Елизавета Яковлевна, услыхав имя – Надежда Ламанова, разволновалась:
– Надежда Ламанова! Слава тогда о ней по всей России разлетелась! Да, как и я мечтала у неё работать! Кружева я тогда плела замечательные. Мои узоры, уж такие мастерицы встречались, а повторить не могли. И я шить любила с фантазией, хоть и по модным картинкам. И, ну хоть что-нибудь от себя, а добавлю. Как-то подкинула и мне Судьба козырь в жизни. Заказ у меня был. Невесту к свадьбе нарядила. И подружек невесты, как водится. И там и матушек тётушек. И так красиво нарядила свадьбу, что хозяина дома, где я прислугой работала, это он женился – так вот; благодарный жених тогда по-царски расщедрился. И уж так украсила я невесту, что он заплатил мне столько, что хватило мне на осуществление моей мечты.
И открыла я тогда и у нас в провинции свой Модный дом! Слово «Ателье» тогда еще не в ходу было. И, закупив швейные машинки и все необходимое оборудование, приступила к созданию нарядной одежды для дам. Наняла мастериц. Заказала вывеску своего Дома Модной одежды в модном стиле МодернЪ. Дело даже пошло, но…Вот мечта-то всё и погубила. Собралась я в дорогу. Дела-то испокон веков в столицах делаются! И доверила своим работницам на некоторое время управление делом. Как позже показала жизнь, людям нечестным.
Все моё оказалось продано. Украдено! Даже мои фотографии в своих модных изделиях, на которых я представляла свои работы, и то выпросить не удалось. Так что, обратно ехать в столицу было уже не с чем! Ведь это коммерция. А это мне не дано. Да! Надежда Ламанова! Мечта! – сказала Елизавета Яковлевна, но осеклась, вслушиваясь в происходящее, где-то за пределами их дребезжащей теплушки.
Руки ее со спицами замерли. И тут вдруг раздался страшный гул, взрывы. Их теплушку так тряхнуло, что все вещи, кроме иконы попадали.
Она бросилась поднимать больную дочь и крикнула внучкам, чтобы не собирались, а, в чем есть бегом бежали к выходу. Все выпрыгнули из теплушки. Это был их первый, пережитый во время эвакуации артналет. Белый снег был испещрен взрывами. Бегущие люди в мгновенье оказывались трупами. Кругом крики и вопли смешались с грохотом взрывов. Кровь на снегу, убитые и ранены. Взрывы, крики и стоны, и обезумевшая от страха Рита побежала в сторону от поезда. Но с воздуха ее преследовал на бреющем полёте молодой немецкий лётчик. Его лицо было так отчетливо видно, что Рита запомнила его на всю жизнь: то, как он хохотал, «играя» с нею – обстреливая её кругами. Тут к Рите подбежала, грозя ему кулаком, Елизавета Яковлевна с огромным медным тазом в другой руке. Этим тазом накрыла свою Ритуську. Упав на него плашмя, замерла. Фашистский летчик делал круг за кругом вокруг них, обстреливая их. Но вдруг, словно спохватившись, улетел бомбить сам поезд, начав с паровоза и первого вагона. Когда все стихло, Елизавета Яковлевна подняла пробитый кое-где таз. В сердцах отбросив его в сторону. Прижимая к себе внучку, что бы она не видела изуродованных убитых, набросила на голову внучки полу своего пальто. И стала пробираются среди ужаса разрушения, сама не зная – куда. Пытаясь уйти от яркой теплой крови, от которой таял снег, от растерзанных трупов.
