Чтобы не запутаться, надо отвлечься от того, что «Ледяной сфинкс» – роман фантастический. Потому что весь этот роман Ж. Верна построен на том, что произведение об Артуре Г. Пиме не фантастика, а записки реального человека, побывавшего в опасной антарктической экспедиции в районе Южного полюса. В плавании другой экспедиции по следам «пимовской» и выясняется, что Пим действительно существовал. Тем более что герои романа встретили спутников его плавания и, наконец, нашли его самого, вернее, его останки.

А теперь давайте посмотрим на роман Иванова сквозь двойную призму этих романов Э. По и Ж. Верна, являющихся, по сути, записками путешественников. Ведь если отождествить героя «Похождений факира» с Пимом, что он и сам частенько делает, то автор романа, тоже Иванов, хочет, пытается, подобно Ж. Верну из «Ледяного сфинкса», доказать, что Всеволод / Сиволот эпохи сибирских скитаний 1910–1915 гг. был действительно таким и все происшествия, в том числе невероятные, были, существовали! Но только хочет доказать, а вот получится у него это или нет, он и сам не может понять. Ибо в одном интервью эпохи создания романа Иванов говорит, что твердо намерен в нем «рассказать настоящую, биографическую правду», сбросив «груз беллетристических навыков», приобретенный в начале 1930-х гг. А в «Истории моих книг» (далее – также «История») уже пишет, что «наиболее биографичен» роман «только в первой своей части», и весь он лишь «слегка автобиографический». Да и как иначе, если сами «Похождения факира», по словам писателя, должны были составлять единую трилогию с предыдущими романами «Кремль» и «У», где правил бал В. Шкловский и почти футуристический эксперимент. И все-таки к роману «Похождения факира» надо отнестись и как к достаточно серьезному источнику биографических сведений об Иванове. Об этом говорит и весьма требовательно о себе заявляющий биографический дискурс (при всем своем «захлебе», захваченности событиями и людьми, писатель не забывает ставить даты этих событий, вплоть до месяца и дня), и почти очерковая манера изображения персонажей (В. Е. Петрова, К. К. Македонова, Г. Заботина, владельца цирка), сыгравших важную роль в жизни Иванова. Есть фигуры, чья реальность кажется неполной, но придумать которые трудно. Это, во-первых, П. Захаров, главное «алиби» которого в том, что он павлодарец, курчавый, то есть с признаками метиса. Как у Э. По и Ж. Верна, в произведениях которых решающую роль сыграл индейско-американский метис Дирк Петерс. Именно Захаров нашел письменное послание учащегося павлодарского сельхозучилища Всеволода Иванова и, поддерживая его «волшебную» идею хождения в Индию, в то же время вовлек его в авантюру с балаганными представлениями и факирским трюкачеством.

Известные к настоящему времени автобиографии и анкета должны рассматриваться в неразрывном единстве с автобиографической канвой «Похождений факира». Автобиографизм беллетризованный, порой не хуже какого-нибудь рассказа. Так произошло с автобиографией Иванова 1922 г. (далее – А-1922). Можно согласиться с С. Поварцовым, что «автобиографического здесь мало», зато «очень (…) увлекательно». И затем строго судит писателя, что он «жутко кровавую трагедию» превращает «в смешной фарс, в приключенческую пустяковину». В доказательство исследователь приводит мемуары друга Иванова Б. Четверикова. Подавая ему книгу или журнал с напечатанной там А-1922, Иванов говорит: «Почитай-ка на сон грядущий автобиографию. Я тут малость приврал, но, по-моему, иногда полезно приукрасить, а то читать не будут». Однако речь тут идет о самом сложном и, может быть, ключевом моменте в жизни Иванова – 1919 годе. Тогда сознание и саму личность писателя вдруг постиг хаос и сумбур всероссийский, в котором каждый, по сути, оказался щепкой в водовороте событий. И то, что он счастливо – волшебно, по манию Горького – избежал гибели и безвестности, вызвало в нем на какое-то время настоящую эйфорию, отразившуюся на его творчестве и автобиографиях. Нельзя сбрасывать со счетов и роковой «фактор Сорокина», человека близкого Иванову склада, способствовавшего перевороту в творчестве писателя.

