пассажиров!
— Ma che! Если я вас правильно понял, вы, кажется, собираетесь учить меня, как мне делать свое дело, а?
— Во всяком случае, напомнить, что существуют правила!
— Скажите на милость!.. А вы знаете, синьор, где я видел этих ваших римлян?
Пока римлянин задыхался от ярости, угрожая, что по прибытии в Милан немедленно подаст на него жалобу, остальные улыбались, тайком сочувствуя шоферу, ибо в Вероне жители Рима не очень-то в чести.
— Профессор Аминторе Роверето!
Первой услышала Джульетта. Этому громкому кличу удалось наконец пробить брешь в том облаке разделенной нежности, которое отделяло их с мужем от всего остального мира.
— Ma che! — воскликнула она. — Ты что, Ромео, забыл, что ты и есть профессор Роверето?
Тарчинини испустил какое-то приглушенное междометие и громко выкрикнул:
— Здесь!
Тут какая-то дама кисло-сладким голосом заметила;
— Кажется, кому-то непременно захотелось обратить на себя внимание!
Кровь в Джульетте сразу же взыграла.
— Если бы вам, синьора, пришлось изменить имя, думаю, вы бы тоже не сразу к нему привыкли, а? А моего мужа зовут Роверето только со вчерашнего вечера, так что, по-моему, это вполне простительно!
Дама, решив, что это просто глупая шутка, пожала плечами и с явным неудовольствием отвернулась. Ромео же побледнел как полотно и, схватив жену за руку, сердито проворчал:
— Тебе что, непременно надо, чтобы все были в курсе?
Джульетта только сейчас осознала свою оплошность и смущенно возразила:
— Прости меня, Ромео, но не могла же я смолчать, когда тебя обижают!
Все путешественники уже заняли места в автобусе, ждали одного комиссара, которому — на забаву одним и к великой ярости римлянина, который уже пришел к тому времени в крайне желчное состояние духа — никак не удавалось вырваться из цепких рук супруги.
— Эй, влюбленные! — склонился к ним шофер.— Придется расставаться... А то тут у нас представитель вечного города, и ему очень невтерпеж!
Все в автобусе засмеялись — кроме римлянина, который почувствовал всеобщую враждебность, объяснив ее завистью провинциалов к столичному жителю. Наконец Тарчинини с трудом оставил супругу и вскарабкался в автобус. Однако прежде чем он смог тронуться с места, Джульетта, снова во власти мук ревности, успела крикнуть:
— Послушай, Ромео! Если там бергамские девицы станут с тобой заигрывать, ты не говори им, будто тебя зовут Аминторе Роверето, ладно? Лучше скажи свое настоящее имя и добавь, что ты комиссар полиции, они сразу перепугаются и оставят тебя в покое!
И дабы придать больше веса своему заявлению, она обратилась к даме, которую впервые видела, и добавила:
— Ну где бы мой Ромео ни появился, все женщины сразу же начинают вешаться ему на шею! Честное слово!..
И она действительно во все это верила. Что же касается Тарчинини, то он, пока тяжелый автобус выруливал на дорогу, стоял с мертвенно-бледным лицом и без конца повторял себе, что отныне все его попутчики знают его профессию и то, что он скрывается под чужим паспортом. Думая про участь Лудовико Велано, он плюхнулся на зарезервированное для него место, которое оказалось рядом с римлянином.
Пока они ехали по улицам Вероны, Тарчинини смотрел на с детства знакомые места, как, должно быть, смотрела лошадь или корова, которую везут на убой и которая осведомлена об уготованной ей судьбе. Каждая улочка вырывала у него глубокий вздох, каждая площадь — с трудом сдерживаемые рыдания. Он уже не сомневался, что все эти дорогие сердцу места он видит в последний раз. Проезжая мимо церкви Санта Тереза деи Скальци, он почти явственно «увидел» свои собственные похороны, поддерживаемую под руки соседями жену, крепко сцепившихся ручонками ребятишек, Это мрачное видение разволновало его до такой степени, что он не смог сдержать слез.
— У вас что-нибудь случилось, синьор? — поинтересовался удивленный сосед.
В ответ Ромео только горестно кивнул головой.
— Потеряли кого-нибудь из близких? — не отставал римлянин.
— Пока нет.
— Ах, понимаю... Наверное, кому-то из ваших угрожает смерть?
— Да...
— Вашей супруге? Или, может, ребенку?
— Нет... мне самому.
Поначалу слегка ошеломленный ответом, римлянин быстро пришел в себя, составив себе вполне четкое представление о дурацких шутках, которые, похоже, в большой чести у обитателей Вероны, и нарочито повернулся спиной к соседу, дав себе слово не вступать с ним больше в разговоры вплоть до самого конца совместного путешествия.
Ромео же еще больше утвердился во мнении о бессердечности римлян.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Как и все, кому вскоре, может быть, предстоит расстаться с жизнью, весь путь от Вероны до Бергамо Ромео неотступно вспоминал свое детство. Он видел себя ребенком, мальчишкой, потом подростком... Он умилился при воспоминании о бабушке с дедушкой, чьи добрые лица, казалось, нарочно выплыли из туманной дали, чтобы прийти ему на помощь в эту трудную минуту. Ему слышался неповторимый говор, который, за давностью лет, казалось, должен был бы уже давно стереться из его памяти. Видел фигуры людей, которых считал непоправимо затерянными в глубинах времени. У Тарчинини было такое чувство, будто все мертвые семейства вдруг заспешили ему навстречу, и это наполнило его таким ужасом, что он — к великому изумлению ближайших соседей по автобусу — не смог сдержаться и слабо позвал «мама...». Шокированный римлянин искоса наблюдал за этим толстячком с залитым слезами лицом, который вел себя как какой-то сопливый сосунок. Находя в этом новое подтверждение своим догадкам, он теперь с полным правом уравнял северян с аборигенами с юга Италии и сицилийцами, к которым всегда относился с непреодолимым презрением. Внезапно он наклонился к скорбящему соседу и во весь голос поинтересовался:
— Если вас не затруднит, синьор, не могли бы вы лить слезы на что-нибудь другое и оставить в покое мои брюки?
Если кого-то из пассажиров и развеселило подобное замечание, то шофер, еще не забывший короткой перепалки с уроженцем Рима, напротив, неожиданно встал на защиту Ромео. Он бросил следить за дорогой и, обернувшись, бросил через плечо:
— Сразу видно, синьор, что вы человек бессердечный, если, конечно, вам интересно знать мое мнение!
— Ваше мнение, синьор, — тут же парировал римлянин, — мне в высшей степени безразлично, более того, я бы как раз очень попросил вас заниматься своим делом и следить за дорогой — если, конечно, вы не поставили себе целью непременно угодить в аварию. Впрочем, может, у вас, миланцев, принято водить автобус задом наперед?
Вскипев от злости, шофер чудом избежал столкновения со злополучным крошечным «фиатом», и сидевшая на рулем девица, с перепугу позабыв все правила хорошего тона, обозвала шофера автобуса убийцей, фашистом и даже с... сыном. Чем доставила огромное удовольствие римлянину, который, уже предвкушая окончательную победу, лицемерно поинтересовался:
— Должно быть, ваша приятельница? Сразу видно, очень хорошо вас знает...
К несчастью, на фиатике, чья хозяйка обладала даром так колоритно выражать свои переживания, оказался римский номерной знак, и шофер снова обернулся и крикнул:
