Нет, не хотел Иванов заурядной жизни, банальной биографии с самого ее начала. Хотя земля, почва, на которой он родился, казалось бы, склоняла к этому. А край этот, что с. Лебяжье, что Павлодар или Омск, был краем особым – «Горькой линией», славным местом сибирского казачества, взросшего, укрепившегося, создавшего свое войско, традиции, целые станицы и города в течение почти трех веков. Росло и крепло это казачество, от Тобольска и Оренбурга до Семипалатинска и Кузнецка в противостоянии кочевым народам – джунгарам и особенно казахам-«киргизам». Причем вражда эта не затихала вплоть до революции, и часто именно казаки, кичившиеся своей «цивилизованностью» перед «дикими» и «немаканными» «инородцами», были источником непрекращавшихся стычек, перераставших в восстания против завоевателей и колонизаторов, пришедших на исконные земли, помешавших их свободной, вольной жизни, занявших их угодья и кочевья. Иванов с юных лет все это видел и понимал и потому в казаки явно не стремился, хотя отца и мать числил по казачеству.
Но не лучше ли было бы, если бы Вячеслав Алексеевич происходил от П. Семенова-Тяншанского или Н. Пржевальского, чтобы бредить не военными доблестями, а славой землепроходца? Отец Иванова, несомненно, был одержим и этой сибирско-азиатской темой путешествий-открытий. Иначе не назвал бы своих сыновей столь экзотическими для того времени именами, схожими с именами известных ученых-путешественников. Так, имя Палладий, помимо уже упомянутого нами Э. По, его стихотворения «Ворон» и звучащего там имени Паллады, с той же вероятностью он мог взять и у видного исследователя-китаеведа Палладия Кафарова. Тот составил грандиозный китайско-русский словарь, где «было приведено и объяснено 11. 868 иероглифов». Не чуждый словарям (вспомним о его штудировании учебника арабского языка), отец Иванова вполне мог знать этот труд, изданный в 1888 г., т. е. незадолго до рождения его сыновей. И еще интереснейшая деталь, совпадение с Э. По: П. Кафаров «установил, что маньчжуры “почитают воронов, видя в них предков”». «Подобный культ воронов, как известно, существовал у индейцев Аляски» (С. Марков). У Э. По, правда, ворон – «птица, предвещающая зло» и смерть, но у всех этих представлений корень один – мифология. Как в некотором смысле мифологична и наша версия источника имен для сыновей Иванова-старшего.
Есть кое-что и по поводу «Всеволода». Неужто тоже взято у какого-нибудь известного китаеведа? Все-таки Сибирью, Азией и Евразией Вячеслав Алексеевич интересовался больше, чем американскими писателями. Имя же у Иванова-младшего достаточно редкое и уж явно не казачье. Откроем, например, роман И. Шухова «Горькая линия» о тех же примерно временах, в которые проходили детство и юность Всеволода. Спирька, Кирька, Трошка, Архип – то и дело встречаем мы на страницах романа. Знаменитого Н. Пржевальского знали тогда все и, наверное, знали имя его ученика и сподвижника Всеволода Роборовского. После смерти Н. Пржевальского он совершил большое путешествие-экспедицию в Восточный Тянь-Шань и прилегающие местности Тибета и Китая. Он прошел «шестнадцать тысяч верст, истратив на это тринадцать месяцев, собрал (в 1893 г.) огромную коллекцию животных, растений и их семян, образцов полезных ископаемых» (С. Марков). Так, предполагаем мы, назвав своего первенца именем славного землепроходца, не мечтал ли отец, что его Всеволод станет похожим на Роборовского, прославит и его, отца, и себя? Но Иванов избрал другой путь, и его путешествия по казачьим местам «Горькой линии» были не ради «огромных коллекций» и географических открытий, а странствием в поисках себя. Не зря он менял свои имя и фамилию, называл себя Бен-Али-Беем, Бедным Пимом, Савицким и, наконец, через несколько лет – Таракановым («Тараканов» – так он подписал свою первую книгу «Рогульки»). А простые люди звали его на свой лад – «Сиволот». Так что стать новым Потаниным, Пржевальским или Роборовским ему не было суждено. Да и маршрут его гипотетический лежал не в «Мекку» великих географов – Китай, а в Индию, страну факиров и чудес.
