Потом раздалось громкое «ура».

«Васлий играет в войну с белыми — с «белобардией», — с завистью подумал Кориш. — Эх, мне бы... Да я бы всю «белобардию» разбил...»

Кориш взял стоящий у печки сковородник, вскинул на плечо, как солдат винтовку, и принялся маршировать по избе.

— Ать, два, три... Ать, два, три... Долой «белобардию»! Ур-а-а!

Кориш высунулся из окна на улицу. Откуда-то слышится крики ребят, но самих ребят не видно, они сражаются где-то в огороде, среди густого репейника. У Кориша бьётся сердце — тук-тук-тук. Как ему хочется убежать из дому к ребятам! Но вспомнит Кориш про тётку Оляну, вспомнит её костлявые кулаки — и только вздохнёт.

Кориш потихоньку поставил сковородник на место и задумчиво огляделся вокруг. Его взгляд упал на висящую на стене фотографию отца в чёрной рамке.

Кориш встал перед фотографией и долго-долго смотрел на неё.

На фотографии отец был снят вдвоём с товарищем. На них были одинаковые серые шинели, на головах — остроконечные красноармейские шлемы со звёздами, на боку у каждого висела сабля!..

Мальчик снял фотографию с гвоздя и подошёл к окну.

— Товарищи красноармейцы! — доносился с улицы голос Васлия.

— Ура-а! — кричали ребята.

Кориш нежно гладил запылённую рамку и тайком целовал грязное стекло...

— Отец... отец... Ты был очень хороший человек, я знаю, таких как ты, называют героями. Когда я вырасту, я тоже буду таким же... — тихо шептал мальчик, разговаривая с портретом, как с живым человеком. — Эх, мать-отец, зачем вы покинули меня, зачем оставили одного? Если бы видели вы, как плохо живётся вашему Коришу!..

Глаза Кориша наполнились слезами. Портрет отца виднелся как в тумане. Одна за другой по щекам бежали горячие солёные капли и падали на фотографию...

Кориш взял тряпку и, размазывая слёзы, протёр стекло, вытер рамку и снова повесил портрет на стену.

Взвейтесь кострами, синие ночи... —

врывалась в открытке окна песня. Этой песне научил ребят Васлий.

Мы — пионеры, дети рабочих, —

пели ребята.

И Кориш подпевал им звонким, как колокольчик, голоском:

Близится эра светлых годов.

Клич пионеров: «Всегда будь готов!»

Вечером, пригнав стадо в село, деревенский пастух дед Опой пришел ужинать к дяде Петру. Сегодня была его очередь кормить пастуха. За ужином, слово за слово, дядя Пётр разговорился с дедом Опоем.

— Неспокойная стала нынче скотина, — говорил дед Опой, — больно уж донимают её слепни. Стадо небольшое, а я сегодня совсем из сил выбился. Года уже не те, не мальчик я бегать, как в прежнее время. Утром встаю — бока ноют, ноги болят... Не знаю, как лето дохожу...

Пастуху деду Опою уже за шестьдесят, он старый, низенький и сухой. Борода у деда пегая — волос чёрный, волос белый; лицо худое, а красные, как красная глина, пальцы на руках похожи на зубья грабель. В детстве Опой остался, как Кориш, сиротой, у него никогда не было ни семьи, ни детей, ни кола ни двора. Всю жизнь дед Опой летом пас деревенское стадо, вил верёвки, плёл лапти, а на зиму нанимался в батраки к богатым мужикам.

— Да, Опой, — сказал дядя Пётр, — правду ты говоришь, стар ты стал. Пожалуй, ты старше меня будешь. Тяжело тебе одному со стадом справляться. Надо тебе помощника, мальчонку какого-нибудь. Чтобы, значит, бегал вместо тебя...

— Надо-то надо, да где его найдёшь? Задёшево никто не пойдёт, а я, видишь, сам за всё про всё получаю шестьдесят рублей. С каких нанимать-то...

— А я вот что скажу, — вмешалась в разговор тётка Оляна. — Наш Кориш без дела бегает. Надо определить его к деду Опою. Сколь ни принесёт в дом, всё хорошо. А ты, отец, как думаешь? — обратилась она к дяде Петру.

— Думаю, — ответил дядя Пётр, — нечего Коришу дома сидеть.

— Что вы говорите, отец, — сказала Начий. — Ведь Кориш совсем ещё маленький, не под силу ему целый день за скотиной бегать. Пошлите лучше Йывана. Йывану десять лет, и в школу он сейчас не ходит...

— Замолчи, сноха, — отмахнулся от Начий дядя Пётр, — тебя не спрашивают!

