Ты же обещал, что проблем не будет, а тут такой пиздец, отвечает незнакомый Нике мужской голос. Уже газеты подключились. И у ребят вопросы, много вопросов. Говорят, наследница Дагаева вернулась.

Да ну не будет она в это лезть.

Уже влезла, Толь. Ее заберут допрашивать, и все. Там же сразу поймут, что это не она, не та комплекция.

А мы тут тоже ни при чем. Где доказательства?

Пара тихих неразборчивых фраз, журчание ручья, пение дýхов, щелчок зажигалки.

Это недопонимание, мы разберемся. Уже разбираемся. Пока на Ленина подержим.

А дальше что, Толь? Чего ее держать? Реши вопрос.

Ника открывает глаза. Переворачивается, хочет встать на кулаки, чтобы отжаться, но получается всего пять раз. Лишь после она понимает, что на ней нет одежды.

Голова кружится, но не болит.

Она в одной из съемных квартир секты, это очевидно. Интересно, Света просветлялась здесь или в другом месте?

Ника пробует отжаться еще. На этот раз выходит десять.

Пить хочется. Короткий день заканчивается, и в комнате сгущается тьма. Освещения нет.

Когда становится совсем темно, в комнату заходят — кто именно, не видно, свет из коридора слепит. Ника может различить только невысокий мужской силуэт. Он пересекает комнату, сует Нике в руку прохладный стакан. Она с жадностью выпивает залпом все, что в него налито, и лишь после чувствует на языке химическую горечь. Ее мутит, тошнит, она валится на матрас.

Дверь закрывается.

Потолок кружится, как барабан в стиральной машине.

Ника лежит, слушает другие голоса, какой-то из них принадлежит ей, он мужской.

Зима — это небытие, время для мертвых.

Русло реки ветвится, создает образ дерева.

Вода — символ хаоса и Черного шамана.

Есть пиво «Староалтайский шаман», Ника недавно видела в магазине. Сколько нужно его выпить, чтобы просветлиться?

В пещере Аю-Таш, должно быть, холодно.

На вдохе втяните в себя энергию денег, призовите Духа-хозяина Злата, сон и деньги мне в руку, повторите во второй день лунного цикла, наморатнатрая я намобагаватешагджамуне тата гатая архате самьяксамбуддаядадъята ом.

Мог ли отец вернуться не в своем теле?

В своем ли Ника теле?

Она соскальзывает в живую, дышащую, велюровую на ощупь тьму, падает через сплетение корней, бьется о них боками.

Ника приподнимает голову. Она лежит в реке, из той реки зачерпывают воду, вливают Нике в рот, прохлада стекает по горлу. Нике просверливают уши, Нику кладут в большую глиняную миску, на дне той миски запекшаяся кровь. Ты станешь шаманкой, черной как тучи и земля, говорят ей голоса. На шею ей надевают петлю из веревки, ведут куда-то очень далеко. Под ступнями колкая хвоя, шишки, трава, холодная грязь, вода, сухие листья, снег.

Ее приводят на поляну. Горит костер, поляна вся в снегу. Семь наставников в деревянных масках стучат в бубны, танцуют посвященные послушницы. Луна висит над ними операционной лампой. Ника идет мимо собравшихся. Ветер свистит между деревьев, оставляя на них свой шепот, тени ветвей проглядывают сквозь голубоватый снег как вены. Нику привлекает то, что дальше. Впереди ее ждет что-то захватывающее, родное и при этом неизведанное. Сияющее.

Рядом идет медведица.

Привет, говорит ей Ника. Ты пойдешь со мной?

Медведица толкает ее в бок шершавым носом, и Ника снова падает — в тепло, на пол.

Кроме нее в комнате есть кто-то еще, Ника видит его очертания, подсвеченную часть лица — он сидит на стуле и играет в телефон. Затем прерывается и прикладывает мобильник к уху.

— Да все как обычно, — говорит. — Ну сегодня ночью вряд ли, это слишком…

Лес проступает сквозь него, как будто комната — лишь изображение проектора, наложенное на сосновые стволы. Позади него в лесу Ника видит женщину с синими губами. Женщина держит за руку мальчика лет восьми.

Телефон гудит еще раз.

— Да? А. Да, я понял. Адрес сейчас пришлю.

Он кладет трубку, матерится, что-то пишет в телефоне. Женщина и мальчик все еще стоят за ним.

