А однажды, когда отец мастерил резной и крепкий стул, качаясь на лошадке, и наблюдая за его работой, Ника уснула прямо на ее шейке, совсем не желая расставаться. И тогда папа, отвлекшись, тихо перенес тяжелую игрушку, вместе с ней, в детскую комнату и оставил там. Ника проснулась в своей спальне, сидя на волшебной лошадке, и радости не было предела. Даже сестры стали тогда завидовать. Да, да, именно так все и было; она видела с какой грустью они смотрели на лошадку. Но ведь папа, наверное, смастерил игрушку для всех, и поэтому Ника всегда позволяла сестричкам играть с ней. Лошадке нравилось и от этого ее шелковистая грива становилась почти настоящей, а большие, синие глаза словно оживали. Ника заглядывала в них глубоко-глубоко. Тогда лошадка превращалась в настоящую, только маленькую, и приходила даже во сне, гуляла возле кроватки, шептала толстыми губами неясные слова и подолгу роняла грустный взгляд, словно предчувствуя большие перемены, о которых никто в семье не знал.
Светлым и солнечным, полным чудес и забав, представлялся маленькой Нике каждый новый день. Играя с сестрами и лохматым Тимошкой на зеленой лужайке, перед домом, она кружилась и порхала, воображая себя стрекозой, с большими, открытыми глазами и прозрачными, как стеклышки, крыльями. Взмахивала вновь и вновь руками, словно норовила, на удивление всем, взмыть ввысь и медленно опуститься на траву, а Маша и Вера только любовались ею и, наверное, не могли наглядеться. Тогда и Тимошка распушал пышный хвост и прыгал по мягкой траве вместе с ней. Ника громко смеялась и лучившие детской радостью глаза искрились светом. Проходившая мимо мама так и говорила: «Вот опять Нике смешинка в рот попала!» А маленький Ваня, сидя на коленях отца, подолгу теребил его черные усы и, наверное, удивлялся; «От чего у него нет таких же?» А потом, вдруг, обнимал его мягкими ручками за шею, выражая свою любовь, прижимался и затихал. Тут же, рядом, у забора, Юрка, строгий и серьезный, мастерил свой велосипед, копаясь в бесконечных железках, и как он только не уставал от них; наверное, и старший брат мечтал поскорее стать взрослым, а пока, по-юношески, радовался счастливой поре беззаботного, уютного детства; когда мама и папа рядом, и навсегда…
Их большая семья, уже состоящая из семи человек; папы, мамы, старшего брата Юры и двух сестер; Маши и Веры, которые хоть и были выше ее ростом, но по мнению Ники, совсем еще не взрослые. Маше уже почти двенадцать, она была стройна, высока и красива; ее густые темные волосы крупными локонами вились за плечами, были мягкими, шелковистыми и аккуратно сплетались в тугую, каштановую косу. Маша часто проводила время с мамой, то на кухне, когда пеклись вкусные пироги с маком и малиной, а порой за пяльцами, вышивая цветными нитками, удивительной красоты полотна. Вера, сестра десяти лет, немного замкнутая и, в отличие от Маши, круглолицая и полненькая; ее трудно было расшевелить и поэтому она все больше занималась своими куклами, их кружевными нарядами и домиками, которые мастерил для нее папа. Самым младшим был Ваня, ему всего два года; он уже умел хорошо бегать по траве, играть в прятки и очень любил папу, а когда отец входил в дом с улицы, всегда радостно бежал к нему, вытягивая навстречу ручки. Отец легко подхватывал его своими крепкими, загорелыми, мускулистыми руками и кружил, кружил сына, высоко поднимая вверх, счастливо смеясь и вдыхая запах общего счастья. Они жили в просторном и большом доме, на взгорье, с приятным видом из окон, в поселке Мариновка, который располагался неподалеку от портового городка М…, что на Азовском море. В этом маленьком, но по-своему красивом поселении, от самых древних дедов и прадедов велись их корни. В нем родилась и Ника.
Жители его, большей частью, состояли из немцев переселенцев. Они еще до царицы Екатерины великой из своих насиженных, южных Германских земель, со всем имевшимся скарбом, в Украину подались. Землей Россия располагала в достатке, вот ее и раздавали целыми наделами. Народ: ремесленники, мастеровые и крестьяне из простолюдинов, зажиточные порой, и даже босяки, что на богатой Российской земле свое дело открыли, семьями да хозяйством обзавелись. Родовыми корнями обросли, вольный ветер жизни впервые почувствовали, что по одной только русской земле и витает. Так все тогда и начиналось. Земля сдобная, что булка из печи, аппетит родит да к труду приваживает, а рук да головы этим заботливым людям было не занимать; свои имелись.
