А в соседней палате — отдельной, привилегированной — лежала в одиночестве Ирка-Илона и тоже заливалась горючими слезами: элитный роддом для неё был проплачен заранее, но она не додумалась лечь туда на пару дней раньше. Когда срок подошёл, муж повёз её на своей машине, но по дороге столько времени было потрачено в пробках, что оба поняли: до места они доехать не успеют. Поэтому пришлось сворачивать к ближайшему родильному дому. И теперь пришлось королеве подиума лежать в муниципальной больнице на застиранных простынях и молиться, чтобы не подцепить какую-нибудь простонародную заразу.

Ребёнка кормить она отказалась сразу. Заявила, что фигура для неё — важнее всего. Медсёстры подкармливали новорожденную девочку тем молоком, что нацедят в бутылочку другие мамаши.

Получилось, что в часы кормлений по коридорам бродила одинокая Маша, а в детской палате лежала одинокая Саша.

Когда Маша это обнаружила, она пожалела бедняжку и попросила разрешения покормить её. Молоко-то у неё прибыло, а девать его было некуда. Ну, раз покормила, другой, третий, — так и привыкла… Когда об этом узнала Илона, она страшно обрадовалась и вызвала Маню на разговор.

Не мудрствуя лукаво, сразу взяла быка за рога:

— В няньки к нам пойдёшь?

Маня тоже долго ломаться не стала:

— Пойду, конечно.

Так и договорились. Надо отдать должное Илоне, девицей она оказалась не слишком гонористой и не скупой. Жалованье Марье положила хорошее. Одёжек дочке накупила самых дорогих. Одно плохо — к девочке была совсем равнодушна. Если Маня приносила Сашеньку в её спальню, с удовольствием играла с ней. Минут пятнадцать. А если Маня не принесёт, так Илона сама никогда и не вспомнит.

Первый месяц Маня сама, без участия Илоны, принимала на дому и участкового педиатра, и патронажную медсестру. Потом уже сама в коляске возила девочку на приём в поликлинику.

А теперь мама совсем укатила.

— Так чего ты расстраиваешься? — никак не могла я понять. — Что она здесь была, что в Париже, — разницы-то никакой! Ни Сашенька этого не заметит, ни ты.

— Я плачу, потому что мне обидно. Такая свиристёлка, а бог ей всё дал: и мужа богатого, и ребёнка здоровенького. А у меня что есть в этой жизни?!

— А у тебя есть хороший дом, есть Сашенька и есть возможность ею заниматься. Если б тебя жизнь с Илоной не свела, пошла бы ты назад в своё общежитие и работала бы на вредном производстве. Это разве лучше? А так имеешь возможность стать для Сашеньки её персональной Ариной Родионовной. Помнишь, как нам в школе рассказывали? У Пушкина ведь тоже были и отец, и мать, да только детей своих они видели не слишком часто. Тогда в богатых семьях это было не принято. Родители вели светский образ жизни, а детками занимались няньки. Ну, и теперь этот обычай вернулся. Ничего страшного, жизнь продолжается!

— Ты правда так считаешь?.. — задумчиво спросила Маня, глядя в окно.

Постепенно она совсем успокоилась.

Тут в соседней комнате закряхтела Сашка. Маша сорвалась с места, полетела туда. Через пару минут вернулась с девочкой на руках:

— Видишь, нам с ней даже удобно в этой комнате. У нас вся жизнь проходит на первом этаже.

— Слушай, а ты что, весь день дома одна?

— Практически да. Ну, Степанида приходит, но сегодня она отпросилась у хозяев, потому что у неё внук именинник, ей стол надо готовить. А хозяин отвёз хозяйку в аэропорт, оттуда уехал на работу, сказал, что будет поздно. Понятное дело, чего ему теперь домой спешить?

— А раньше спешил?

— Да тоже не очень… У неё — своя карьера, у него — своя. И зачем только люди сходятся? Не понимаю…

Утешив Марью, я оставила её заниматься проснувшейся Сашенькой и отправилась домой.

Есть такое выражение — «соломенная вдова». Ну, или «соломенный вдовец». Это когда один из супругов отбывает в длительную командировку или путешествие, другой в это время наслаждается внезапно выпавшей свободой. Давным-давно, когда разводы были запрещены, окончательно свободными женатые люди становились только после кончины своей второй половины. А временная свобода как раз и называлась «соломенным вдовством». Так мне бабушка рассказывала.

