«Это мысль, – вдруг понял Эва. – Спичка, которой не хватает, чтобы все сошли с ума, – это мысль. Не обида, не злость, а чья-то мысль».

На мгновение ему показалось, что он сумеет отыскать эту мысль в себе. А это до чертиков перепугало его: не хотелось, чтобы такая орава в мгновение ока свихнулась. Обожали здешние крикуны «бензиновое молоко» или нет – будет лучше, если все спички останутся рассованными по карманам.

«Прославься, Эв, или они убьют меня».

Эва поискал взглядом Вики. Что она имела в виду? Ей и впрямь кто-то угрожает? Он ахнул. А если она тоже видит каких-нибудь страшных образин и тоже вписывает их в тетрадь, лишь бы они отвязались?

«Нужен подвиг, Вики? Хорошо, будет», – твердо решил Эва.

Наконец он увидел то, что отстраненно высматривал.

В дальнем углу зала находились обеды для учащихся из малоимущих семей. Эва ни разу не видел, чтобы к этим столам кто-либо наведывался. Все так называемые малоимущие добирались в школу на автомобилях с личным водителем и без проблем покупали в школьном кафетерии всё, что им требовалось.

Сейчас у столов находился одинокий мальчик, жевавший со скучающим видом кусочек блина. Худой. С темными кругами под глубоко посаженными глазами. Поставив левую ногу на скамью, он оперся на коленку и безразлично орудовал вилкой.

Заметив приближение Эвы, мальчик произнес:

– Только не пей эту дрянь, Эв. Мой желудок подсказывает, что молоко для нее надоили у батареи отопления.

Эва сдавленно хохотнул:

– Знаешь, мой желудок того же мнения. Но он еще и к заднице прислушивается. А там тоже что-то не особо довольны.

На этот раз хохотнул мальчик. Впрочем, лицо его всё равно осталось таким же безжизненным и пустым.

– Ты знаешь, как меня зовут? – осторожно спросил Эва.

– Все знают, как зовут ребенка с красной тетрадью, сына Психопата. Без обид.

– Без обид. – Эва слышал, как отца потчуют за спиной, и не горел желанием защищать вспыльчивого родителя. – А ты? Как твое имя?

– Гелий. Только не как газ, а как греческий царь. Сирота. – Мальчик показал на переполненные тарелки и стаканы: – Кому-то же должно было это в итоге понадобиться, правильно? Только не пей эту дрянь, – повторил он. – У меня дурное предчувствие. У меня теперь всегда дурное предчувствие.

После этого мальчик положил вилку на край стола и ушел, опустив голову. У Эвы болезненно сжалось сердце. Он и забыл, что эти столы не только для выпендрежников, чьи отцы и матери разбирались в бумажных махинациях.

Секундой позже Эва набросился на «бесплатное угощение». Да так, словно за душой у него ничего не было: ни завтрака, ни родителей.

6

Симон, выпучив глаза, смотрел на Эву Абиссова и не мог надышаться. Лопатки мальчика, торчавшие под синенькой рубашкой, то поднимались, то опускались, когда руки подносили к голове вилку с бесформенным куском обжаренного теста, сочащегося начинкой, или стакан с кофейным напитком.

Учитель обществознания едва сдерживал радость. Тремя минутами ранее он тащился за Эвой по школьному коридору, а потом и по столовой, будто полуспущенный воздушный шарик на ленточке. Стоило отвернуться, и накатывала тошнота. Ученики, столы, лужицы кофейного напитка – Симон ничего не замечал.

Сейчас, когда они оба наконец остановились, всё поменялось в лучшую сторону. Освежающий ветерок задувал под воротник и охлаждал тело. Пот на лбу высыхал как по мановению волшебной палочки. Воздух казался невероятно вкусным и прохладным, будто шоколад из холодильника.

Внезапно тошнота вернулась – налетела всепоглощающим шквалом мировой дурноты. Теперь Симон не сомневался, что схватил тепловой удар, или солнечный, или оба сразу.

Бросив на Эву короткий взгляд, он сорвался с места. Пулей вылетел из столовой и, не разбирая дороги, помчался по коридору. Перед глазами маячил образ Эвы Абиссова. И образ раздувался, покрываясь жирными лишаями, сочащимися коричневой жидкостью. У столов фыркала и насыщалась невообразимая тварь, проглотившая мальчика. Воображение не скупилось на подробности, вырисовывая их всё четче и четче.

