Предложение озвучено, и Турецкий ненадолго задумался. В конце концов, он сейчас свободный человек, и дело предстояло хоть и запутанное, но интересное. Спустя столько лет попытаться найти убийцу – это хороший шанс доказать свой профессионализм. Да и Анна ему понравилась. Почему бы не помочь хорошему человеку? К тому же он получит за свой труд деньги, что тоже является большим плюсом в нынешней жизни.

– Я возьмусь за ваше дело, – наконец произнес он. – Но мне нужно задать вам немало вопросов, чтобы прояснить ситуацию того времени.

– Я отвечу на все ваши вопросы, – обрадовалась Анна. – Потому что несправедливо – понести наказание за чужое преступление да к тому же расплачиваться потом за него всю жизнь.

– Тогда приступаем сейчас же. Скажите мне, пожалуйста, кто был вашим тренером? Жив ли он? Где живет сейчас? Что вы о нем знаете? Нарисуйте мне схему – кто где стоял, когда вы стреляли по мишени? Напишите имена всех, кто присутствовал. Обязательно тех, кто стоял рядом. Сколько метров было до оцепления? Сколько метров до мишени?

У Анны загорелись глаза. Она даже не ожидала такой прыти от следователя, и по его вопросам поняла, что на него можно рассчитывать.

Турецкий расстелил на столе разворот из школьной тетради и вручил ручку Анне.

– Рисуйте, надписывайте. Потом приступим к характеристике всех известных вам людей из присутствовавших на соревновании, которые находились рядом с вами.

Плетневу было не до Турецкого. Какой Турецкий, когда жизнь вокруг бьет ключом, музыка грохочет, и бармен стоит за стойкой в широкополой техасской шляпе, как заправский ковбой. И вокруг полно моряков, все в разных формах, словно съехались со всего мира да и решили побрататься в портовом городе Новороссийске, в этом прокуренном баре, перекрикивая друг друга и в сплошном оре умудряясь кое-как понимать разноязычную речь окружающих. Плетнев любил моряков. И сейчас завидовал им – свободные люди, им весь мир подвластен. Небось столько навидались в жизни, ему и не снилось! Слева от него отрывались трое поляков. Они уже выпили и за родину, и за красивых девушек, а теперь затянули протяжную песню на родном языке, пытаясь перекричать мощные усилители стереосистемы, колонки которой висели прямо у них над головой. Плетневу совсем не нравилось их пение, поскольку они орали друг другу в ухо дурными голосами.

– Хлопцы, не орите так… – попросил их вежливо Плетнев.

Один похлопал его по спине и жестом пригласил присоединиться.

– Да я польский не знаю… – отмахнулся Плетнев.

– Северина Краевского не знаешь?! – изумились поляки. – «Червоны гитары» все знают!

– Вспомнили!.. – усмехнулся Плетнев. – Когда ваши «Червоны гитары» гремели, я под стол пешком ходил.

Поляки очень неодобрительно на него посмотрели и отвернулись допевать свою песню. Какие-то фанаты Краевского, которому, наверное, в обед сто лет. Он еще в советские времена пел. Ну и ну…

Плетнев тяжело облокотился локтями на стойку бара и, покачиваясь, попытался пересчитать выставленные перед ним рядком рюмки. Пересчитал и удовлетворенно крякнул. Девять пустых, но десятая еще полная.

– А вот сейчас и ее оприходуем! – тихо пробормотал себе под нос пьяный Плетнев и лихо опрокинул в широко открытый рот рюмку. Закуски не было, но зато у сидящей справа девушки такие шикарные волосы, что не грех занюхать одним локоном. Что ей, жалко? Только промашечка вышла, ненароком дернул девушку за волосы и сразу же нарвался на грубость.

– Совсем охренел? Ты сколько выпил… ковбой? – вяло ругнулась девушка и отпихнула обидчика. Правда, силенок у нее маловато оказалось, так что Плетнев, невзирая на высокий стул, удержался на нем и не свалился.

– Полметра текилы… Нет… Сантиметров сорок пять… – забормотал Плетнев и сам себе удивился. – Что я за ахинею несу?

Девушка смотрела на него без любопытства, глаза у нее были затуманены. И это понравилось Плетневу. Таинственный взгляд. Романтический…

– Девушка…а вы похожи на… – решил поддержать разговор Плетнев и нарвался на новую грубость.

– Не похожа… ковбой…

Какая грубая девушка. Нет в ней понимания. Только Плетнев хотел высказать вслух по этому поводу свое огорчение, как она встала со стула и довольно пряменько пошла к выходу. Почти не качаясь. Поляки переглянулись и ринулись за ней. Вот, оказывается, для кого они так старались.

