Эва вскочил на ноги и резко развернулся. Почувствовал, как откуда-то из желудка, затопленного кофейной бурдой, в кровь бьют злость, раздражение, упрямство – качества, совершенно ему не свойственные.
– Я же твой сын! Твой сын! Как ты можешь!
– Это всё чёртова тетрадь, в которой ты постоянно что-то пишешь и пишешь, будто сумасшедший. Давай-ка ее сюда.
Это сложно было объяснить, но Эва почему-то был уверен, что подобное против правил. Против каких-то негласных, неустановленных правил – вроде тех, что порой заключают враждующие стороны. Например, не портить запасы питьевой воды и не трогать детей… и их красные тетради. Вдобавок в «Этхалсионе» Эва выплескивал свое разочарование отцом, иногда приобретавшее черты гротескной злости, так что сохранение тайн тетради приравнивалось в некотором роде к обеспечению безопасной жизнедеятельности.
– Нет, – прошептал он.
Лицо Савы исказилось от гнева. «А вот и твое слабое место, да, сынок? – вскипело у него в голове. – Ничего, ерунда, я не дам тебе стать таким же безумцем, как твой дед».
– Дай сюда, я сказал.
– Нет, пап, пожалуйста!
Это привело Саву в состояние еще большего бешенства. Мало того, что Эва считал общественный транспорт – скотовозками и, как оказалось, ни во что не ставил всё, что делалось государством для льготников, так он еще и продолжал называть его «папой». Здесь! Здесь, чёрт возьми!
– Эв, Эв, – произнес Сава и постарался, чтобы голос не дрожал от ярости, – ты ведь знаешь: это строжайше запрещено. Только имя и отчество, помнишь? Это вопрос уважения. А без этого в школьных дебрях никуда, сам понимаешь. Отдай мне тетрадь по-хорошему, и мы вместе посмотрим, как она горит.
Какое-то время они настороженно приглядывались друг к другу. Хватило бы и малейшего шороха, чтобы один бросился удирать, а второй с рычанием кинулся следом. И на этот раз их ничто бы не остановило, даже чье-либо присутствие.
Внезапно Эву осенило, и он скороговоркой выпалил:
– Мама запретила тебе ее трогать. Ни за что! Никогда! Ни при каких обстоятельствах!
Упоминание Беаты, к удивлению Савы, имело мощный успокаивающий эффект. Гнев мгновенно утих, уменьшившись до справедливого огонька, вызванного неподобающим поведением отпрыска. Сверх того, опять разболелось колено.
Пару лет назад с Савой на пробежке приключилась неприятность. Конечно же, не такая трагическая, как с Алисией Абиссовой, но всё равно довольно-таки досадная. Спускаясь с пригорка, Сава угодил правой ногой в сусличью нору, которой еще вчера не было. В результате тело подалось вперед, а колено – назад. Помнится, Беата в больнице сказала, что спорт – это не для всех. Схожим образом она вроде бы высказалась и про смерть Алисии Абиссовой.
Сава удивленно заморгал. О чём он только что толковал с Эвой? Явно о каком-то проступке. Пришлось приложить недюжинное усилие, чтобы вспомнить о том, что случилось в столовой. Это пугало. Похоже, с памятью дела обстояли всё хуже и хуже. «Не мешало бы показаться врачам, – с неохотой признал Сава. – Заодно и колено пусть осмотрят».
– Почему ты замер, Эв? Или рассчитываешь, что директор школы сам к тебе пожалует?
– Нет… Савелий Адамович, я просто… споткнулся.
– Вот и отлично, идем.
Через минуту они уже стояли у двери, за которой для любого учащегося начинались равнины унижений.
2
Кабинет директора имел на двери самую что ни на есть непритязательную табличку. Она сообщала посетителям, что внутри обитает такой зверь, как «ДИРЕКТОР ШКОЛЫ». Без фамилии, имени или отчества. И Владлену Григорьеву нравилось ощущать себя эдаким мифическим существом.
Разумеется, все знали, как выглядит человек, занимающий эту должность. И всё же порой случалось так, что в школьные земли забредал охотник, понятия не имеющий о роде, комплекции и нраве зверя, которого выслеживал. Именно поэтому Владлену нравилось находиться вне стен собственного кабинета – чтобы, так сказать, воочию понаблюдать, как посетитель его ищет, справедливо полагая, что директором может оказаться кто угодно.
