— Вы угадали, святой отец.

— Я знаю несколько благочестивых семейств, — проговорил священник, приветливо улыбаясь, — где по моей просьбе вас могли бы приютить.

— Был бы вам за это чрезвычайно признателен, святой отец.

— Но я подчеркиваю, благочестивых семейств... Надеюсь, вы меня понимаете?

— Признаться, не совсем.

— Я не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов, а ваше общественное положение послужит надежной гарантией для самых разборчивых хозяев, но мне бы хотелось быть уверенным, что вы добрый католик...

— Вы сомневаетесь, что я добрый католик? Я?.. Да что вы, святой отец! Дон Джанфранко, настоятель моей приходской церкви Сан Доменико Маджоре, даже считал, что я слишком благочестив!

— Это как же понимать?

— В детстве я вбил себе в голову, что сравнюсь в благочестии с самыми праведными святыми.

— Что ж, похвальное рвение, сын мой.

— Я заставлял себя терпеть такие лишения, что чуть не заболел рахитом.

— Даже так?

— Даже так, святой отец! Поклонение Пресвятой Деве превратилось у меня в какое-то наваждение. У нас в квартале даже поговаривали, что на меня непременно снизойдет какое-нибудь Божье откровение! Но увы!.. Тут вмешалась медицина, и мне пришлось отказаться от своего неумеренного аскетизма...

Падре взглядом знатока оглядел кругленькую фигуру полицейского.

— Надо понимать, вы не долго сопротивлялись?

— А что мне еще оставалось делать? Но я никогда не переставал посещать церковь. Ведь именно там я и встретил свою будущую супругу.

— Что вы сказали? — подпрыгнул дон Джованни.

— Ее крестили в тот самый день, когда я готовился там к первому причастию.

— Ах, вот оно что... Ну что ж, синьор профессор, не вижу никаких причин отказать вам в помощи. Обратитесь от моего имени к синьоре Анджеле Ветралла, она вдова, характер у нее, скажем прямо, непростой, но это очень достойная особа, живет она на виа Сан Лоренцо, в доме № 218. Если там ничего не получится, думаю, вы можете зайти на вьяле делла Мура, там, и доме № 98, живет семейство Гольфолина. А если и там не получится, вернетесь ко мне.

Когда Тарчинини уже прощался с любезным священником, тот с едва скрытой иронией пробормотал:

— Хотелось бы надеяться, синьор профессор, что, находясь среди нас, вы проявите хоть немного былого рвения, которое некогда отличало вас в церкви Сан Доменико Маджоре.

Уже выйдя на пьяццу Веккья, несколько пристыженный Ромео подумал: неужели ему придется каждое утро ходить к мессе?

Виа Сан Лоренцо, узкая и оживленная, вела от пьяццы Веккья к одним из ворот старого города. Жилище вдовы Ветралла веронец отыскал без всякого труда. Это был старый дом, похоже, принадлежавший уважаемым в городе людям — если судить по архитектурным орнаментам, хоть и тронутым временем, но удачно оживлявшим фасад. Ромео поднял украшавший дверь бронзовый молоточек и дважды постучал. В какой-то безграничной пустоте прокатилось долгое эхо. Выждав пару минут, Тарчинини уж было снова взялся за молоточек, но тут дверь перед ним раскрылась, и на пороге возникла женщина лет шестидесяти с выцветшими волосами, недоверчивым взглядом, одетая в старомодное платье из черного крепа, отделанное пожелтевшими от времени кружевами, и сухо поинтересовалась:

— Что вам угодно?

— Я от дона Джованни Фано.

Явно успокоившись, она впустила незваного гостя в голый коридор с облупившимися стенами, где голос как-то гулко резонировал, создавая неуловимо мрачное ощущение.

— Я профессор Неаполитанского университета.

— Ну и что?

— Дон Джованни полагает, что, возможно, вы согласитесь, чтобы я у вас поселился.

— Но я живу одна, синьор! — возмутилась она.

— Я думал… в общем, дон Джованни сказал... иначе я, конечно, никогда бы не решился вас потревожить...

— Не понимаю я дона Джованни! Он отлично знает, что я принимаю только женщин! Что скажут люди, если узнают, что в моем доме живет мужчина, и вдобавок к тому неаполитанец!

