— Софья?
Однако престарелая дама была уже слишком поглощена своими грезами, чтобы ответить даже на такой простой вопрос.
— Все, Серафино, теперь уже никто не посмеет нас разлучить... И мы наконец сможем с тобой спокойно уехать в Мантую. Пойду укладывать вещи.
И, оставив оцепеневшего Тарчинини, она стремглав бросилась к себе в комнату. Не зная, что и думать, он молча стоял, надеясь, что рано или поздно появится кто-нибудь еще. Это оказалась Тереза. Растрепанная, явно наспех одетая, молодая служанка выглядела глубоко потрясенной. Заметив жильца, она тут же бросилась к нему.
— О, синьор профессор, какое ужасное несчастье!
Рыдая, она кинулась на грудь Ромео.
— Полно, Тереза... успокойтесь и расскажите, наконец, что здесь произошло...
Однако, похоже, она была слишком потрясена случившимся, чтобы произнести хоть что-нибудь членораздельное. До глубины души растроганный ее отчаянием, Джульеттин муж нежно погладил Терезу по голове.
— Надо взять себя в руки, малышка... Ну разве можно так убиваться?.. Успокойтесь... тише... тише...
Движения его становились все более и более ласковыми, явно выходя за рамки отеческого утешения, что не замедлил во всеуслышанье заметить чей-то далеко не любезный голос:
— Похоже, синьор профессор, это у вас просто какая-то мания!..
Заметив устремленный на него, горящий ненавистью взгляд Марчелло Гольфолина, Тарчинини тут же вспомнил все, что узнал тогда от Софьи насчет отношений мужа с очаровательной служанкой. Почувствовав непреодолимую антипатию к этому неизвестно откуда появившемуся Марчелло, Ромео сухо поинтересовался:
— А вам-то, синьор, какое до этого дело?
— Вы ведете себя как...
— Как вам не стыдно? — закричала вдруг Тереза, отстраняясь от веронца.— Как вы можете такое говорить, когда там, наверху, мертвая...
— Да кто же здесь все-таки умер? — почти уже потеряв надежду получить разъяснения, воскликнул Ромео.
— Моя жена, — ответил Марчелло.
— Значит, у вас умерла жена, а вас тем временем больше всего волнует, как я веду себя в отношении вашей служанки?
— Я не позволю вам...
— А мне плевать, что вы там мне позволяете или запрещаете! Сопляк! И ваше поведение кажется мне все более и более подозрительным!
— Не суйтесь не в свое дело! Это вас совершенно не касается!
— А вот это еще вопрос... Очень большой вопрос!
Марчелло предпочел не продолжать спора и тут же ретировался.
Едва он исчез, поднимаясь по лестнице, полицейский прошептал:
— Похоже, он ревнует, а?
Не произнеся ни слова, Тереза опустила голову.
— Вы что, его любовница, да?
— Ах!., мне... мне так стыдно... — рыдая, пробормотала служанка,— только ведь... донна Софья... она... она не была ему хорошей женой...
— Что с ней случилось? Почему это она вдруг так внезапно умерла?
— Она... она повесилась... там, на чердаке.
Перед глазами Тарчинини на миг будто снова всплыло некрасивое лицо этой грустной женщины, у которой не хватило мужества и дальше нести свою слишком тяжелую ношу.
— А кто ее первым обнаружил?
— Я...
— Расскажите мне все по порядку, Тереза.
— Я спала... И вдруг услышала, словно у меня над головой упало что-то очень тяжелое...
— В котором часу это случилось?
— Не знаю... Было еще темно... Мне так хотелось спать, что я сразу же снова заснула, так и не поняв, что же в самом деле произошло... и только сейчас, уже окончательно проснувшись, я вспомнила этот стук на чердаке... Я поднялась, открыла дверь, увидела ее... и закричала.
— Она все еще там?
— Да, там.
— Я пойду туда. Кто-нибудь уже позвонил в полицию?
На лестничной площадке веронец столкнулся с доном Ладзаро и его женой. Оба были смертельно бледны и казались убитыми горем.
— Тереза мне все рассказала...— принес свои соболезнования Ромео.— Глубоко сожалею... Бедная донна Софья.