Самой первой по времени является анкета, датируемая июлем-августом 1920 г. Об интересующих нас годах здесь совсем мало. Но каждый пункт примечателен. В пункте «Возраст или год рождения» Иванов записывает кратко: «1895». Столь же кратко, но неверно указано место рождения: «г. Семипалатинск». Сознательная неточность. Возможно, Иванову просто не хотелось длинно писать: губерния, уезд, село Лебяжье. Комментаторы выдвигают правдоподобную версию, что Иванов устраивался на работу в омскую газету «Рабочий путь», редактор которой А. Оленич-Гнененко хорошо его знал и не придавал этой анкете серьезного значения. Далее Иванов ставит прочерк в пункте об отце, матери, сестре, брате и т. д. Но ведь мать-то была жива! Возможно, Ирина Семеновна не была столь привязана к сыну, как Вячеслав Алексеевич, который, по сути, задал «матрицу» жизни сына на долгие годы вперед, передал ему свой горячий темперамент, стал ориентиром в предпочтениях умственных и творческих. Со слов сына Вс. Иванова – Вячеслава Всеволодовича – известно, что они совместно переводили Коран и весьма преуспели в этом. Потому и путь в Индию как вектор географический и духовный мог быть плодом совместных дум и чаяний.

В пункте об образовании Иванов пишет, отвечая на подпункт: «С(ельско) – Х(озяйственная) школа». «Где и когда» и на кого учили – пропущено. Владеет только русским языком и является «литератором». Но из «Похождений факира» мы знаем, что Иванов знал казахский язык (см. в романе казахский стих для дочки султана), и основной профессией его до 1920 г. была «наборщик», «типографский рабочий». Крайняя скупость ответов по дореволюционному периоду несет на себе отпечаток тех лет, когда новая власть могла придраться к любой детали биографии. Но вряд ли кто тогда мог так глубоко копать. Другое дело, репутация монархиста у отца в годы Гражданской войны. Тут Иванов имел основание молчать. Через два года, в 1922 г., появляется первая автобиография, где отец уже «Из приисковых рабочих», с «пролетарским происхождением»; «самоучкой сдал на учителя сельской школы». Подчеркнул его талантливость, самородность – все пока в «плюс». А вот и «минус»: «Но учил, особенно меня, мало, все больше по монастырям и по бабам ходил. От водки сошел с ума, немного оправился», а через семь лет, когда после разлуки, в 1918 г. «приехал повидать» его, был «нечаянно» застрелен младшим братом Всеволода Палладием из дробовика. Пройдя через мытарства, герой, согласно «Истории», не возвращается в Курган, Омск или Павлодар, а направляется в Индию и почти добирается до нее. Но через границу его не пустили: необходим был заграничный паспорт.

В автобиографии 1925 г. (далее – А-1925) Иванов только добавляет подробности: из Павлодарского училища ушел из-за воровства заведующего, из приказчиков «хозяин прогнал» его за то, что не умел «надувать степных киргизов», а учителем в цирке был не курганец Галимов, а итальянец. Другая деталь: у него не все получалось в цирковых делах, потому что в раннем детстве он сломал руку. Есть и другие дополнения: оказывается, он мечтал стать еще и астрономом и выписал «из Германии трубу за двадцать пять рублей» – огромные для него деньги! А цирк был для него работой сезонной, т. е. служил там только летом, когда «в типографии работать трудно». Получается, что основной работой Иванов считал для себя все-таки типографскую, а цирк и факирство были чем-то вроде хобби. Кажется, что биография Иванова, сколько мы о ней ни говорили, все еще только в самом начале, и никак не может сдвинуться с места. Настолько неисчерпаем кладезь каких-то взаимоисключающих, противоречащих друг другу событий. А позже он принимал несбывшиеся планы, проекты, вымыслы за свершившийся факт. Не для того, чтобы улучшить биографию, а просто показать лучшие, желаемые ее варианты и возможности. Будь по-другому, не явился бы в автобиографии 1927 г. (далее – А-1927) китаец Син-Бин-У, который «научил (…) искусству факира». Вариант № 3, после предпринимателя из Кургана и итальянца, китаец с фамилией персонажа из «Бронепоезда 14–69» и «Иприта».