Китаев сбрасывает пуховик, идет на кухню. Света в зеркале снова указывает на выход — вали, мол, понимает Ника. Она сует босые ноги в ботинки, тихо открывает дверь, но на этаже ее ждут парни Китаева. Они стоят у лестницы, не обойти.

— Все в порядке? — Китаев выглядывает с кухни.

Ника кивает, возвращается в квартиру.

— Ты будешь чай? — спрашивает она, нащупывая телефон в кармане.

— Я заварил уже. Все, как ты любишь, садись.

Что делать — Ника садится за стол. Торт уже нарезан, один кусок ждет ее на блюдце. Китаев хозяйничает: наливает Нике чай, придвигает сахарницу, и Ника в который раз поражается его умению чувствовать себя как дома везде и всюду. Она пишет Роме сообщение: приехал Китаев. Отправляет. Блокирует экран.

Что-то скребется. Ника пытается понять, откуда звук. Она же сыпала за плинтус яд, раскладывала ловушки, неужто мало?

— Ты слышишь? — спрашивает она, и Китаев поднимает брови.

— Что?

— Что-то шуршит.

Пару мгновений он прислушивается и качает головой.

— Душа моя, ты ешь давай. Я к тебе по делу. Начальника полиции вчера убили. Друга моего.

— Плохо, — отвечает Ника. Она не испытывала симпатии к Широкову, но он заслуживал не смерти, а тюрьмы скорее. Ну, или хотя бы суда. — Нашли, кто это сделал?

Китаев качает головой, закашливается. Ника молча ждет, когда его приступ уймется.

— С другой стороны, он ведь и так болел.

— Ну ты, конечно, тварь — так говорить. Меня, получается, тоже можно в расход? Или тебя.

Ника многозначительно молчит, смотрит сквозь Китаева, попивая чай.

— А в «приют» зачем ходили с Ромкой и Андреем?

— Захотелось.

— А если они узнают, кто ты?

— Я и не скрывала.

Китаев подается ближе.

— Ты понимаешь же, что так нельзя?

— Мне можно все, — отвечает Ника. — Я — новый аватар Великого духа, если ты не в курсе.

Китаев хмыкает. Шуршание делается громче, когда он открывает рот. Как будто крыса у него внутри, заблудилась в животе.

— Ты думаешь, твой папка что-то там решал? Он был клоуном. И ты такая же. Хотя чего с тебя взять, — он машет на Нику рукой. — Признайся, это же ты подожгла девицу на чердаке.

Ника качает головой — нет, не она конечно же. Да? А ты откуда знаешь, спрашивает другая Ника, подмигивает с чайной поверхности из чашки.

— Ну кто тебе поверит? — вторит ей Китаев. — Хотя, может, и правда не помнишь. Ты же на таблетках.

— Я их не пью давно.

— Тем более! — Китаев торжествующе вскидывает руки. — Еще бы ты что-то соображала.

— Я никого не убивала, — говорит она. — Я помню, что было на самом деле. И если надо, расскажу об этом.

— Душа моя, сама ты — вряд ли. Но не волнуйся, мы за тебя расскажем.

— Кто «мы»? — спрашивает Ника. Ее начинает подташнивать, голова кружится.

— Ты пей, пей, — говорит Китаев. Его лицо подрагивает, растекается, свет меняет цвет. Голова кружится сильнее, мир едет по наклонной в бездну.

Ничто не скребется больше, тишина.

выдох последний

Так вышло, что Рома слишком много врал по жизни.

Врал, что заболел: грел градусник на батарее и прогуливал школу. Один раз нагрел до сорока, мама чуть не раскусила.

Врал бывшей, что занят по работе, а сам ехал на охоту. Что стоило сказать правду?

Врал, что есть деньги.

Врал, что не устал, что все в порядке, что все его устраивает.

Зачем-то врал, когда Ника спросила про зубные щетки, глупо же. Ну, бывшая забыла, и что с того? Они не так давно разъехались, а Рома не так часто убирался. Но начал врать про друга, хотя перед Никой он уж точно отчитываться не должен. Начни он отчитываться перед каждой бабой, чьи сиськи видел, оправдывался бы до поросячьей Пасхи. И главное, потом от бывшей ему упало сообщение: уже нашел себе кого-то, я смотрю. Тебе-то, блять, какая разница. Сама сказала, что хочется перспектив, тусовок на разрыв, Мальдив. А у Ромы только сестра зависимая и работа мясником. Ну окей, к нему что за предъявы? Рома ничего ей не ответил. Стоит написать хоть слово, выслать хоть один смайл, и будут его отчитывать до завтра. Или предложат приехать, но ни того, ни другого Роме не хочется.