Бабушка кричала и звала внучку Капу и свою дочь, в надежде, что они живы. Стараясь укрыть голову Риты так, чтобы она не видела трупов, прижимая маленькую Риту к себе упорно волокла ее за собой мимо тех самых – «певуний из первого вагона», пристально всматриваясь и боясь узнать в убитых дочь и старшую внучку. "Певуньи первого вагона" первыми приняли на себя ужас бомбежки. И теперь лежали на снегу уже растерзанные и окровавленные – разложенные вдоль насыпи тела с разметавшимися косами тех девушек. Девушек, лет 16-18, юных, тех самых, что пели так прекрасно, что все заслушивались их пением на остановках в пути в эвакуацию. Те самые из первого вагона дивные певуньи. Но по пути их стали первыми бомбить фашисты, на бреющем полете, так низко над землей, что не только эти убийцы-летчики отлично видели, кого они убивают, гоняясь за разбегавшимися во все стороны беззащитными людьми – в основном это были женщины и дети, но и их смеющиеся и озверелые рожи было видно с земли тем, кого они убивали. Бомбили, жестоко, бесчеловечно. Но тогда семья уцелела. Елизавета Яковлевна повела Риту обратно к горящему составу, чтобы ждать помощи им – выжившим и раненным эвакуированным. Они с бабушкой шли по окровавленной насыпи, на которую стаскивали разорванные в клочья тела тех певуний и других погибших в этом аду бомбардировками. Всю жизнь каждый год в мае Рита будет вспоминать о оплакивала их, называя их "певуньи из первого вагона" – так безымянно поминая их. Тогда судьба пощадила её семью, оставив всех четверых в живых. И смерть еще не взяла свою дань. Со временем их увез другой состав. И эвакуация продолжилась. Из имущества – уцелела только икона Архангела Михаила и та книжка, которую Рита засунула за пазуху своего тулупчика.
2 глава
Возвращение в Кимры
Квартира в Кимрах тонула в сумерках. Зеркала были завешаны чёрной тканью, как принято в домах, которые посетила смерть. В углу молчали, остановленные бабушкой старинные напольные часы с золотым циферблатом и стрелками с причудливыми завитушками. Рита подошла к высоким с резными украшениями часам и прикоснулась воспаленным лбом к прохладному боку часового футляра. Посмотрев н молчащий циферблат, вспомнила яркий летний довоенный день, когда счастливая в элегантной шляпке и в добротном городском костюме Елизавета Яковлевна подъехала к дому на извозчике. Она тогда она привезла эти часы. И Рита вспомнила то, как мама, мывшая в это утро окно, выглянув, увидела подъезжающую мать – Елизавету Яковлевну. Капитолина Карповна тотчас бросила мытье окон и, оставив пестрый фартук на подоконнике, выбежала из дома, чтобы помочь своей матери выгружать чудо-покупку.
Рита вспоминала, как впервые увидела эти напольные часы, его внесли мама и бабушка. Вот они стоят в дверях. Потом, обе, смеющиеся, вносят часы в комнату и ставят напольные часы сюда, где и сейчас стоят часы с прильнувшей к ним маленькой осиротевшей Ритой, крепко закрывшей глаза, чтобы утонуть в тех счастливых воспоминаниях. Настолько крепко, что слезинка скатилась по ее щеке, хотя одновременно от нахлынувших воспоминаний ее губ коснулась и улыбка. Мама и бабушка спорили, где же им лучше поставить эти часы. Тогда Рита и узнала торжественное слово – «циферблат». И, когда вскоре она с бабушкой «секретно» от партийца-отца оказалась в церкви, Рита таким громким шепотом спрашивала у бабушки, отвлекая ее от молитвы, что рассмешила и бабушку, и молящихся рядом с нею:
– Бабушка! А почему у святых на голове циферблаты? Они носят на голове время? Зачем на иконах циферблаты?
Но скрипнула дверь и в комнату вошла бабушка, окликнув Риту, она позвала и старшую внучку Капу. Обняла их, молча крепко прижав к себе. Они теперь остались вместе, одни, теперь уже не на виду у всего города, вышедшего в тот день 26 апреля хоронить Капитолину Карповну. Ее, учительницу, много лет встречавшую их детей и внуков-первоклашек, входящих в свою новую школьную жизнь. Так они вернулись с кладбища. Одни, один на один со своим горем. Похоронили мать. Отец начальник отдела пропаганды города Кимры, что-то писал в своём кабинете.
Капитолина и Маргарита прижались к бабушке, долго стояли окаменевшие после опустевшей после их эвакуации комнаты. Наконец Елизавета Яковлевна прервала молчание и сказала:
– Девочки! Но, главное, что мы смогли вернуться из эвакуации домой. Мы живы! И мама отошла в своей постели. Не безымянная могила на полустанке. А по-людски – есть у нее могилка. Мы к ней ходить будем. Цветочки на могилке посадим. Я буду шить, на еду заработаю! Прокормимся!
Тут вдруг они услышали, что входная дверь в конце коридора открылась и закрылась. Послышались торопливые шаги отца по коридору. Отец заглянул к ним в комнату, взглянув на них слившихся в единый монолит горя, пробормотал, что-то невразумительное. Потом вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