— Почему они вдвоем? — спрашивает Ника, и ее сторож вздрагивает.

— Что?

— Женщина за твоей спиной. Почему она с ребенком?

Глухое молчание. Наверное, она попала в точку. У каждого есть тайна.

Мужчина начинает что-то быстро набирать в телефоне.

— Ты знаешь, кто я? — Ника приподнимается на локте. — Знаешь, кого ты держишь здесь?

Он на мгновение перестает печатать.

— Убери телефон, — говорит ему Ника.

Мужчина не слушается, пальцы снова стучат по экрану.

— Они не найдут покоя, пока ты с ними не пойдешь. Я, аватар Великого духа в Среднем мире, говорю тебе — ты не верил по-настоящему. Тобой владела алчность…

Он резко встает, выходит, забрав табурет с собой. Щелкает замок.

Ника ложится на спину, раскинув руки и ноги. Над ней мерцают звезды зимнего леса, слышны бубны шаманов, шумят сосны, звенят бубенчики на ветках. Спокойно, как в утробе матери. Ника ловит золотые нити в воздухе, сплетает из них покрывало и набрасывает его на себя, засыпает на время.

Она просыпается от ругани за дверью. Мужской голос говорит: вы что здесь, охуели, вас вообще здесь не должно быть, у вас свои дела, свои обязанности, вот и пиздуйте их решать, ты меня не слышишь, что ли, это что, эй, ты что делаешь, опусти, а ты чего стоишь, выведи его, бл…

Что-то стучит, упав, хрипит, а Ника снова проваливается в лес. Она ведет пальцами по стволу сосны, кора теплая, податливая, Ника раздвигает ее руками — та подается с чавканьем — и забирается внутрь.

Она пробуждается от щелчка замка. По комнате ползет свет, достигает Ники, лижет ее пальцы. В дверях стоит высокий ворон в тренировочном костюме. Его круглый глаз размером с Никину ладонь, клювом он цепляется за дверной косяк. В руках Ворон держит телефон.

Он приглашает Нику выйти. Она встает, идет к двери, но выход ускользает, отпрыгивает в сторону. Ника хватается за руку Ворона, идет за ним по коридору. Они в пустой однушке, на кухне свалены коробки: в ближайшей к Нике гирлянды шприцов, порошки и таблетки. У раковины чипсы, банка газировки, три пачки сигарет, одна пустая. За столом сидит бывший Никин охранник, положив руки на спинку дивана. Он показывает Нике свои внутренности, и ей хочется его прикрыть. Она сама, конечно, часто забывает про одежду, да что там, прямо сейчас стоит голая посреди кухни, но оголяться так вот — это чересчур.

Свою одежду Ника находит в пакете рядом с мусоркой. Там же лежат ботинки. Ника одевается. Изучает алого охранника, тот смотрит в потолок и улыбается, вытекает на пол потихоньку.

Ворон набрасывает ей на плечи мужскую куртку с вешалки. Оттуда же Ника цепляет шапку. Мама говорила ей все время: не ходи без шапки, застудишь уши.

— Я хочу к маме, — говорит Ника.

— Нельзя, — отвечает Ворон.

Они спускаются к машине. Ворон стягивает ей руку жгутом и что-то колет внутривенно, бормочет: сейчас отпустит, потерпи. Ника вздыхает, наблюдает, как над многоэтажкой, откуда они выбрались, кружат серые тени, летят шаманы, скачут олени.

Ворон смотрит на нее круглым глазом, приоткрывает клюв. Затем заводит машину, и они выезжают на проезжую часть, а дорога вздыбливается, собирается гармошкой, тащит их обратно к дому, а потом бросает вперед, чуть ли не в столб, и Ника взвизгивает.

— Что? — испуганно спрашивает Ворон, тормозя.

— Ничего, просто неожиданно было. Как на американских горках. Всегда хотела прокатиться, знаешь.

Ника заглядывает в бардачок. В нем брошюры: тренинги, диагностика проблем с работой и личной жизнью, энергетическая чистка, восстановление каналов, снятие программ. Телефонный номер — набор цифр такой же, как в адресе приходящих Нике писем. Рядом фото: Андрей в белой рубашке и клетчатом галстуке, как будто ведет прием в домоуправлении.

— Снятие программ — это для телевидения, да? — хохочет Ника.

— Родовых программ, — отвечает Ворон. — Извини, что недоглядел, — добавляет он. — Я должен был знать, что они так поступят.