Подвывая от ужаса, Симон резко повернул за угол и врезался в чье-то плечо.

– Симон Анатольевич, вы не в себе? Ваше счастье, что вы налетели на меня, а не на какого-нибудь лоботряса, нахватавшегося от отца принципов школьного образования. Что случилось?

На Симона с раздражением смотрел Савелий Абиссов, завуч по учебно-воспитательной работе. Не изменяя своему вкусу, Абиссов носил синий блейзер, однотонную рубашку, идеально выглаженные брюки и темно-коричневые кожаные мокасины. Хмурясь, он потирал правое колено, хотя удар, насколько помнил Симон, пришелся ему в плечо.

«Красивый сукин сын», – совершенно некстати подумал Симон и вздрогнул. Мысль показалась ему чужеродной, присланной извне.

– Твой сын, Савелий, сейчас в столовой уплетает обед, предназначенный детям-льготникам. Это шантаж, ясно? Или трусики, или он будет чудить!

– Что?!

Мысли Симона не поспевали за языком, но даже в таком лихорадочном состоянии он понимал, что выплескивает наружу не факты, а свой припадок. Он даже не заметил, как перешел на «ты», чего обычно себе не позволял. Стоявшие неподалеку ученики прислушались. Кое-кто полез в карман за смартфоном.

– Именно, Савелий, именно. Твой сын шантажирует одноклассницу. Или трусики, или чудачества, слышишь? А что будет дальше? Он начнет бить стёкла и резать ими других детей, пока ему не дадут сладенького?

Лицо завуча побледнело; в серых глазах простерлась долина гнева. Отпихнув Симона, он устремился по коридору в сторону столовой. Недолго думая, Симон бросился следом, ведомый ароматной струйкой свежего воздуха. Он напоминал себе кобылу, неспособную сойти с колеи. И сейчас такой колеей выступал запах лосьона после бритья, исходивший от Абиссова.

В столовой они появились почти одновременно.

– Трусики за компот! – громко провозгласил Симон.

Никто не обратил на это внимания. Классы продолжали свой относительно спокойный прием пищи, и мало кто замечал, что один из учеников, Эва Абиссов, насыщался там, где ему не положено. Два или три педагога, с выражением искреннего недоумения на лицах, уже направлялись к нему.

Симон ощутил, как незримые когти, крутившие с самого утра вентиль с горячим и холодным воздухом, наконец-то оставили его в покое. Его ноги подогнулись, и он обессиленно рухнул на свободный стул.

7

– Что ты себе позволяешь, Эв?

Голос отца был тяжелым, как камень. Но куда тяжелее была его рука, опустившаяся Эве на плечо.

Только тогда до подростка дошло, что он крупно вляпался.

1

Они стояли рядом с питьевым фонтанчиком. Стояли и молчали. Будто бык и матадор, ожидающие, когда освободится арена для корриды.

Сава, положив правую руку на плечо сыну, пытался прогнать желтые и красные пятна гнева, прыгавшие перед глазами. Он знал суть корриды и прекрасно понимал, что у «бычка» нет никаких шансов.

Эва тоже отлично понимал, что сейчас произойдет. Он никогда в жизни не интересовался корридой и плохо представлял, в чём ее суть. Но он знал, почему они замерли в южном коридоре второго этажа, подставив полосе света кончики кроссовок и мокасин. Со стороны могло показаться, что они размышляют, сильно ли их мучит жажда. На деле же они ждали, когда закончится перемена.

Абиссов-старший ждал, борясь с яростью.

Абиссов-младший – с испугом.

«Свидетели разойдутся, и тогда-то всё и начнется», – с горечью подумал Эва.

Отцовская рука всё ближе подбиралась к воротнику его рубашки по мере того, как пустели коридоры.

Наконец захлопнулись последние двери. Топот стих.

– Идем к директору, Эв. Нам есть что обсудить.

– Пап, послушай, это…

Договорить Эва не успел. Отцовская рука всё-таки забралась под воротник, застыв там твердыми камешками, а потом толкнула его. Эва охнул, неожиданно обнаружив, что каким-то образом сумел преодолеть пару метров, не касаясь пола. Он рухнул на колени, растянулся. Рюкзак мягко наехал на затылок.