— Кто мог такое подумать?— простонала донна Клаудия.— Не знаю, может, вчера, в вашем присутствии, синьор профессор, я была с ней чересчур строга? Меня мучают угрызения совести, ах, зачем мне надо было разговаривать с ней таким резким тоном?.. Но ведь она... она меня просто вынудила... она была такая взбалмошная... такая неуравновешенная...
— И такая несчастная, не так ли? — едва слышно предположил полицейский.
— Она что, делилась с вами своими огорчениями? — уставилась на Тарчинини донна Клаудия.
— Как и все обманутые жены, она, конечно, не испытывала особенно нежных чувств к сопернице.
— Теперь придется отменять концерт... — выругавшись про себя, проворчал дон Ладзаро.— Ах!.. Вечно от нее были только одни неприятности, даже теперь!
— Похоже,— заметил Тарчинини,— донна Софья не оставит после себя особых сожалений. Вы уже сообщили в полицию?
— В полицию? — удивился Гольфолина.— Ma che! А при чем здесь полиция, а?
— Но ведь при любом самоубийстве обязательно проводится расследование... Вы... в общем... Кто-нибудь уже прикасался к телу покойной?
— Мы перенесли его к ней в комнату, чтобы она хоть лежала по-христиански.
— Вы не имели на это права! Вот увидите, теперь у вас будут серьезные неприятности с комиссаром полиции.
— Но не могли же мы допустить, чтобы она так и висела на балке!
— Я могу ее увидеть?
— Разумеется.
Донна Клаудия рукой указала на комнату, где покоилась умершая. На ночном столике кто-то уже зажег свечку и положил в блюдце со святой водой небольшую веточку самшита. Ставни были закрыты. На низком стульчике, перебирая четки, бормотал молитву дон Умберто. Ромео с удивлением отметил, что вид у него, похоже, был и вправду опечаленный. Он приблизился к покойной. Она лежала, шея была обернута каким-то лоскутком, слегка отодвинув его, Тарчинини увидел страшные следы от веревки. Бедная Софья, значит, ревность все-таки довела ее до самоубийства... Он никогда бы не подумал, что у нее хватит мужества наложить на себя руки. Странно, как обманчиво порой бывает первое впечатление... Но почему она выбрала именно этот день? Надо полагать, связь мужа с Терезой уже давно не была для нее секретом, почему же она тогда вдруг ни с того ни с сего решила покончить с собой? Веронцу невольно вспомнилась ярость молодой женщины против мужа, язвительные реплики, обращенные к донне Клаудии, выпады против Терезы... Что-то это мало напоминало поведение человека, который решился расстаться с жизнью, чтобы освободить место другим... Место другим... А вдруг это обычное, страшное в своей банальности убийство, продиктованное страстью? В таком случае убийцей мог бы быть только Марчелло... Ромео не хотелось давать волю воображению, однако и полностью исключать этого тоже нельзя... Будь он у себя в Вероне, он очень многого ждал бы от результатов вскрытия... Не обращая внимания на Умберто Чиленто — о чьем присутствии, впрочем, он как-то совсем забыл — полицейский по своей излюбленной привычке наклонился к лицу покойной и пробормотал:
— Скажи, Софья... ты ушла из жизни по собственной золе или тебя все-таки убили? Если ты хочешь, чтобы мы узнали правду, тогда помоги нам... Вспомни, ведь вчера вечером у тебя не было никакого желания умереть, скорее уж отомстить... разве не так? Ты ведь хотела отомстить, правда?.. Тогда зачем же тебе понадобилось вешаться?.. Ну какая же это месть!.. Как-то даже глупо... Теперь они свободны... Разве ты этого хотела? Выходит, здесь что-то не так... В твоем несчастье тебе повезло только в одном: я оказался рядом с тобой... и я не оставлю их в покое, пока не выясню все до конца... Ты согласна, да?
Распрямляя спину, Ромео почувствовал на себе сверлящий взгляд дона Умберто и понял, что совершил еще одну непростительную ошибку. Остается надеяться, что старик не смог разобрать его слов! Он лихорадочно размышлял, что бы такое сказать, чтобы хоть как-то загладить промах.
— Не удивляйтесь... — обратился он к дону Умберто.— Это у нас, неаполитанцев, такой обычай, мы всегда говорим с усопшими... Нечто вроде последнего прощания.,. и еще чтобы они знали, что смерть ничего не изменила в наших отношениях... что для нас они по-прежнему живы... Вроде утешения...