А Сашурка теперь, выходит, «соломенная сирота»? Мама её оставила на произвол судьбы — правда, не навсегда, но всё же…

Да, Машке не позавидуешь… К девочке она относится как к родной, любит её гораздо больше, чем мамаша-кукушка, а что толку? Машу в любой момент могут заменить на какую-нибудь Дашу или Наташу, а то и на Мадлен или Матильду, если маме-супермодели придёт в голову фантазия продемонстрировать нежные чувства и забрать девочку с собой в Париж… И вряд ли папа-олигарх будет против. Это же такое удобное, такое правильное объяснение: ребёнку лучше расти в центре Европы, чем в нашем областном центре. И сколько бы мы, горожане, не раздували щёки, делая вид, что и мы — люди культурные и цивилизованные, что у нас здесь тоже имеются театры, музеи и гимназии, всё равно, против Парижа нам не потянуть, это ж понятно… Захолустье — оно и есть захолустье.

Вечером за ужином я пыталась разговорить Игната. Очень уж мне не терпелось узнать подробности их свидания с милой Липочкой. Признавать за ней роль хитрой змеи подколодной или дурочки, которая пляшет под дудку коварного брата, я отказывалась категорически.

— Игнат, так ты виделся с Липочкой в выходные? — спросила я самым невинным тоном, подкладывая салат в его тарелку.

Он молча кивнул.

Сделав вид, что я не заметила его кивка, я спросила ещё раз:

— Чего молчишь? Виделся или нет?

— Угу, — произнёс он с набитым ртом.

— Ну, и как она выглядит?

— Кто? — изумился он.

— Как кто? Липа, конечно! Или у тебя было свидание с кем-то ещё?

— Не было у меня вообще никаких свиданий!

Тут я совсем опешила:

— То есть как не было?..

Он вспылил:

— Слушай, какое тебе дело до моей личной жизни? Чего ты решила, что я буду перед тобой отчитываться?!

— Нет мне никакого дела до твоей личной жизни! Я просто хотела узнать что-то о своей подружке. Это преступление, да?

— Это не преступление. Подружке ты можешь позвонить сама и выяснить у неё всё, что тебя интересует.

— Давай телефон, — не стала я спорить.

Он продиктовал мне цифры по памяти. Ого! Либо у него память феноменальная, либо он сам эти цифры время от времени всё же набирает… Ну, или, по крайней мере, любуется ими в записной книжке.

Под его диктовку я записала Липочкин домашний телефон опять же на внутренней стороне дверцы кухонного шкафчика.

— А ты разрешишь мне время от времени звонить по межгороду?

— Звони на здоровье! Чего ты разрешения спрашиваешь?

— Так эти разговоры денег стоят…

— Ой, тоже мне «деньги»! — фыркнул он презрительно. — У нас на одни только окна в последнее время денег ушло столько, что тебе бы на месяц разговоров хватило! Или даже не год.

— Кстати, об окнах и прочем… Ты уже понял, кто на жизнь твою драгоценную всё время покушается?

— Нет ещё. Но уверен, что это — привет из прошлой жизни. Я дал задание Феликсу проверить кое-кого из моих столичных знакомых, деловых партнёров, друзей, соседей, даже бывших одногруппников. Пусть его ребятки подсуетятся! А то взял моду: здесь только охраняет, вместо того чтобы искать, откуда у этой истории ноги растут. Так можно всю жизнь охранять, а в меня так и будут лететь гранаты!

Он надолго задумался, а потом произнёс:

— Анька, ты как думаешь, а не Феликс ли всё это организовывает?

— Зачем это надо Феликсу? — удивилась я.

— Ты что, не понимаешь? Да чтобы на бабки меня разводить!

Но я упорно продолжала не понимать.

— Ну, смотри, — горячился Игнат, всё больше входя в раж. — Феликс знает, что приехал я сюда неспроста, а от безысходности. Знает, что раньше у меня были большие неприятности, что меня выдавили из бизнеса и даже вообще из столицы. Здесь я, скорее всего, никому не был интересен. Кто бы стал меня взрывать? Да и зачем? И ни в какое охранное агентство я бы сто лет не обратился. Так охранное агентство само решило пойти мне навстречу. Устроили парочку диверсий, так я тут же и побежал к ним, как миленький: спасите, дескать, защитите! А они и рады стараться: и охрану наружного наблюдения ко мне приставили, и вопросами меня замучили, пытаясь разыскать того злоумышленника, что жизни мне не даёт. Но ни хрена они не найдут! Потому что не может же человек найти самого себя…