Р.: – Русское общество очень неоднородно. Оно интересно для социальных психологов, социологов, его менталитет заслуживает пристального изучения, поскольку Россия часто идёт неведомыми путями в поисках главной дороги.
С.: – Менталитет – слово новое, не всем знакомое.
Р.: – Это – широкое понятие, включает в себя психологию народа, его склад ума, мировосприятие, а если ещё шире, то нравы, традиции, образ жизни. Мы, русские, за свою историю накопили огромный опыт самых разных испытаний, катастроф, неурядиц, издевательств судьбы, вплотную узнали, какой получается реализация идеи о самом справедливом строе. Представители других народов удивляются нашей способности стойко переносить самые неблагоприятные явления природы и всякие неустройства.
Может быть, наша судьба – ставить на себе
мучительные эксперименты в назидание человечеству.
Россию называют даже всемирной страдалицей, говорят, что она – душа мира. Может быть, Высший Разум хочет донести через Россию важные идеи до всего человечества, избрав её своим «агентом влияния», наградив ролью мессии. Мессианство – дорогое «удовольствие». Точнее – тяжёлая ноша, даже крест.
С.: – Да, русскую нацию уважали за правдоискательство, за бескорыстие, за душевность и глубинную порядочность, хотя многие русские жили бедновато и ели не слишком сладко. Если же мы эти качества утратим, мы потеряем своё исконное лицо, очень важную основополагающую сущность и превратимся в отсталое третьестепенное общество, даже если у нас прибавится колбасы в мясных лавках, одежды в магазинах и мебели в жилищах. У нас порой говорят, что мы – народ-мессия. Но чтобы претендовать на духовное лидерство, исполнять миссию всемирного масштаба, требуются большие моральные силы, высокая нравственность. А мы грешим направо и налево, нарушаем «оптом и в розницу» все десять христианских заповедей. Кого из нашего времени выделят потомки и будут им ставить памятники? Мы сами себя порочим убийствами, мошенничеством, неуёмной жадностью, завистью и прочими «доблестями». Разве одна часть общества не думает только о том, как бы объегорить другую часть, выехать за счёт её усилий? Разве враньё не стало у нас нормой? Как-то всё это не даёт нам права претендовать на титул великой нации.
Р.: – Обычно русофобы только на этом и концентрируют своё внимание.
С.: – Верно, гипотетический русофоб видит только наши негативные свойства и привычки. А каков наш джентльменский ответ этому русофобу? Заткнуть ему рот, как это делали в советские годы, и ничего при этом не делать, чтобы у него не было оснований для обидных высказываний?
Р.: – Надо определиться: есть русофобы и «русофобы». Первые – это злопыхатели, у которых в основе высказываний эмоциональная реакция на русских, заведомое, так сказать, «фоновое» неприятие нашего брата, ими движут лишь ощущения, личные интересы, а не осмысленное, обоснованное отношение. Им не очень нужны наши аргументы, у них нет желания, чтобы мы становились лучше, значит, в их глазах мы всё равно останемся порочными. А «русофобы» в кавычках – люди, которые честно и обоснованно отмечают наши недостатки. Многие из этой категории людей искренне хотят нам помочь избавиться от наших изъянов и ошибочных представлений. Их можно даже поблагодарить за критику, а честное признание нами своих проблем только поднимет нас в их глазах. Между критиканами и критиками – большая разница.
С.: – У нас любят прославлять и превозносить русский народ, твердить о его талантливости, об особых душевных качествах. И в то же время многие наплевательски, по-хамски, а то и просто жестоко относятся к реальным соотечественникам, а иные «гордецы» стремятся отстраниться от представителей этого самого русского народа, как от каких-нибудь гастарбайтеров из далёкой отсталой страны. Получается, русский народ – это нечто абстрактное, умозрительное, пришедшее к нам то ли из сказок, то ли из былин, но не имеющее отношения к нынешней действительности. Однако основу любой великой державы составляют живущие в ней люди. Ещё много говорим о патриотизме. Но что такое патриотизм? Это – любовь к своей родине. А родина – это, прежде всего, опять же люди, природа. У нас же многие губят природу, способны избить ни за что ни про что прохожего, устроить погром на мирной уютной улице, то есть они – «антипатриоты». И таких «антипатриотов» – пруд пруди! Убить соотечественника для некоторых – раз плюнуть! На футбольных матчах вопят «Россия, вперёд!» и тут же ломают сидения, крушат вагоны метро. Как же разрушаемая бесчинствующими фанатами родина со сломанными сидениями и разрушенными вагонами двинется вперёд?
