Однако, пуще прежнего хотелось мальчонку, чтобы вроде как перед отцом небесным вину сгладить, да Иваном назвать, не из уважения к себе, как хозяину, а из любви к простому русскому имени, что всюду мелькало и звучало по ласковому, по родному. Уж коли жили на Русской земле, значит и Родина – Россия… Кто тогда в далекое прошлое глядел; прошлое, оно и есть прошлое, а излишек сказанного иной раз мог и во вред оборотиться, переселенцы, как-никак… А Ванька все же родился, младшеньким стал. Доволен был отец, с лаской и трепетом относясь к детям. Добротный, мастерский труд, приносил свои плоды, и семья жила в сытости и достатке, не зная иной заботы, как благо людям нести, пребывая в радости за семью и детей. Так вот и жили, до сего времени, и кто бы знал, что на этот раз боком к семье Ивана не весна обманчивая оборотится, а время, суровое и безжалостное в своем проявлении. Ему что; течь от вечера до света, от ухаба к ухабу, а людям проживать его нужно…

Эвакуация – это неясное для мирных жителей деревень, пугающее слово, вызывало неодолимый страх и ужас. Куда?.. Зачем?.. К чему весь невообразимый, людской переполох и хаос неразберихи?.. Какой враг?.. Какая война?.. Неужели есть такая необходимость бросать все; нажитое трудом хозяйство, дом, скотину и подаваться с малыми детьми невесть куда, обрекая близких на беды и нищету. Глупо; и многие твердо решали остаться. Каждый ладил в свою пользу, серьезно не воспринимая панику. Переживали, считали; кто знает, может война и не дойдет до этих мест?.. Потом пришли люди в форме, и Елизавета стала быстро собирать вещи для мужа, которого попросту забрали, не сказав и не объяснив; куда и зачем?.. Прощаясь, Иван велел Юрию, быть хозяином в доме, уж поди тринадцать лет; впору защищать сестер и беречь мать. Ника, маленькая, худенькая девочка с тонкими, белыми косичками не понимала, почему забрали папу и выселили их из родного дома, где теперь жить, и куда идти?.. Волнуясь и плача, она старалась лишь крепче прижиматься к матери.

По улицам быстро проносились плетеные тарантасы, гремели телеги и катили бычьи подводы, груженые скудным скарбом, детьми, да старухами. Тревога и нараставшее комом беспокойство, вселяли в души людей страх за ближних, решивших все же не поддаваться всеобщей панике и ждать, не трогаясь с места. Ревела на выгоне скотина; оставлять или забирать ее с собой не разрешалось. Иные, жалостливые хозяева, вопреки указаниям, отпускали ее на волю: «Пусть гуляет, авось обойдется. Воротишься, а коровка, вот она; к дому всегда приблудит…» Свиньи шатались повсюду, довольно рыли пятаками в лужах, валялись в грязи. Посыльные, что спешно ходили по усадьбам, смело давали указания; съестное брать, но не в живом виде: «Режьте свиней, коров, птицу – берите с собой самое необходимое». А много ль возьмешь – июль месяц. Военных людей, видно не было. Мужчин забрали несколькими днями раньше и увезли на станцию. Прощались в селе тихо; каждая семья со своей грустью и надеждой.

До ближайшего железнодорожного узла верст пятнадцать. По дороге шли пешие, катили со скрипом повозки. В голубом небе ни облачка. Люди стекались ото всюду; и нет тебе более сельчан, земляков или даже знакомых; все перемешалось – чужие, тревожные лица, общая боль и переживания. Суета, крики, неразбериха – волновали и тревожили. Кто-то грузился в подошедший эшелон, торопливо и в панике. Кто-то, кого-то искал, плакал от отчаяния. Затеряться не хитро и просто. Куда везут, никто не знает. Оно и теперь все равно, только бы поскорее, подальше убраться. По слухам немец вот-вот… Хохлов, тех с места не сдвинешь; по домам сидят, может погибели, может чего-то еще, но дожидаются. А на инородцев, что под переселение попали, Указ – «О депортации немцев, проживающих в районах ведения боевых действий»; попробуй ослушаться или своевольничать, по военному времени такое никак не допустимо.