Вместо проторенных путей на выбор – стать линейным казаком, сельхозработником, учителем или все же знаменитым географом-этнографом и т. д. – Иванов вступил на стезю человека искусства, художника слова, пройдя через тернии балаганного циркачества и переступив через связанную с ней профессию типографского наборщика. А вместо волшебной Индии с ее экзотическими индийцами он получил бесценный опыт общения с казахскими аулами и казахами-«киргизами». Народ этот имел свои достоинства и свою историю, свой особый уклад жизни, характер, нрав, вид. В толстом томе из «Полного географического описания нашего Отечества», посвященного Туркестану и изданного в Санкт-Петербурге в 1913 г., как раз в год странствий Иванова, дано описание антропологических признаков «киргиз-казаков»: «Роста среднего (164 см), с хорошо развитой грудью; руки и ноги небольшие, телосложение крепкое, в старости склонные к ожирению; цвет кожи желтоватый; голова почти круглая, брахицефальная; волосы черные, прямые и жесткие, седеющие поздно; лицо широкое, скуластое (…); нос широкий, слегка приплюснутый». А вот признаки уже нетелесные: «Киргизы одарены хорошими умственными способностями, и учение дается им нетрудно (…). Способность к восприятию внешних впечатлений, в особенности же к запоминанию событий, людей и природы у киргизов весьма значительна, усвоение же отвлеченных понятий дается им гораздо труднее. Киргиз отличается живым, общительным и веселым характером; он находчив, сообразителен и сравнительно честен, но лукав и хитер». Он добр, гостеприимен, уважает стариков, но с другой стороны, ему присущи «любопытство, беспечность и склонность к лени, бражничеству и сплетням». Да и как иначе, если слово «казак» обозначает «бесприютных, вольных людей», и стали они отдельным народом, откочевав от родственных им «узбекских народов» (есть даже предание о происхождении казахов от узбеков).
Выходит, что «казак», «киргиз-казак» («кайсак») отличается от русского казака только своим тюркским происхождением и внешностью. По характеру же и ментальности казах и русский – оба казаки, только казахи еще не отвыкли кочевать, «их еще мало коснулась цивилизация, они ближе к природе – степи и небу и населяющим их живым и вымышленным их фантазией существам». Существует даже легенда о происхождении названия их народа от белой гусыни Каз-Ак, которая напоила и воскресила к жизни смертельно раненого героя Колчан Кадыра, и от их брака произошло «великое потомство», названное в честь нее казахами. Причем персонаж романа И. Шухова «Горькая линия» пастух Сеимбет настаивает на том, что они именно казахи, а не киргизы, как называют их русские. Поэтому, читаем далее в книге 1913 г., «дикость и безграмотность не отменяют поэтичности казахов. Отличительной чертой казаха является любовь к поэзии и умение излагать свои мысли не только ясно и изящно, но и красноречиво. Отсюда развитие устной народной литературы, отличающейся богатством и разнообразием и слагающейся из пословиц, загадок, поучений в стихах, песен различного характера (…), заклинаний, легенд, сказок. Сказки чрезвычайно многочисленны и разнообразны по содержанию; обычными действующими лицами в них являются ханы, их приближенные, ведьмы, оборотни, змеи, медведи, лисицы, волки и другие животные, обладающие сверхъестественными свойствами». При этом фольклорные произведения, «как правило, не рассказываются, а поются», они «просты и безыскуственны».
Случайно ли поэтому, что Иванов начал именно со сказок и стихов. И, если верить роману «Похождения факира», одним из первых стихов, сложенных пятнадцатилетним Всеволодом, были стихи на казахском языке, посвященные казахской красавице Нюр-Таш, дочери степного султана. В таком вот виде, в оригинале, они и приведены в романе: «Кыздарай учун Юртуп нан базарнан…» и т. д. То есть: «Ради девушки ездил я в Урлютюп на ярмарку…». Причем девушка эта, как мы помним, первая призналась в любви, а сам он отметил их сходство, почти антропологическое: «лунообразное лицо, коротенькие ручки, серые глаза, окаймленные припухшими веками; впрочем, на киргизский вкус я тогда был красив». Но если у Иванова было чувство сходства с казахами физическое, то должно было быть и ментальное. Вспомним: «хорошие умственные способности», «общительный, веселый характер», находчивость, сообразительность при «сравнительной честности», лукавстве и хитрости. И еще доброта, любопытство, беспечность, лень, готовность к передвижению на любые расстояния. Разве все это нельзя отнести и к Иванову и разве все это не отражено в «Похождениях факира», отчего мы, несмотря ни на что, верим в автобиографичность этого произведения?