— Похоже, синьора, вы не очень-то жалуете моих земляков?

— Всем известно, что в Неаполе сплошь одни распутники, и вряд ли вы составляете исключение.

— Уверяю вас...

— Да на вас только посмотреть! Сразу видно, что вы только и ждете, как бы обесчестить порядочную женщину! Так что попрошу вас немедленно покинуть мой дом. Я и так уже слишком долго с вами тут стою, это может повредить моей репутации.

С этими словами она буквально вытолкнула его за дверь. На улице Тарчинини подумал, что если все бергамские домовладельцы выглядят так же, как эта, то он, пожалуй, предпочтет остаться в гостинице «Маргарита».

Дабы несколько поднять дух после сурового приема синьоры Ветралла, Ромео решил снова наведаться в «Меланхолическую сирену», однако, вопреки ожиданиям, вовсе не встретил там того дружеского приема, которого вправе был ожидать после первого визита. Вид у хозяина был довольно мрачный.

— Что-нибудь случилось? — поинтересовался Ромео, подходя к стойке.

— Я потерял одного клиента.

— Вот как?

— Да, симпатичный был парень... немного не в себе... сами понимаете, художник...

— Он что, мертв?

— Мертвей не бывает... Он уже давненько здесь у нас не показывался... А я уж было подумал, опять куда-то подался, и, как всегда, никому ни слова... была у него такая привычка...

— А на самом деле?

— А на самом деле, синьор профессор, все оказалось куда хуже... Мне только что позвонил кузен моей покойной жены, он карабинер... Сказал, что в Брембане, это в нескольких километрах отсюда, по дороге на Сан Пеллегрино, нашли его тело... Судя по тому, в каком состоянии его нашли, он лежал там уже не первый день, во всяком случае, так сказал кузен моей жены...

— Он что, был уже в годах?

— Какое там!.. Да от силы лет тридцать!

Прежде чем задать вопрос, полицейский уже заранее знал ответ.

— И как же звали беднягу?

— Баколи... Эрнесто Баколи.

Ромео почувствовал, как все вдруг закружилось у пего перед глазами, и, пытаясь справиться с минутной слабостью, едва слышно пробормотал:

— Дайте-ка мне что-нибудь выпить...

— Похоже, и вы тоже человек впечатлительный, а? Тогда мы сейчас с вами выпьем траппы за упокой души бедняги Эрнесто, согласны?

Может, именно граппа и пробудила в нем наконец профессиональное самосознание. Так или иначе, но, когда Ромео Тарчинини снова оказался на пьяцце Веккья, он был уже в весьма воинственном настроении. Ему не терпелось разоблачить убийц. Прав был Манфредо! Баколи и Велано действительно погибли по одной и той же причине, а возможно, и от одной и той же руки. Он должен отомстить за них, и он это сделает!

На вьяле делла Мура Тарчинини твердой рукой позвонил в дверь семейства Гольфолина, из-за которой раздавались звуки чарующей музыки, напомнившей ему манеру великого Боккерини. В отличие от того, что произошло с ним на виа Сан Лоренцо, дверь почти сразу открылась, а появившаяся в проеме прелестная брюнетка разгневанным голосом выпалила:

— Вы что, совсем стыд потеряли?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Тарчинини не сразу нашелся, что ответить на этот вопрос, столь странным и неуместным он ему показался, и добрую минуту простоял с разинутым ртом, уставившись на красотку, встретившую его с такой грубой бесцеремонностью. Потом его охватила злость: до каких же это, интересно, пор он будет развлекать этих бергамцев, изображая из себя мальчика для битья? Нет, пора кончать — во-первых, потому, что Ромео был уже не в том настроении, чтобы позволить безнаказанно разговаривать с собой подобным тоном, а во-вторых, нельзя же все-таки допускать, чтобы уроженцы Бергамо взяли себе за привычку обращаться с веронцами, будто это какое-то умственно отсталое племя...

— А не кажется ли вам, синьорина, — сухо поинтересовался он, — что вы разговариваете со мной каким-то странным тоном? Я ведь не какой-нибудь коммивояжер, который пытается всучить вам свой товар, а университетский профессор! И никак не возьму в толк, что дает вам право сомневаться в моей способности испытывать стыд — конечно, когда на то есть хоть какие-то причины!