Ника молчит, наблюдает за людьми, которые идут спиной вперед, а время их переливается по сосудам, которые пронизывают небо. Откуда-то сверху слышна вибрация двигателей — между сосудами, не задевая их, летят обратно самолеты, несут бледных пассажиров в исходные точки их жизней, в родительские дома и детские кровати. Все возвращаются.

— Они недостойны, — продолжает Ворон. — Они извратили таинства и откровения Великого духа, которые нам открылись. Посмотри на них: сидят на таблетках и уколах, цепляются за жизнь, ходячие мертвецы. Они больные, ими управляют злые духи. Заедали чужой век и продолжают заедать.

— Людей убивать нельзя, — говорит Ника назидательно.

Ворон качает головой.

— Это не убийство. Это ритуал.

Они молчат. Асфальт и лед бросаются под колеса их автомобиля.

— Ты многих вдохновила.

— Я?

— Мы ждали наследницу. И ты нам показала, как должно быть. — Ворон обводит рукой магазины, мелькающие вдоль дороги. — Знаешь, сколько из этого принадлежит тебе?

Ника качает головой, ей наплевать. Светофор мигает ей, ей улыбается трамвай. Стеклянные витрины гремят светом, машины несутся всё быстрее, их многоцветный рой влечет и жалит звуком, и живость не кончается вокруг, а длится до автовокзала.

Рейсовый ночной автобус похож на жука: тонированное стекло как глаза, а тело белое с черной полосой. На нем написано: «Староалтайск — Новосибирск». Внутри горит свет, сидят пассажиры — жук их сожрал.

Ника может ровно стоять. Это неплохо.

Ворон сует ей в руки туго набитый рюкзак — не ее старый, этот гораздо вместительнее — и велит ехать. Дает билет, небольшой, как кассовый чек из магазина.

— Отправится в ноль пятьдесят пять.

Ника обнимает Ворона, перо щекочет глаз.

— Береги себя, — говорит она. — Не убивай людей.

— Я постараюсь, — отвечает Ворон. — В Новосибе не задерживайся.

В автобусе она садится у окна. В рюкзаке пухлый конверт, паспорт — с ее фото, на имя Марины Аникиной. В конверте сто тысяч налом. Остальное место занимает ее одежда, среди сложенных вещей Ника нащупывает обечайку — бубен.

Когда автобус трогается, она машет Ворону, машет автовокзалу, машет Потоку, Юбилейному парку и Алейке, машет Оби, проезжая над ней по мосту.

Хочется спать. Перед тем как отключиться, Ника видит буквы у шоссе: «Староалтайск». Рядом стоит медведица. Она провожает автобус взглядом и не спеша заходит в лес.

выдох третий

Красивых решений нет. Их просто не бывает, думает Рома, собирая вещи. Но ощущение все равно мерзейшее. Как крыса убегает.

По дороге домой он встретил у шиномонтажа Скопенко — стянутого кожаной курточкой не по размеру. Рома подумал — честное слово, он сперва думал, — захлопнул багажник, подошел к Скопенко и ебнул ему по лицу. Скопенко отшатнулся, прижал руку к скуле. В ответ не полез, натуральное чмо.

— Ты чего?.. — растерянно спросил он.

— Привет тебе от Светы, — ответил Рома и навесил снова, так, что Скопенко упал и уже не встал. Кто-то из работников выглянул из шиномонтажа и тут же скрылся — видимо, Скопенко паршивый шеф.

Теперь Рома вспоминает это и камеры у парковки Китаева и в который раз себя ругает. Думает, увозить мать или нет, ей же не дадут житья в Староалтайске. Он ходит, заталкивая вещи в дорожную сумку — решил ехать налегке.

Звонит Андрей:

— У меня есть адрес, — говорит он.

Рома записывает — это в соседнем районе, ехать минут двадцать. Андрей уже там и ждать не хочет, вдруг что произошло.

— Не лезь туда пока! — велит ему Рома, сбегáет к машине, кидает сумку в багажник.

Он едет, представляя жуткие картины: как Ника прыгает из окна. Или лежит в крови. Или просит о помощи, а после поджигает себя или ее поджигают. Вдруг Андрей спугнет тех, кто ее держит, или спровоцирует какой-нибудь пиздец?

По адресу находится панельная девятиэтажка, похожая на ту, в которой жила Ника. Рома поднимается на последний этаж. Дверь нужной квартиры приоткрыта, за ней горит свет. Тишина.

