Беата припарковала машину, миновала еще одну проходную, на этот раз внутреннюю, и прошла в раздевалку. Там вынула из шкафчика стерильный халат и захватила бандану. Надела всё это – халат без возражений лег сверху на платье – и направилась в цех розлива. Хорошенько вытерла ноги на дезинфицирующих ковриках.

– Беата!

К ней подбежали две девушки в той же униформе – Эли и Ная. У Беаты, как у менеджера по контролю качества, были свои подчиненные, только вот назначила их отнюдь не кадровая служба. Эли, довольно робкая по своей природе, была типичной жертвой домашнего насилия. Безынициативная и блеклая, она навлекала на себя все шторма. Ная же, беловолосая и крупная, точно викинг, отыгрывалась на муже за весь женский род, распиная его за всякую мелочь.

Обе – Сёстры Пустоты. В будущем, разумеется. А пока что ни одна об этом даже не догадывалась.

– Мои хорошие! Хорошие! – Беата обняла девушек, наблюдая в их глазах сладкую поволоку. – Что у нас нынче в женском уголке? Школа? Мужья?

– Шесты стоят как вкопанные, – бодро сообщила Ная. Посмотрела на подругу: – Расскажи ей, Эли, ну же, давай!

Эли, потупив глаза, сбивчиво заговорила:

– Я всё сделала, как ты велела, Беата. Подошла к нему вечером и не стала говорить обо всех этих женских мелочах, от которых он обычно сходит с ума. Я взяла платочек, что ты дала, и ткнула Коте в лицо. Он пришел в бешенство, заявил, что переломает мне все кости, а потом… потом он… – Она перевела дух. – Он на меня накинулся, но не ударил, а потащил в спальню. И там пыхтел, пока я не…

– Она кончила! – взвизгнула Ная, притопывая на месте. – Наша мышка достигла главного семейного огонька!

– Я почувствовала себя… неприлично новобрачной, – робко добавила Эли. Ее щёки так и пылали.

Тут уж все расхохотались.

Правда, Беата с трудом держала себя в руках. Идиот из собачьей будки израсходовал ее дневной лимит терпения на глупости. А подобные разговоры определенно к ним относились. Особенно если приходилось выслушивать Эли, называвшую ласковым прозвищем «Котя» того ублюдка, что оставил ей трещину на бедре, прижег зажигалкой руку за чересчур горячий обед и по меньшей мере пару раз отправил в больницу.

– Но я не понимаю, Беата, – прошептала Эли, смотря с невысказанной мольбой. – Теперь Котя вообще не встает. После… ну, после этого он не двигается… Только дышит и молчит. Я вызвала к нему Пасвинтера, нашего участкового врача, и этим утром…

– И падал свет иных планет, – устало произнесла Беата ключевую фразу.

Разумеется, всё можно было сделать по старинке, с помощью феромонов или того же поцелуя, но внушение в долгосрочной перспективе давало куда больше преимуществ. Никаких тебе лишних хлопот: человек, раз получивший команду, безупречно исполнит ее не единожды.

Глаза девушек остекленели, а сами они разбрелись по цеху. Эли с мечтательным выражением на лице, оставшимся после сами-знаете-чего, отправилась запирать двери, а Ная вышла в центр цеха и подняла правую руку.

Этот жест тоже был триггером, только предназначался он охранникам в дежурном пункте. В эту самую секунду они обесточивали пульт видеонаблюдения. Всех случайно заглянувших зевак ожидал бы абсолютно вменяемый ответ: «Да, проблемы с энергопитанием. Нет, помощь не требуется. Всё сделаем сами». И так вплоть до требования покинуть охраняемую зону.

Беата между тем направилась к трем огромным резервуарам. Каждый хранил в себе свыше пятидесяти тысяч литров молока – после того как оно было очищено от механических включений в здоровенных сепараторах. Описанию все эти конструкции поддавались с трудом, напоминая нагромождение баков, щитов и серебристых труб.

Наконец девушки подошли к Беате. Ная сняла с ее головы бандану и бережно погладила рассыпавшиеся тяжелые волосы. Эли скинула с Чёрной Матери стерильный халатик и высвободила из платья. Поцеловала белоснежное плечо. Потом девушки стянули с нее трусики, такие же черные, как и ее волосы, и Беата просто вышла из них.