Прощаясь накануне с Иваном, Елизавета помнила его слова: «Береги детей, Лиза, они единственное наше благо, которое даст надежду пережить трудное время. Ради них мы должны выжить и вновь быть счастливы. Я вынесу любые тяготы, не погибну и обязательно вернусь, найду вас. Только береги себя и детей наших, живи ради них и документы, которые я приготовил, обязательно все возьми с собой. Юрий уже взрослый парень, он поможет». Эти его слова и сейчас звучали в голове Елизаветы. Сейчас, она корила себя за то, что не исполнила просьбу мужа и, в спешке сборов, сунула документы в корзину, которую вынуждена была оставить в брошенном доме; совсем забыла их переложить и забрать с собой. И вот, не имея возможности вернуться, очень сильно волновалась за детей. Поверят ли ей в столь тревожное время, ведь четверо детей и малыш на руках, а доказательств никаких. Даже фотографии и те в спешке не прихватила.

В небе, то и дело, с воем проносились самолеты и слышны были разрывы падающих бомб. Может быть их целью была железнодорожная станция, куда следовала колонна беженцев или бомбили их родное село, разобрать было трудно. Юрий порывался вернуться в поселок, забрать забытое, но Елизавета, боясь разлучаться с ним надолго, не позволила ему идти обратно. Вдалеке, за лесом, что-то горело и клубы дыма от пожарища безудержно ползли в небо, заполняя его чернотой тревожных туч. Так и есть; на станции разбомбили эшелон. Иные, стоявшие в стороне вагоны были целы, а сошедшие с полотна горели, обнажая искореженную, разорванную в клочья сталь. Колонна в панике рассеялась, забыв, что столько верст вместе, бок о бок, шли. Люди от чего-то не держались друг друга, даже те, что из одного села. Народ напротив; разбегался по сторонам, словно боясь не вражеских бомб, а чьего-либо участия, совсем не понимая, как правильно себя вести в столь критической, тревожной ситуации. Каждый сам по себе; со своим совладать бы, покуда самолеты вновь не прилетят. Страх, паника, неразбериха, внезапные разрывы снарядов, крики и стоны раненых, оказавшихся во власти трагических обстоятельств, и собственной судьбы, жестоко навязанной внезапно грянувшей войной.

Улетели самолеты – ироды крылатые, а состав гореть остался. Пламя пожарищ, всюду черный дым, хаос и суета испуганных людей. Живых мало, больше раненые да убитые; они лежали всюду, кто считать их станет. А народ прибывает, станция-то одна, иного транспорта нет… Жди то ли паровоз, когда подадут на запасные пути, что уцелели от бомбежки, то ли очередного налета; как доведется. Спешка ощущалась во всем. Вот и Елизавета, пытаясь успокоиться и понять, торопилась определиться; куда с малыми детьми кинуться, где безопасней укрыться или хотя бы присесть и переждать неразбериху? А главное, будет ли состав? И вдруг слышит, стон от горящего вагона доносится. Стоны-то ото всюду слышны, а тут дитя, хоть и не совсем малое, но по мамке убивается, в голос слезами давится, сердце болью рвет и помочь ему некому, народ мимо бежит; у каждого свое горе:

– Побудь с детьми, Юра!.. – передавая маленького Ваню старшему сыну, кинулась Елизавета к девочке, а та подле матери сидит и от руки ее оторваться боится, все тянет мамку от горящего эшелона бежать, тянет, а та не встает, да видно уж и не встанет. Только вот как такое ребенку объяснить, чем заглушить его боль, угомонить стенания, успокоить беду внутри себя. Лицо заплакано, грязной пылью измазано, а в чистых глазах слезы, боль и страх. С трудом сумела Елизавета бедняжку от матери с собой увести. Всем малолетним табором и укрылись у водокачки, где потише; стали состав ждать, а куда идет уж не важно, главное уехать поскорее и подальше; там и время будет оглядеться. Знать удел такой – от войны все бегут, иного пути нет.

Сестры занялись маленьким Ваней, а Юрий был оставлен за всеми присматривать. Ника какое-то время молчала, глядя на кудрявую девочку, которую привела с собой мама, и когда Елизавета ненадолго оставила их одних, она подсела к ней поближе и заговорила:

– Я Ника, а это мой братик Ваня, он еще совсем маленький, не то, что мы с тобой. Ты не бойся, Юра нас никому не даст в обиду, пока мамы нет. Она не боится нас оставлять, видишь нас сколько много. Это мои сестрички; Маша и Вера, а тебя как зовут?