Вот и зажили; спустя века расселились, и фамильными родами к земле матушке да к ремеслу приросли. Города и селения выстроили, а иные и далее Россию осваивать решили; на Кавказ да Урал потянулись, где и прижились – довольствовались, что Россия принимала их как своих. В необыкновенной, гостеприимной, развивающейся стране трудовой люд всегда ценился. Так вот и в роду Ивана повелось; преемственность из поколения в поколение. От того и домом он владел большим, еще дедами построенным, по тем, вековых давностей, правилам; с большим залом, гостиной, колоннами у входа – каменный и надежный. Было лихое время; хотели и его отнять – экспроприировать. Только вот местоположение многих не устраивало; стоял бы дом в городке, не на отшибе, отняли бы, а так – деревня. Большой фруктовый сад, пасека с ульями, совсем не сочетались с намерением использовать его в революционных целях, хотя могли. Мастерская при нем славная была, а специалистов такого профиля, по тем временам, в окрестностях не находилось; так вот и оставили эту мастерскую родовых краснодеревщиков, да пасечников в покое, а рушить от чего-то рука не поднялась. Судьба и милостива бывает.
Детей у Ивана Бергера было много; от большой любви они и родятся обильно. Красивая жена, тремя годами моложе его, происходила из интеллигентной и зажиточной семьи с известной немецкой фамилией Goldstein, что в переводе означало Золотой камень. Фамилия вполне соответствовала изумительной внешности Елизаветы, отец которой очень гордился дочерью и в вопросе брака своей красавицы проявлял не малую щепетильность. Иван же со строго выраженным взглядом кареглазого, брюнета, с серьезными намерениями, в отношении брака и сделанного им предложения, поначалу даже немного обескуражил будущего тестя неистовым натиском. Иван и Лиза словно были созданы друг для друга и не восхищаться их гармоничному союзу, было совершенно невозможно. Поэтому приверженность отца строгим нормам этикета и морали вскоре сдала позиции и он, подобно своей, приветствующей брак супруге, не мог нарадоваться будущим зятем. Елизавета любила Ивана страстно и самозабвенно, даруя ему всю себя до последней капельки обожания. А уж умом, красотой и женской изумительной грацией, родители наделили молодую девушку сполна. Легкая и изящная, светловолосая с большими озерами голубых, прозрачных глаз, в которых можно было с радостью утопать каждое мгновение, лишь стоило в них заглянуть. Иван гордился очаровательной супругой и с нежностью обнимал ее, не в силах просто мириться с дарованной ему красотой; Лиза была им обожаема, и так продолжалось всегда. Они познакомились в Крыму, на Севастопольской набережной, откуда вскоре Иван перевез молодую жену в свой знатный дом, доставшийся ему от родителей.
Радовался молодой отец первенцу, мальчику, которого Юрием назвал, а после одна за другой, девочки пошли; сестра за сестрой, а так хотелось братишку для старшего. Мария, Вера почти погодками родились. И вот наконец появился Анатолий. Уж как был рад отец своей сбывшейся мечте. Вместе с подросшим Юркой обнимали и благодарили мать, за рождение братика. Беда вот только не за горами ходила, а выказала свой хищный оскал прямо из-за плеча – недоглядели; потеряли младшенького, не уберегли. Душа Ивана болела от того сильно. С мальцом после первой же зимы оказия приключилась. Весна, она теплом манит, ясный день завалинку у подсобных построек прогревает; душа свету радуется, с долгой зимой прощается. Вот и уложили малыша на прогретую с виду твердь, на солнышке понежиться, а про то, что земля еще холод зимы в себе таит, напрочь забыли. Не распознали того коварства. Хворь, она быстра на ноги; тут же окутала и полчаса не пролежал малец, а уж хватило застудиться. Схоронили душу ангельскую, а сердце с той поры болеть стало. По-особому болит душа, когда винит себя, прощения у Господа ищет, да не находит. Двумя годами позже, Ника родилась, девка вышла. Но Иван не унывал, рад был, что Елизавета ожила, не отходя от дочки ни на секундочку, словно берегла ее от невесть каких напастей – дорожила дитем. Оно и старшим сестрицам в радость; все-то в ладошки хлопали да от колыбели вместе с матерью оторваться не могли. Ладная девка вышла, красивая и беленькая, как ангелочек, в отличие от темноволосых Марии и Веры.
