— Да нет, для людей, привыкших жить скорее прошлым, чем настоящим, это самая обычная вещь.

— Ну что ж! Очень сожалею, синьор профессор, но в таком случае должен вас огорчить: всякий раз, когда ваш Баколи заходил ко мне сюда, он всегда был один, и ни с кем, кроме меня, никогда даже словом не перемолвился. Теперь успокоились?

— Да нет, не сказал бы...

— Очень жалко... Но все равно, давайте-ка сменим тему, как вы считаете, а?..

***

К Гольфолина Тарчинини вернулся только к десяти вечера. Зная, что те собираются в дорогу, он старался пробраться к себе, производя как можно меньше шума. Уже нажимая на рукоятку двери в свою комнату, он вдруг замер, услышав доносившиеся откуда-то странные, словно приглушенные звуки. Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять, что эти звуки сильно смахивают на рыдания и что, возможно, в двух шагах от него кто-то безутешно плачет в одиночестве. Будучи человеком по природе жалостливым, Ромео терпеть не мог чужих страданий и всегда спешил их разделить. Поэтому он на цыпочках направился к гостиной, откуда, как ему казалось, неслись эти скорбные звуки. Поколебавшись, стучать или нет, он в конце концов решил, что не стоит, и осторожно открыл дверь.

Там, при тусклом свете затененной огромным абажуром лампы, забившись в уголок дивана горько рыдала Софья Гольфолина.

— Послушайте, синьора... — нежно проговорил, приблизившись к ней, до глубины души взволнованный веронец.

Вздрогнув от неожиданности, молодая женщина подняла голову, вот-вот готовая испуганно закричать.

— Милая донна Софья... — успокаивающе проворковал джульеттин муж, — разве молено быть несчастной в вашем возрасте?..

— Ах, если бы вы знали!..

— Ma che! Я ведь все знаю!

— Вы... — удивленно уставившись на него, пробормотала она, — вы что, действительно все знаете?

Воспользовавшись паузой, Ромео уселся рядом с невесткой донны Клаудии.

— А что же тут знать, милочка, все ведь и так видно!

— Неужели?!

— Конечно, это ведь ясно как Божий день... Наша славная крошка недавно вышла замуж... Повздорила с мужем... И тут же решила, что он ее больше не любит... Что она совершила ужасную ошибку... И что жизнь окончательно не удалась... Милочка моя! Да у каких же молодоженов этого не бывало...

— Нет, синьор профессор, — бросив на него ледяной взгляд, заметила она, — видно, вы так ничего и не поняли.

— Неужели? — замер от удивления несколько огорченный Ромео.

— Марчелло уже давно меня не любит, — добавила она.

— Это вы все себе придумываете...

— Может, и то, что Тереза его любовница, я тоже придумала?

От этого сообщения Тарчинини даже на мгновенье лишился дара речи. Одновременно рассерженный и огорченный. Выходит, эта Тереза строила ему глазки, а сама... Может, она просто над ним издевалась? И он попытался найти всему этому более удобное для себя объяснение.

— А вы, донна Софья, уверены, что...

— Ma che! Это всем давно известно, и никто не находит в этом ничего предосудительного!

— Ну, не надо преувеличивать!

— Неужели вы не поняли, что я здесь для всех чужая? Что меня все просто терпеть не могут? Что мне не доверяют?

— Не доверяют?

Она снова разрыдалась, и веронец инстинктивным жестом обнял молодую женщину за плечи и по-отцовски прижал к себе. Тронутый этим безысходным отчаянием, он почувствовал, что тоже вот-вот прослезится. Он поцеловал еще по-девичьи нежную щеку, бормоча слова утешения.

— Ну, малышка, разве можно так расстраиваться... Я же здесь... рядом... я вам помогу...

Он шептал все, что приходило ему в голову, и Софья, подняв к нему искаженное рыданиями лицо, заикаясь пробормотала:

— Они все меня ненавидят, потому что боятся...