Положительно со знакомствами Плетневу в этом баре не везло. Какая грусть и тоска! И не к кому приклониться, так как вокруг одни незнакомые рожи. Обидно – на него никто не обращал внимания. Всеобщее братание, а он как-то в стороне. Непорядок!

– Ты, братан, откуда? – не удержался Плетнев и обратился к веснушчатому моряку в маленькой шапочке с помпоном.

– Здешний я, мужик, – довольно трезвым голосом отозвался сосед. – Зашел на огонек. Со вчерашнего трубы горят… – пожаловался он.

– И у меня горят! – оживился Плетнев. – Давай с тобой жахнем за победу наших!

– Где? – не удивился странному тосту веснушчатый.

– Да везде! На всей планете! Ты смотри, – обвел широким жестом вокруг себя Плетнев, – сколько народу подвалило! Со всего света. Значит, мы им нужны? У нас есть все! – гордо заключил он. – Прикинь – недра у нас богатые, водные просторы немереные… А победы в космосе?! Вот они и слетаются. А мы их всех победим. Нас много. Вот поднатужимся чуток, и мы им покажем! За победу!

– Жахнем! – поддержал его веснушчатый. И крикнул бармену:

– Эй, ковбой в шляпе, давай сюда еще текилы. За родину пьем!

– Пейте, пейте, – поддержал их бармен. – Пока такие, как вы, за родину пьют, значит еще не все потеряно.

– А что он хотел этим сказать? – не понял Плетнев.

– Да хрен его знает. Наверное, усек, что мы патриоты… Давай пей…

Рядом с ними вдруг во все горло запели английские моряки.

– Горазды пить эти англичане! Я за ними уже второй час наблюдаю. Не хуже наших. Давай с ними потрепемся? Будем укреплять мир и дружбу между народами, – предложил веснушчатый. – Кстати, меня Вольдемаром зовут.

– А я Антон, – пожал его руку Плетнев. – Но ты ж вроде из наших! – удивился он имени соседа.

– Кликуха у меня такая.

– Давай, Вольдемар, я согласен укреплять… А ты чем, не к ночи будет сказано, промышляешь?

– Да так, по мелочи, – отмахнулся новый знакомый. – Прикинь, выменял у одного англичанина форму за бутыль самогона. Бабка моя в деревне гонит. Запах – мертвый встанет. Я как дал ему нюхнуть, его чуть не стошнило. Как пристал – ченч, ченч… Это по ихнему – обмен. А то, говорит, деньги у него одна наша герла в борделе сперла. Главное, он ее лицо не запомнил. Говорит, она его на какой-то корабль приволокла, старый, ветхий… Говорит, ну, у вас и флот! А я сразу потумкал, что она его в бордель на баржу притащила. Да уж не стал выдавать. Своих не выдаем! – гордо заключил он. – Ну, я ему в утешение этот бутыль. Но не за так же, чего это я внакладе должен оставаться, даже если я дружбу укрепляю? Говорю ему – давай ченч на форму. У тебя же она не одна. А мне для прикола пригодится. И точно, менты теперь никогда не останавливают. А то им раньше все моя рожа не нравилась, подозрительной казалась. Так это, поперлись к нему, я на берегу подождал, он мне и вынес. А я ему самогон. Наверное, хочет кого-нибудь поразить. Рашен сувенир, – заржал довольный Вольдемар.

Плетнев уютно облокотился на стойку, Вольдемар ему нравился все больше.

– Слышь, дружбан, а ты чем занимаешься? – спросил Вольдемар у Плетнева, заглядывая в осоловевшие глаза собутыльника.

– Да приехал по одному дельцу. Друга выручать. Да что-то подзадержался. Пора бы уже и отчаливать, да все некогда. Как навалилось – то одно, то другое… То свет отключили, то с другом пособачились…

– Ну, ты и навертел! То выручаешь, то собачишься… – укоризненно изрек Вольдемар.

– Да у нас всю дорогу так… – вздохнул Плетнев. – Друг у меня такой, неадекватный. Чуть что – в рыльник. А я тоже горячий. В психушке отсидел, даром не прошло. А он еще к жене своей ревнует… Ну я, правда, был неравнодушен к ней. Но не разрешал себе ничего, ни-ни! – замахал руками Плетнев, предупреждая вопрос Вольдемара. – И это уже прошло. У меня тут такая любовь была… Такая девочка! А мой сынок-губошлеп, дурачок, все испортил. Девочка от меня тю-тю. Жена друга с моим сынком тоже тю-тю. Уехали. Одним словом – кино и немцы. Так что я остался тут кое-что уладить. Да с другом поругались. Опять. Как мне все это надоело! – пожаловался он Вольдемару и тяжело вздохнул.