Напротив прилавок с птицей, им заведует Адам. Адам родом из Новосибирска, работает в паре с кузеном, с ними Рома бегает к служебному входу курить.

Когда появляются покупатели, Рома старается закруглиться побыстрее и свалить. Он не хочет, чтобы знакомые видели его на рабочем месте. Ошметки мяса, кожи, жира, вонючая колода, щепки, замытый пол, урчащие холодильники — так себе антураж. Рома вообще начал работать на рынке случайно. В институт не поступил, — ему и не хотелось. Таксовал, находил еще подработку. Потом, когда Светка ушла в секту, устроился к Китаеву на время. Но нет более постоянного, чем временное, и вот — Рома здесь уже третий год. Его не напрягает — более-менее свободный график, недалеко от дома, платят достаточно. Бывшая съехала, никто больше не будет спускать ползарплаты на рестораны и помаду, а одному ему много не надо — пельмени, дошик, сосиски с гречкой, есть мясо с охоты и фермы, опять же.

С ним в паре работает Наташа: Рома привозит мясо, рубит, а она продает. Они даже один раз переспали, чисто по дружеской пьяни. Наташе под сорок, она любит поболтать с клиентами. Стоя в измазанных жиром и кровью перчатках, она отточенным движением головы отбрасывает темные волосы за плечо — из принципа не носит шапочку, даже когда грозят проверками, — и обсуждает с постоянными клиентами погоду, цены, политику и Меркурий, который снова ретроградный. Когда клиентов нет, она болтает с Ромой.

— Слышала про бабу на реке?

Наташа кивает.

— Даже видела пару раз. Подруга моей подруги. — Добавляет, заметив Ромино удивление: — Ходили на йогу вместе.

— И что, какая она была?

— Странная. Не очень разговорчивая. Девушка как девушка. А что?

— Не стремно, что она взяла и вот так сунула голову под воду?

— Слушай, бывают и более стремные вещи, — отвечает Наташа, поправляя металлические лотки с мясом.

— Говорят, она плотно сидела на чем-то.

— Говорят, что кур доят, мой дорогой. Я за ней такого не замечала. Милая девушка, светлая душа. — Она указывает на Ромин мобильник. — У тебя телефон мигает.

Рома вытирает руки, хватает трубку. На проводе Китаев.

— Ромео, привет. — Он тяжело, с присвистом дышит, похоже, идет по улице. — Как там Вероника?

Рома отвечает, что все нормально, умолчав о купании в зимней Алейке. Он надеется, что Ника тоже об этом не расскажет.

Это его «нормально» Китаева не успокаивает, он расспрашивает Рому, что Ника ела, куда она ходила, с кем говорила, узнал ли ее кто-нибудь на улице.

— Таблетки пьет? — интересуется он.

— Да.

— Ну и отлично. Заедешь сегодня на ферму?

Китаев просит разведать, как там дела, и захватить подписанный договор на поставку мяса. Говорит, на письма и звонки на ферме уже третий день не отвечают, что странно — позавчера Рома забирал у них товар, и все было в порядке.

Ехать на ферму Рома решает на грузовике-рефрижераторе. Он больше любит гонять на своем пикапе, тот и удобней, и идет уверенней, но Рома подумал, вдруг потребуется отвезти на точку мясо. Это не в тягость, ему нравится быть за рулем. Когда он перемещается из пункта А в пункт Б, он чувствует себя живее. Вообще часто накатывает желание сесть в тачку, выбраться в тонкую утреннюю зыбь за городом и гнать куда глаза глядят, и никаких холодных скользких туш на колоде, поебать на все…

Животноводческая ферма находится в получасе езды от Староалтайска. Одно из четырех предприятий компании «Мелонг», все разбросаны по области. Два кислотно-желтых коровника и птичник как будто нарисованы на сером зимнем поле. Рома ставит машину у одного из них, идет в административный двухэтажный корпус. Поднимается по лестнице, на стенах фотографии в рамках: лес, шаман в полном облачении стоит, вскинув бубен к небу, ветки деревьев с ленточками, танцующая девушка.

На втором этаже Роме говорят подождать, потом ведут в другую комнату, где есть диван для гостей. Рядом с диваном кофемашина, чашки — одна с остывшим черным чаем, банка с травяным сбором. Дальше стеллаж с журналами о скотоводстве, стопки бумаг, подшивки, за которыми прячется темно-синяя книжица в мягкой обложке. На истрепанном корешке едва различимая надпись: Путь к сиянию, Леонид Дагаев.