Рома заходит. Справа комната, пустая — в прямом смысле, в ней нет ничего, кроме матраса. Налево от входной двери кухня, Рома тихо идет туда, попутно заглянув в ванную: унитаз с ржавыми потеками на стенках, на дно ванны свалены ножи и пилы для разделки мяса. Рома не сразу понимает, что они в крови.

На кухне его ждет мужчина. Он полностью раздет, с пальцев ног капает на пол, брюшная полость вскрыта. На животе вырезан «фартук», извлечены кишечник, почки, печень, желчный пузырь, разложены на столе, будто на рыночной витрине. Под стол натекла темная, густо пахнущая смертью лужа.

В коридоре кто-то шаркает. В дверях стоит Наташа в расстегнутом пуховичке, осматривает квартиру без интереса. Увидев Рому, она вяло машет ему рукой.

— Тут пахнет, — говорит она, морща нос. — Они бы хоть полы помыли, я не знаю…

— Ты что здесь делаешь? — спрашивает Рома. Голос предательски дрожит. — Блин, звони ментам. Это пиздец.

Наташа молча улыбается. Поднимает палец — подожди, мол, — делает шаг назад, в подъезд, и жутким голосом кричит:

— Помогите! Помогите! Полиция, на помощь!

Эхо ее крика мечется по подъезду, и Рома сбегает за ним, вываливается в слепящий снежный холод и спешит к машине.

выдох четвертый

В мифах ненцев и селькупов небо разделено на семь ярусов, а подземный мир — на семь слоев льда. На Алтае верят, что Верхний мир от Нижнего отделяют три слоя земли, и есть еще горизонтальное деление — четыре стороны света.

Мир Средний, по мнению отца, поделен на семь соблазнов, и худший из них — соблазн материального достатка.

Последний раз я видела Дагаева у нас в квартире на Потоке. Он вернулся рано, позвал меня на кухню выпить чаю. Выглядел странно: суетился, путался в словах.

— Они хотят меня убрать, — сказал он, заглядывая в заварочный чайник. — Всеми овладела алчность, похоть. Я же спасаю души, а не… Я их спасал, всех, хоть ты понимаешь это?

Я ерзала на стуле, явно не понимая, о чем папа говорит, но понимая — произошло непоправимое.

— Времени мало, — пояснил отец. Он достал пакетик с сероватым порошком, высыпал его в чайник. Налил чаю себе и мне, дождался, пока я выпью.

Что-то скреблось в нем. Как будто в животе его сидела крыса. Как будто она бегала внутри в поисках выхода, прогрызала в теле лабиринт.

Отец посмотрел в окно.

— Смотри, там Лена.

Внизу, у парка, стояла белая фигура. Она смотрела прямо на нас, мы — на нее. После она превратилась в медведицу и ушла.

— Она теперь в любом лесу хозяйка, — сказал отец. — Мы не уходим никуда с тобой. Мы остаемся здесь, как все великие шаманы. Ты получишь новое имя и новое тело, которое будет сильнее и выносливее старого тела в десятки раз. Ты получишь разум и настоящее зрение, настоящий слух. Когда духи спросят тебя, зачем ты к ним пришла, отвечай: чтобы дали мне разум. Чтобы я стала человеком. Повтори.

Я повторила.

Звук крысиных коготков стал громче, папин голос — тише, свет уходил, и больше ничего, пусто.

Я пришла в себя уже в больнице. Со мной в палате лежали еще три девочки. Одна из них увидела, что я открыла глаза, и позвала врачей. Вскоре приехала мама.

— Где папа? — спросила я.

В ответ она разрыдалась.

— Он спит, — сказала наконец. — Уснул навечно.

Потом были обыски, ну ты помнишь, я уже говорила. Загородный дом опечатала полиция, мама и Китаев потом его продали. Дела завели только на некоторых учеников отца.

Мне поставили диагноз.

Про папу сняли фильм.

А сам он спит.

Возможно, спит во мне.

«Трагедия в тени „Сияния“»

Фильм Александра Скуратова

В 2006 году в тихом алтайском городке разыгралась драма, достойная пера Шекспира, однако, к сожалению, это происшествие — не вымысел, а горькая реальность. Бывшего главу секты «Сияние» нашли мертвым в его квартире. Согласно официальному заявлению правоохранительных органов, причиной смерти стало отравление. В квартире также обнаружили его дочь в тяжелом состоянии. К счастью, девочку своевременно госпитализировали, ее удалось спасти.