Но сейчас «школьного зверя» изловили прямо в логове.
Дверь кабинета отворилась без какого-либо постукивания, и вошел сосредоточенный Сава, подталкивая перед собой сына.
Владлен в этот момент просматривал акт о списании, готовясь утвердить его. Больше он, разумеется, поражался. Изумление вызывало количество списываемых рулонов туалетной бумаги и бумажных полотенец за месяц. Он словно управлял огромной общественной уборной, занимающей несколько этажей и в которой, как ни крути, можно было пообедать и почитать. И необязательно вне стен туалетной кабинки.
– Вот это улов, – со скепсисом заметил он, откладывая бумаги.
– Здравствуйте, Владлен Маратович.
– Привет, Эв. Как жизнь? Кипит? Можешь не отвечать. Проходи.
Эва замер, не дойдя до брифинг-приставки, за которой начинался стол главного человека в школе, пару метров. Голова опущена, кулаки сжаты. Воротник рубашки – торчком. Сава тем временем отошел к открытому окну и принялся хлопать по карманам блейзера.
– Наслышан о твоей выходке, парень, наслышан. – Владлен подался вперед и поморщился, ощутив, как рубашка противно отлипла от кресла.
– Да вся школа уже наслышана, – процедил Сава. Он наконец нашел то, что искал: смятую пачку сигарет и дешевую зажигалку. Закурил. И куда только подевалась его Zippo?
Заметив неподобающее поведение зама, Владлен с укором развел руками. Сава втиснул зажигалку в сигаретную пачку и не глядя бросил. Владлен поймал сигареты и тоже закурил. Подумал, что таким зверя в логове, пожалуй, еще никто не видел. Кроме разве что Савы. И секретарши Аси. Но та видела и побольше.
«Ерунда какая, – беззаботно решил он. – Подумаешь, зам и директор закурили. Окна всё равно нараспашку, а остальные умеют стучаться. Если их, конечно, пропустит Ася, предварительно не покусав при этом».
Владлен едва не хохотнул, представив, как секретарша, столь похожая на мопса, скалит зубы и тявкает на посетителя. Затем с прищуром уставился на Эву. Понял, что подросток прекрасно осознаёт, что сегодня ему не отделаться инфантильным «я больше не буду».
– Я хотел пить. И есть, – неожиданно промямлил Эва.
– И потому ты решил, будто можешь выпить и съесть то, что предназначалось детям, коим дарованы льготы? – уточнил Владлен, изображая изумление. Впрочем, особо стараться над эмоцией не пришлось: достаточно было вспомнить акт о списании. – Государство, знаешь ли, заботится обо всех, парень. А тут появляется Эва Абиссов и заявляет, что заботиться нужно только о нём. Не ври, Эв, не надо. Что побудило тебя на столь скверный поступок?
Эва молчал. Владлен и Сава курили. Со стороны могло показаться, что два детектива пытаются расколоть малолетнего преступника, покрывающего банду, что поднаторела в налетах на охраняемые фургоны, перевозящие кофейные напитки и блинчики.
– Эв, у меня есть информация, что ты шантажировал одноклассницу. Это так? Ты хоть знаешь значение слова «шантаж»?
В глазах Эвы промелькнуло непередаваемое удивление. Он догадывался, что такое шантаж: когда один человек угрозами подчиняет себе другого. Но разве что-то подобное действительно происходило?
– Это неправда! Это… Кто вам сказал такое?
– На благо школы трудится не только твой отец. Верно, Савелий?
Сава не ответил, продолжая изучать школьный двор.
«На благо школы трудится не только твой отец».
Владлен замер. Улыбка на лице стала вялой, потерянной. До него внезапно дошло, что как-то чересчур уж много людей пеклось о так называемом благе школы; как будто в школьных стенах орудовало некое тайное общество. Вдобавок Владлен собственными ушами слышал, как некоторые педагоги странно называют друг друга.
«Ангел, Нора, Крисси, Шафран – кто это вообще? – подумал он. – Нет, Шафран – это Шафран, конфетка с острова История. Господи боже, мне сорок два, я директор школы, а у меня в подчинении люди с погонялами. Одна даже кольцо в губе таскает, хотя я запрещал. Или нет?.. Мама бы мной гордилась».