Китаеву он тоже врал.

После визита Светы с ее бубенчиком на шее он начал собирать информацию. Оказалось, что компания, распространявшая брошюры, была связана еще с несколькими ООО, которые занимались вещами более приземленными. Все они так или иначе вели к бывшим членам «Сияния», а от них — к вдове Дагаева и дяде Толе Китаеву. К нему-то Рома и устроился.

Дядя Толя отнесся к просьбе с пониманием, мол, сам таким же был, бабки по молодости всегда нужны. На точке Рому познакомили с Наташей. Она оглядела Рому, поправила рукав, спрятав синий полукруг татуировки. А ты близок с Анатолием, спросила она. Дядя мой, ответил Рома, не вдаваясь, что дядя троюродный, далекий. Наташу это впечатлило. Сама она работала за небольшую сумму, практически на энтузиазме. Но Рома никогда не видел, чтобы так старались. Один раз он заметил их с Китаевым в холодильнике. Сделал вид, что ничего не видел, не его дело.

Рома думал найти другие доказательства — чтобы закрыть к херам все эти секты, — но все пошло не по плану. Чем ближе он общался с Китаевым, чем больше получал голосовых от Ники, тем больше понимал, что сдавать улики некому. Всем вокруг эти секты оказались выгодны.

Присылать аудиозаписи Ника стала недавно, после ДК. Записывала голосовые, говорить при личной встрече ей, видимо, было слишком тяжело. Она даже отца звала то по фамилии, то папой. Ну, Рома перестал ее расспрашивать. Она сама рассказала про то, как Дагаев мотался по лесу, про глюки с медведем и просто про глюки. Как ей живется, с таким кино-то постоянным, думал Рома. Он сам бы ошизел давно.

Надо валить из города, взять маму и валить, понял он в обед, когда продрал глаза. Очень простое решение. Собрать вещи и свалить отсюда, сколько можно в этом говне вариться, видеть эти дворы, где они когда-то гуляли со Светкой, этот ДК, эти леса, объявления, рынок.

Рома сперва заезжает к Нике, хочет предложить и ей уехать. Ему не по себе, когда он представляет, что она останется в Староалтайске. И в целом Рома не может понять — зачем было привозить ее, раз она так всем мешает? Неужто из-за наследства? «Там столько после Дагаева осталось, ты не представляешь», — сказал ему как-то один из егерей по пьяни.

Однако Ники дома нет.

Кровать застелена, на кухне чашка с недопитым чаем, в раковине блюдце, в помойке кусок торта: розовый крем, кофейные коржи, отвалившаяся кривая розочка, все облеплено рыжими мелкими муравьями. Чайник холодный. Рома набирает ей: длинные гудки, но трубку Ника не берет.

Он снова проходится по квартире, даже заглядывает под кровать.

Нет никого.

У Ромы гадкое дежавю. Могли ее затолкать в багажник и увезти в лес, как она рассказывала в голосовых? Или держать где-то, как держали Свету? Могли ли они поднять руку на дочку Дагаева? Конечно, могли, те «семеро», как назвала их Ника, сами в свое говно про духов не верят ни хрена. Они зарабатывают деньги, а Ника для них — досадная помеха.

Он обыскивает квартиру в поисках записки. Еще раз проверяет сообщения — нет, Ника не писала, хотя всегда предупреждала, если куда-то собиралась. Последнее голосовое приходило два дня назад.

Он набирает Нике еще раз. Из шкафа за зеркалом слышно тихое жужжание, и Рома, холодея, заглядывает внутрь. Там куртка Ники, ее шапка и рюкзак. Спина у куртки мокрая, на рукавах серые росчерки грязи. В рюкзаке документы и кошелек. Следов взлома на дверном замке нет, следов борьбы нет тоже, но Ника могла открыть кому-то.

Все это странно.

Рома забирает рюкзак, прыгает в машину и едет к Китаеву.

— Ника не у вас? — спрашивает сразу с порога.

Китаев манит его за собой вглубь дома, и Рома, хоть и не собирался заходить надолго, разувается. Кроме них в доме никого. Мария Леонидовна уехала к подруге, говорит Китаев. А у меня от ее подруг башка болит.