Поддерживаемая мягкими касаниями девушек, Беата поднялась по лесенке крайнего левого резервуара.

Молочная гладь была девственной и спокойной. Крошечное смотровое окошко позволяло лишний раз убедиться в чистоте продукта. Иной раз всплывший комок сливок или жира мог сказать специалисту куда больше, чем часовой замер.

Без каких-либо усилий Беата открыла технический люк. Эли и Ная остались внизу, следя за ее действиями взглядами осоловевших коров. В них было слишком мало крови Чёрной Матери, чтобы они без промедления пополнили ряды Сестёр Пустоты, но всё же достаточно, чтобы они сыграли свою роль, когда придет время.

А оно приближалось.

Беата опустила правую ногу по щиколотку в молоко, поболтала там и неожиданно для себя захихикала. Подумала, что она единственная, кто пребывает в абсолютной прохладе, пока весь Петропавловск-Камчатский изнывает от жары.

«Молокозавод Петрокам», творивший молочную магию на севере города, был сверху донизу забит кондиционерами. В закрытых системах молокопроводов циркулировала ледяная вода. Даже отгрузка молока для последующей транспортировки производилась строго при температуре не выше шести градусов.

Белый холод тек повсюду. Но его истинным центром была Беата. Черное на белом.

С этими мыслями Беата соскользнула в молоко. Холод и полумрак объяли ее, заключая в кокон из тишины. Она легла на спину и расслабилась. Кожа выделила первые феромоны. Небольшое усилие, и тело, никогда не принадлежавшее коренному человеку, заработало на всю катушку.

Люди должны быть восприимчивы к тому, что грядет. Особенно дети.

А что может быть убедительнее и невиннее молока?

1

Последней в туалет зашла Нора. Ее глаза за линзами очков-хамелеонов, как всегда, казались напрочь лишенными жизни. Отчасти это отражало ее мировоззрение: всё стоящее находится там, в безымянном и темном Городе, сторонящемся любых координат. По крайней мере, координат этого мира. Человеческого, если угодно.

Нора встретилась взглядом с остальными. Улыбнулась. Ее шестой «А» в эти самые секунды слушал оперу «Орфей и Эвридика». Или не слушал, а оцепенело прислушивался, парализованный и напуганный звуками, что внушали ужас и приказывали оставаться на местах. Нора знала, что нечто подобное провернули у себя в классах и остальные «сестры».

Крисси, скорее всего, приковала внимание учеников к физической карте Австралии и Океании, и те, как одержимые, сейчас таращатся на острова, котловины и моря, не замечая, как глаза краснеют и наполняются слезами. Никто не интересовался, почему Крисси постоянно использовала именно эту карту. Возможно, таким образом она компенсировала потаенную тягу к клочкам суши, окруженным соленой водой.

Шафран наверняка поставила у доски заику и принудила того читать вслух что-нибудь об индустриализации и коллективизации тридцатых годов. Скука смертная. После этого класс еще несколько дней будет запинаться и тянуть слова. Очередная загадка для родителей и лишний повод отправить детей не в музей, а в профилактический тур по больницам.

С Ангелом было проще всего. Как завуч по научно-методической работе, она могла перемещаться по школе так, как ей заблагорассудится. Впрочем, если уж говорить начистоту, любая из Сестёр Пустоты поступала подобным образом.

– А здесь прохладно, – безразлично заметила Нора. – Это будет Маноева?

– Или она, или Уварова, или Сахнович. – Крисси подошла к двери и вслушалась в звонкую тишину школьного коридора. Ничего. – Правда, Сахнович учится в классе на год старше. Как по мне, она слишком ветреная и громкая для нашего красавчика.

– А Эва симпатизирует многим, не так ли? – улыбнулась Ангел.

– И ни одна из них не дотягивает до уровня Чёрной Матери, – отрезала Нора. – Все симпатии – только для нее! Все усердия – во благо Матери!

Все почтительно замолчали. Крисси даже опустила голову, отчего ее собранный на затылке пучок темных волос задрался. Первой не выдержала Шафран. Будучи самой молодой – двадцать девять лет против тридцати трех Ангела, тридцати одного Крисси и пятидесяти трех Норы, – она частенько позволяла себе лишнего.