И тут, без всякой задней мысли, просто чтобы показать ей, что она не одинока, Ромео покрепче обнял ее и стал нежно целовать. Она даже не шевельнулась, и веронец, исполненный самых благородных побуждений, повторил попытку. Трудно предсказать, как могли бы дальше развиваться события, и как далеко зашел бы Ромео в своей акции спасения, если бы гостиную вдруг не осветил яркий свет люстры и почти одновременно с этим не раздался ледяной голос:

— А вы, синьор археолог, я вижу, тут даром времени не теряете!

На пороге, в лиловом домашнем платье, испепеляя презрительным взглядом странную парочку, стояла суровая донна Клаудия.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Тарчинини провел одну из самых мучительных в своей жизни минут. Проворно отстранившись от Софьи, он вскочил с дивана.

— Послушайте, синьора... Я вам сейчас все объясню...

— Вы полагаете,— презрительно усмехнулась донна Клаудия,— что здесь еще нужны какие-нибудь объяснения? А тебе, Софья, должно быть стыдно, как ты себя ведешь!

— Ma che! — сразу позабыв о своих огорчениях, взбунтовалась Софья. — Если этому старому синьору вдруг захотелось меня пожалеть, то я уже, по-вашему, последняя дрянь, так, что ли?

Ромео больно кольнуло упоминание о «старом синьоре», и Софья сразу же показалась ему куда менее симпатичной. Оскорбленная же супруга Марчелло, ничуть не заботясь об уязвленном самолюбии жильца, продолжала кричать, уже явно теряя контроль над собой.

— А то, что мой муж спит со служанкой, это вы считаете в порядке вещей, да?

— Бедняжка,— холодно заметила донна Клаудия,— я с самого начала знала, что ты хамка, и теперь, увы, вынуждена констатировать, что время ничего не меняет.

— А Тереза, по-вашему, не хамка, да?

— Да она в сто раз лучше тебя! Она по крайней мере умеет работать!

— Знаю я ее работу!

— Ты сама не знаешь, что говоришь!

— Хотите, чтобы я ушла, да? Или, может, чтобы я наложила на себя руки, тогда ваш Марчелло сможет жениться на этой замечательной Терезе — как же, она ведь благодетельница всего семейства Гольфолина!

Донна Клаудия вдруг сразу резко переменилась в лице.

— Ты замолчишь или нет? — угрожающе прошипела она, приближаясь к невестке.

— Нет, не замолчу!

— Устраивать сцены в присутствии постороннего! Ты уже совсем стыд потеряла!

— А если я все расскажу этому постороннему, а? Что вы тогда будете делать?

— Думаешь, кому-нибудь интересны твои альковные тайны?

Привлеченные шумом оба в несколько кричащих домашних халатах, в дверях показались дон Ладзаро с доном Марчелло.

— Что здесь происходит? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался глава семейства.

Донна Клаудия с пылающим от злости лицом показала в сторону Ромео и Софьи.

— Я застала нашу невестку в объятьях профессора!

— Что-о-о?.. — подскочил от удивления Марчелло.

— Брось, Марчелло, не надо изображать из себя Отелло, тебе все равно никто не поверит! Вот если бы на моем месте оказалась Тереза, тогда другое дело... а ревновать меня!..

— Марш спать, потаскуха! А с вами, синьор...

Тарчинини почувствовал, что его терпению приходит конец.

— Все, с меня довольно! — это было произнесено таким тоном, что все сразу же замолчали. — Вбейте себе хорошенько в голову, что ваши семейные секреты меня совершенно не интересуют. Я зашел в гостиную, потому что, вернувшись домой, услышал, что кто-то плачет. Увидев донну Софью в слезах, я попытался ее успокоить, как, вероятно, на моем месте сделал бы кто угодно.

— Заключив ее в объятья? — усмехнулась донна Клаудия.

— Именно так! Я действительно ее обнял, чисто по-отечески!

— Если допустить, что вы говорите правду, — с издевкой в голосе возразил Марчелло, — то я попросил бы вас, синьор, удовлетворять свои отцовские инстинкты где-нибудь подальше от моей жены!

— Следует ли мне понимать, синьор, — смерил молодого Гольфолина взглядом веронец, — что вы позволили себе выставить меня за дверь?

— Если он уйдет, — завопила Софья, — я тоже уйду вместе с ним, во всяком случае, до ближайшего полицейского участка!