— Понятно.

— Позволительно ли поинтересоваться, синьор комиссар, какова причина вашего визита?

— Дело в том, что полиция разыскивает Эрнесто Баколи. К нему кто-нибудь приходил?

— Нет, ни разу.

— А вы не знаете, он посещал кого-нибудь в городе?

— Даже не знаю... Он слонялся целыми днями в старом Бергамо, делал какие-то рисунки, иногда писал маслом...

— Прощелыга он, вот он кто! — вмешалась вдруг Тереза.— Настоящий бездельник! Все строил мне глазки, видно, хотел добраться до моих сбережений!

Комиссар с любопытством разглядывал девушку, и Клаудия представила ее полицейскому.

— Тереза Тиндари, наша служанка... Она у нас в доме уже три года.

— Позволительно ли будет спросить вас, синьор комиссар,— снова вступил в разговор дон Ладзаро,— что он такого натворил, этот Эрнесто Баколи?

— Он? Ровным счетом ничего.

— Вот как?

— Это кто-то натворил, а он оказался просто жертвой... Мы обнаружили тело Эрнесто Баколи на дороге, что ведет в Сан Пеллегрино.

— Бедный мальчик! — воскликнула Клаудия.— Он мертв?

— Да, мертв.

Тут Тереза задала вопрос, которого с нетерпением поджидал Тарчинини.

— Это несчастный случай?

— Нет, убийство.

Ко всеобщему изумлению, Софья вдруг разрыдалась. На нее удивленно уставился комиссар. И дон Марчелло счел нужным пояснить:

— Моя жена очень впечатлительна... И потом, в последнее время мы очень много работали… У нее просто не выдержали нервы.

— Понятно... Что ж, синьоры, мне остается только поблагодарить вас за помощь.

И полицейские в сопровождении Терезы вышли из комнаты. Все остальные в полном смущении глядели друг на друга.

— И кто бы мог подумать, что бедный парень так плохо кончит?.. — вздохнула, выражая всеобщее мнение, Клаудия.

— Господи! Да замолчите вы! — на грани истерики завопила Софья. — Вам бы уж лучше помалкивать!

— Не забывай, Софья, что ты разговариваешь с моей матерью! — подскочил Марчелло. — Попрошу тебя проявлять должное уважение!

— Научился бы сначала уважать свою жену!

И, вся сотрясаясь от рыданий, она выбежала из комнаты. Расстроенный Тарчинини думал, как бы найти благовидный предлог и поскорей унести ноги.

— Похоже, после таких печальных событий, — проговорил он с улыбкой, — всем уже не до музыки?

— Что и говорить... — проворчал дон Ладзаро. — Но несмотря ни на что завтра мы отправляемся в Варезе, а вечером даем концерт. — Он повернулся к сыну. — А ты, Марчелло, должен непременно убедить жену, чтобы она еще порепетировала... У нее пока еще не все получается, и это может испортить все впечатление.

— Можешь не сомневаться, — сжав зубы, заверил молодой Гольфолина, — она обязательно порепетирует, а не захочет — силой заставлю!

— Полно, Марчелло, — вмешалась Клаудия, стараясь загладить явно неуместную выходку сына,— не надо казаться хуже, чем ты есть на самом деле!.. Вот видите, синьор профессор, вопреки общепринятому мнению музыка вовсе не всегда смягчает нравы. Умоляю извинить нас за эту некрасивую сцену, но, поверьте, нынешних молодых женщин порой бывает очень трудно понять.

— Ну что вы, синьора, — любезно поклонился Ромео, — в моем возрасте уже мало чему удивляются.

— Вы очень добры, синьор.

Возвращаясь к себе в комнату, веронец столкнулся с Терезой. Он взял ее за руку и увлек за собой.

— Что все это значит, Тереза? — поинтересовался он, закрыв за собой дверь.

— Вы о чем?

— Я имею в виду этот неожиданный визит полицейских.

— А почему вы меня-то об этом спрашиваете, вы ведь, синьор профессор, знаете столько, сколько я, а? Этот проходимец жил у нас под чужим именем. Эх, если бы они вовремя меня послушали!

— И что же вы им говорили?

— А все то же самое, синьор! Что этот парень мне с самого начала не понравился, а я, если хотите знать, редко ошибаюсь в людях... Он весь был какой-то скользкий, фальшивый... Вечно что-то выслеживал, вынюхивал! Никогда не знаешь, где он, бывало, откроешь дверь, а он стоит, подслушивает...