Р.: – «Антипатриоты» – на виду. А истинные патриоты о любви к родине не кричат, спокойно и добросовестно выполняют свою работу, они незаметны. Мечта о сильной державе и вандализм, агрессивность по отношению к соотечественникам – явления, связанные между собой. В фильме Э. Рязанова «Забытая мелодия для флейты» В. Гафт пел: «Мы не сеем, не пашем, не строим, мы гордимся общественным строем». Точно схвачена суть нашего общества: раз не складывается личное благополучие, не удаётся преуспевать именно мне, что-то создавать полезное, так пусть сильной и великой будет держава. Когда у человека не ладится жизнь, не получается даже что-то естественное, вполне достижимое в обычном обществе, и препятствие он устранить не в силах, он впадает в состояние фрустрации, как говорят психологи, начинает вымещать свою досаду на всех, кто подвернётся под руку. Мы – люди крайностей. Максимализм сидит в нас весьма глубоко. И поговорки у нас соответствующие: «пан или пропал». «всё или ничего», «мы не знаем удержу ни в хвале, ни в хуле», «или грудь в крестах, или голова в кустах», «или по-моему, или никак» и пр. Нам то и дело изменяет чувство меры. В этом состоит противоречие русского человека: он – индивидуалист, способен усердствовать ради себя любимого, но ему также «за державу обидно». За неё он даже, бывает, готов пожертвовать жизнью. А между этими противоположностями – значительный прогиб.
С.: – Получается любопытная вещь: с одной стороны – гипертрофия государства, с другой – индивидуализация общества. Объединяемся – когда уж совсем прижмёт.
Р.: – Но не дай Бог, если сейчас опять кто-то попытается насильно сгонять людей в колхозы, блоки коммунистов и беспартийных, во всякие союзы и т.д. Да сейчас это и не получится. А вообще трудно делать выводы о нации, её сильных и слабых сторонах на переломе, когда всему человечеству неясно, куда двигаться дальше. Мы за ХХ век испытали все Танталовы муки, так что мы стали, пожалуй, самым мудрым народом, и
на мякине завиральных идей
нас теперь провести труднее, чем кого-либо.
А мудрость – вещь обоюдоострая. Кого-то она уравновешивает, вселяет ощущение реальности, соразмеряет желания и возможности, создаёт новые стимулы к деятельности, к движению вперёд. А кого-то приводит в состояние разочарования, апатии, пресыщенности.
С.: – То мы давали миру уроки социализма-коммунизма, кричали на весь мир, что мы – самое передовое общество в мире. А всё кончилось разрухой, массовой депрессией, проигрышем перед Западом. А сейчас какой урок преподаём, звериного феодализма? Делимся опытом, как заводы и фабрики превращать в руины? Как с нашей безалаберностью схлопотать ещё какую-нибудь техногенную катастрофу, как в Чернобыле или на Саяно-Шушенской гидроэлектростанции? Что же мы всё негативные уроки даём миру? А не позитивные, жизнеутверждающие.
Р.: – Нельзя наш опыт попытки построения социализма зачислять только в негатив. Поменьше надо говорить и о том, что вместе с провалом коммунистического эксперимента мы проиграли «холодную» войну. Слово «проиграли» здесь неуместно. В «холодной» войне не проиграл никто, а начал выигрывать здравый смысл. И с коммунистическим экспериментом всё не так категорично. Заразили социализмом-коммунизмом планету – речь не о Северной Корее, Китае, Вьетнаме и Кубе. Социализм так или иначе пустил корни во всём мире и прежде всего именно в Западной Европе: взять, например, «шведский социализм». Благодаря влиянию революции 1917 года там существенно улучшилось положение рабочих, появились мощные левые партии во Франции, Италии, нам сочувствовали трудящиеся Великобритании.