Рома хочет взять ее, но в кабинет заходит прыщавый тип в дубленке и облаке одеколона. Он мельком оглядывает Рому, бросает на диван шапку, со вздохом допивает чай из кружки. Договор не будет подписан на старых условиях, говорит он, мы все обсудили. Если Китаев не согласен с новой ценой, ничего тут поделать нельзя. Вода, кофе, чай?

Рома от всего отказывается, прощается, уходит.

Засранцы, пыхтит Китаев в трубку. Забыли, кто их ебет и кормит. Сам разберусь, короче.

От матери десять неотвеченных и ветка сообщений. Она снова паникует, сидя в одиночестве в квартире, просит Рому приехать, есть у нее какая-то новая информация и новая идея, а Рома ее идеи ненавидит. Обычно они заканчиваются встречами с шарлатанами и поездками в очередной притон. Рома пишет ей, просит подождать до вечера, без него никуда не ехать.

Но когда он добирается, в квартире уже пусто. Из шкафа в прихожей исчезла шуба. Ни шубы, ни зимнего пуховика, в котором мать обычно ходит. Под зеркалом лежит записка: «Уехала в Рассвет».

Мать отвечает на звонок — на фоне глухой стук бубна, горловое пение, гудки машин — и сбивчиво объясняет, что в магазине встретила знакомую. Та сказала, что видела Свету в конце августа, Света звала ее в ДК «Рассвет», на встречу шаманского общества. Мать посмотрела в интернете, и вот же совпадение, как раз сегодня у них какой-то ритуал. Поэтому она поехала туда опрашивать присутствующих, может, Свету видел кто-нибудь еще.

Рома прикидывает: нужно срочно ехать в тот ДК, вытаскивать мать, пока она не пообещала каким-нибудь проходимцам сто миллионов за информацию. Потом поспрашивать самому — аккуратно. Может, местные и правда Свету знают, ничего исключать нельзя. Потом отвезти мать домой и успокоить.

Господи, какой пиздец.

Звонит Ника, как будто Роме мало.

— Мне нужно вызвать мастера, — говорит она без лишних предисловий. — Врезать глазок, помнишь?

Как всегда безапелляционный тон. Рома уже и думать забыл про ее глазок, не до него.

— Я не могу сейчас. Давай завтра.

Рома быстро объясняет про ДК, мать и шаманский ритуал, надеясь, что Ника отстанет. Светку он не упоминает.

Ника о чем-то думает, время идет. Рома сжимает телефон сильнее.

— Я с тобой, окей? — говорит она наконец. — Заедешь?

— Слушай, тебе там точно делать нечего. Тебе зачем?

— А чем мне еще заняться?

Рома представляет, как он мечется между матерью в осаде очередных мошенников и Никой в истерике.

Она молчит. Рома почти слышит тиканье часов, щелканье секундной стрелки.

— Китаев сказал, что я могу тебе звонить, если что-то потребуется, — напоминает Ника. — Так ты заедешь?

Спустя двадцать минут она прыгает в Ромину машину, впустив стеклянный уличный мороз и выбросив сигарету, пристегивается и широко улыбается.

— Поехали.

выдох третий

Роме семь.

Он сидит на кухне у шаманки. Ему скучно. Ему хочется домой, по телику скоро мультики. От запаха паленого можжевельника, которым их окуривают, Рому подташнивает. Еще пахнет чебуреками: в смежной с кухней комнате сидит крепкий, бритый налысо мужчина и ест, изредка вытирая пальцы о смятую салфетку.

Шаманка дует на камни в сложенных ладонях, что-то шепчет. На ней соболиная шапка под цвет волос, бирюзовый халат с оранжевым кушаком. Рукава халата подбиты мехом. Ей около пятидесяти, но Роме она кажется бабкой. Шаманка говорит, что родилась в стойбище в горах возле границы с Монголией, по-русски она изъясняется с трудом. Мама еле к ней попала: очень много желающих, много вопросов, на которые нужен ответ. Мама спрашивает про бизнес.

Шаманка водит сложенными ладонями над столом, бросает камни. Те раскатываются по скатерти. Затем она собирает камни в кучки на белом платке: в некоторых кучках по три камня, в некоторых по два. Она отвечает маме, что ей скоро не нужен будет бизнес. Нога у тебя как привязана, тяжело, тяжело таскать, говорит она, топая правой ногой под столом. К ноге дочь твоя привязана, к руке сын, они направят твою жизнь. Тебе надо двигаться вперед, говорит она с сильным акцентом. Смотрит на Свету, касается ее плеча.