— И что же он выслеживал?

— Поди знай! Правда, у меня-то на этот счет есть кое-какие догадки.

— Интересно было бы узнать, что вы имеете в виду.

— Ну что ж, могу и сказать! Вот хоть убейте, а я все равно уверена, что этот Альберто или там Эрнесто хотел выведать какие-нибудь семейные тайны, чтобы потом шантажировать дона Ладзаро.

— Но послушайте, Тереза, что-то у меня не создалось впечатления, будто в семействе Гольфолина есть какие-то уж очень страшные секреты...

— Так-то оно так, да только... какую семью ни возьми... всегда что-нибудь да не так, разве нет? Вот и появляются такие... суют везде свой нос... разнюхивают, вынюхивают... а потом начинают шантажировать... Думаете, так не бывает?

— И вы уверены, что этот Баколи?..

— Нет уж, увольте, я вовсе не сказала, что уверена, но, если честно, это бы меня нисколько не удивило... Вот, к примеру, синьор профессор, если начать рассказывать направо и налево, будто донна Клелия у нас немного того... ведь в таком старом городке, как наш, это уже произвело бы очень даже плохое впечатление... вот и заработал пару-тройку лир за молчание... как вы считаете?

— В общем-то, конечно... но с такими тайнами много не заработаешь, а?

— Не вынуждайте меня говорить то, что я не хочу и не имею права вам сказать...

— Ой-ой-ой!.. Вот теперь-то вы меня действительно заинтриговали...

— Ах, вы еще и любопытны, синьор профессор? — рассмеялась Тереза.

— Просто не терплю, когда молодые плачут.

— Ах, вот оно что!.. Это вы, конечно, про Софью... да?

— Вид у нее был совершенно убитый.

— Дело в том, что... просто мне так кажется... только это между нами, договорились?

— Само собой.

— В общем, я бы ничуть не удивилась... если бы выяснилось, что ей и в самом деле приглянулся этот Альберто...

— У них что, не очень ладится с мужем?

— Да как сказать... похоже, семьи у них так и не получилось. Да и что тут удивляться, ведь дон Марчелло — он ведь настоящий мужчина! А эта вечно молчит, вечно стонет, вечно чем-то недовольна, ну кому это может понравиться? Какая же это семья? Вот и начинаются всякие разногласия...

— И думаете, она пыталась искать утешения на стороне?

— А почему бы и нет?

— Вы меня очень огорчили... А я-то думал, что у Гольфолина такая дружная семья...

— Думаете, они на самом деле существуют, дружные-то семьи?

Тарчинини чуть было не ответил: да, моя! Но вовремя остановился и лишь лицемерно вздохнул:

— Что ж, по крайней мере мне теперь не так обидно, что я так и не создал своей... Спасибо вам, Тереза.

— Рада служить, синьор профессор.

Она уж было собралась выйти из комнаты, но вдруг замедлила шаг и обратилась к Ромео:

— Единственное, чего я никак не могу понять, это как полицейские догадались искать у нас этого Баколи?

— Ну, они ведь народ хитрый!

— И все-таки это... очень странно.

И она исчезла с этим замечанием на устах, которому веронец без труда мог найти ответ, но счел, что время еще не подоспело.

Несколько взбудораженный последними переживаниями: музыкой, вторжением комиссара, истерикой Софьи, нескрываемой ненавистью Марчелло к своей супруге и признаниями Терезы, Ромео решил вознаградить себя хорошей сиестой, надеясь, что она прояснит ему мозги, несколько просветлит взгляд на мир и позволит более здраво судить о создавшейся ситуации. Во всяком случае, именно так он себя убеждал, пытаясь в собственных глазах оправдать эту невинную слабость, которой всегда с удовольствием потворствовал.

Ромео не ошибся в своих расчетах и при пробуждении почувствовал себя в самой что ни на есть распрекрасной форме. Вместе с тем надежды, что сиеста разбудит дремлющую в нем гениальную интуицию и позволит с легкостью решить не дававшую покоя головоломку, явно не оправдались, и он вынужден был с глубоким разочарованием признать, что раскрытие убежища и имени, под которым скрывался Баколи, в сущности, не продвинуло его ни на сантиметр вперед, разве что давая ему основание поконкретней поговорить об усопшем с хозяином «Меланхолической сирены». И если хорошенько поразмыслить, то и это уже кое-что...