— Чапаня, Кориса посли, меня не посылай! — плаксиво сказал Йыван.

Кориш стоял у дверей и прислушивался к разговору. «Пусть отдают деду Опою, — думал он, — хуже не будет».

— Ладно, Опой, бери Кориша, — сказал дядя Пётр. — Выучить его своему делу. А если не будет слушаться, за уши его, за уши... Чего на него смотреть? Детям без учения нельзя.

— Какую хотите цену? — спросил старый пастух.

— А-а, сколько положишь, столько и ладно, — ответил дядя Пётр. — Сколько тебе причитается получить с нас за пастьбу?

— Двадцать рублей, — ответил дед Опой.

— Вот Кориш тебе и отработает их. Идёт?

Дед Опой подумал немного, потом протянул руку дяде Петру и сказал:

— Ну, ладно.

В ПОДПАСКАХ

Восходящее солнце пробуждает ото сна дремлющую на холме старую ветвистую липу. Свежий ветерок колышет её золотящуюся в солнечных лучах листву, шуршит в высокой ржи. Капельки росы на медленно качающихся колосьях сверкают разноцветными маленькими звёздами.

С восходом солнца пробуждаются птицы. В Чодранурском березняке поднимают крик галки и вороны. Над широким полем, в голубой вышине, неприметный для глаза жаворонок запевает свою утреннюю песню. Щебечут хлопотливые ласточки. В деревне дают собаки, кричат гуси и утки.

Солнце поднимается выше. Проснувшийся в одно время со старой липой, встаёт дед Опой, и, будя спящих, несётся по деревне зоб его жестяного рожна: ту-у, то-о, ту-у-у!

Не успеют смолкнуть звуки пастушьего рожна, как деревня наполняется новыми звуками: мычат коровы, блеют овцы, пронзительно визжат свиньи.

Кориш тоже поднялся с солнцем, быстро оделся и вышел на улицу. Хлопая длинным кнутом, он гонит скотину со своего конца деревни к стаду.

— Смотрите — Кориш! — с удивлением кричат бегущие за стадом ребята. — Кориш, дай разок кнутом стрельнуть!

Кориш даёт ребятам кнут. Мальчишки смеются, кричат и оглушительно хлопают кнутом.

— Мало ей того, что над сиротой, как над собакой, измывается, — ворчит бабушка Водырова, выпуская корову и ругая тётку Оляну, — теперь ещё выгнала мальчишку пастушить...

Пригнав стадо, дед Опой и Кориш сели под одинокой, возвышающейся среди поля елью.

— Вот, сынок, — сказал дед Опой, — значит, будем теперь пасти стадо вместе, я — пастух, а ты, значит, — подпасок. Одному мне тяжело, да и скучно. Ты, Кориш, помоложе, ноги у тебя быстрые; как нужно будет, скоренько сбегаешь и завернёшь скотину. Сейчас-то сиди отдыхай, утром скотина спокойная. Проголодалась за ночь, а теперь наедается. Вот к полудню налетят слепни, тогда смотри не зевай.

Кориш внимательно слушал ласковую, спокойную речь деда Опоя. Старый пастух ему очень нравился.

— Скотина, как и человек, понимает разумное слово, — продолжал дед Опой. — Ты её не бей, не хлопай зря кнутом, и она будет слушаться твоего ласкового слова. А битая скотина отплатит тебе: станет по оврагам прятаться, в поля убегать. Не бей, сынок, скот понапрасну. Увидишь, корова уходит от стада, крикни ей: «Чо, чо, вот я!» — и кнут покажи. Она поймёт и не пойдёт дальше. Правда, скотина тоже бывает разная. Иная такая вредная, всё норовит от хорошей травы залезть в хлеба или огород. Ну ладно, сынок... Вон под той кривой ольхой я лыко замочил, сбегай принеси пук. Пока стадо пасётся спокойно, я буду тебя учить лапти плести: вишь, босой бегаешь.

Кориш принёс пучок лыка, и они с дедом принялись очищать лыко от коры. Дед Опой показал Коришу, как надо вить верёвку, как плести лапти. Потом он достал из котомки маленькую волынку и заиграл.

— Это, сынок, свадебная Кугу-Шолерская песня, — сказал дед Опой. — А эта песня называется «У полевых ворот». — И дед заиграл весёлую, переливистую мелодию: ри-оро, рири-риа-ри-ри-а! — В прежнее время вокруг полей ставили загородку, чтобы скот посевы не травил. И вот в воскресенье выходили марийцы гулять за деревню, к полевой ограде, и тогда волынщики играли эту песню.