Юлия воскликнула в октябре 1921 г. в «Наедине с собой»: «Покончен с миром расчет. Я – монахиня. Еще не совсем, с канонической точки зрения»[48] (с. 79); «Путь исканий завершен. Я монахиня» (с. 80). При этом Юлия знает, что ее ждут испытания, но она уверена в своей вере:
«Впервые за всю мою бурную жизнь передо мною определенно обрисовываются очертания моего будущего. Какие бы ни были превратности, „скорби и тесноты“[49], гонения, изгнания или всякие иные случайности миссионерской деятельности – может меняться только внешняя обстановка моей жизни, а внутреннее течение ее отныне неизменно. Личной жизни более нет: я – воин великой
militiae Christi
[50], послушное орудие в руках начальства» (с. 87).
Община поставила себе две задачи:
1. Содействие развитию восточного [католического] обряда, обеспечение церковной службы (литургические одеяния, свечи, украшения, чистота и т. д.).
2. Преподавание детям обоих полов до двенадцати лет в приходских школах, а детям обоих полов – в разных школах, включая заведения среднего и высшего образования[51].
По утрам Юлия занималась пением и чтением, отоплением и уборкой церкви на Бармалеевой улице, потом бежала в Публичную библиотеку, затем – в Институт имени Герцена и поздно вечером возвращалась в свою квартирку-келью. Два раза в месяц она приносила более двадцати пяти килограммов продуктов, «привилегированный паек», на который ей давала право ее должность научного работника в Публичной библиотеке: 15 фунтов[52] черного хлеба (на две недели), ведерко вонючей копченой селедки, несколько фунтов муки, бутылка подсолнечного или конопляного масла, полведра квашеной капусты, 20 фунтов картошки, бывало даже – ячменный сахар или какао[53]. Бо́льшая часть шла семейству Капитолины Подливахиной, ставшей также экономкой общины. Подливахина оставила двум монахиням самые тяжелые работы (колоть дрова, таскать их в три квартиры – общины, о. Леонида и К. Подливахиной, а также в церковь на Бармалеевой улице, – разбивать лед на тротуаре, раз в месяц чистить выгребную яму и т. д.). Обе сестры выдерживали все без жалоб.
Годом позже, 1 июля 1923 г., уже находясь в тюрьме, о. Леонид Фёдоров подвел итоги этого эксперимента в письме к митрополиту Андрею Шептицкому. В нем Юлия характеризуется так:
«Выдающиеся качества необычайного, ясного ума и громадные знания в историко-богословском и философском направлении делают из нее редкую находку нашего времени „среди женского пола“. К этому присоединяются душевные порывы к Богу, желание отдать себя безраздельно Его святой воле в тиши какой-нибудь обители. Моя община так и остановилась на двух сестрах, оставшихся теперь без руководителя. Развиваться общине было трудно. На четвертом этаже, в крохотной квартире, в условиях нашего невыносимого советского быта, под страхом постоянных обысков и притеснений, когда, притом, монашеской жизни могли быть посвящены только вечерние часы. Старшей была сестра Иустина. Мне с большим трудом удавалось говорить им небольшие конференции, давать духовные упражнения, исповедывать их. Их различное воспитание, разность характеров и наклонностей, делали то, что в общине не всегда царствовала любовь Христова. Жить я с ними, конечно, не мог, а опытной игуменьи, наблюдающей за каждым их шагом, не было… В особенности тяжело было руководить сестрой Иустиной… Правда, она очень привязалась ко мне, подчинялась беспрекословно; все-таки для меня она была непосильным бременем. Выдающийся ум, холерический характер и высокие порывы ее сердца требовали и требуют опытного старца и руководителя: ее природная гордость должна быть сокрушена во прах… У меня теперь одна из самых главных задач – сохранить для Церкви эту личность и сделать из нее истинную невесту Христову… Если Господу было угодно, чтобы она через меня вошла в лоно св. Церкви, то на мне же лежит ответственность, чтобы этот цветок распустился среди нас и дал возможность многим услышать его благоухание…»
Арест 10 марта 1923 г. о. Леонида, единственного человека, способного (да и то вряд ли!) руководить сестрой Иустиной с ее строптивым, гордым и живым характером, привел к роспуску монастырской общины. О. Эдмунд Уолш (1885–1956), о котором Юлия упоминает в своей автобиографии и который освободил ее от обета повиновения о. Фёдорову, был американским иезуитом, руководителем папской миссии помощи голодающим в 1922–1924 гг. в сотрудничестве с ARA (American Relief Administration, Американская администрация помощи). По просьбе Юлии он передал петроградским католикам более 20 посылок с продовольствием[54].
Тогда Юлия и подумала, как она написала в своей автобиографии, попросить, чтобы ее приняли в доминиканский монастырь во Франции. Она обратилась в монастырь Пруй, около Фанжо, в департаменте Од, – первый женский монастырь, основанный святым Домиником в 1206 году. Будущая настоятельница этого монастыря, сестра Мари Тома́ (умерла в 1974 г.), написала в 1968‑м.:
«30 октября 1923 г. мать настоятельница получила от преподобного о. Бономма, приора провинции, такое письмо: „Матушка, преподобнейший Генеральный магистр (о. Тесслинг) написал мне по поводу некой мадемуазель Данзас, которая хотела бы основать монастырь Ордена в России. Он спрашивает меня, не хотел бы Пруй или какая-нибудь другая община доминиканских монахинь взять на себя ее подготовку к религиозной жизни. Мадемуазель Данзас совершенно лишена средств; прилагаются сведения, сообщенные об этом отцом Амудрю отцу Генеральному магистру: „[…] Экзарх [Л. Фёдоров], уже шесть месяцев находящийся в тюрьме, осознав, что попытка основания общины не привела к ожидаемым результатам, дал мадемуазель Данзас разрешение уехать за границу, чтобы поступить в доминиканский монастырь. Я знаком с мадемуазель Данзас уже несколько лет и очень высоко ее ценю. Это очень благородная душа, очень склонная к покаянию, к созерцанию, и очень скромная. Конечно, она нуждается в серьезном религиозном образовании. Но я верю, что ее призвание истинно и что впоследствии она может оказать Ордену важные услуги в России, если начальство этого хочет, так как у нее нет иного желания, кроме как во всем подчиняться его приказам, и она сама предпочла бы безвестную тихую жизнь в монастыре. Это особа весьма умная и весьма образованная“»[55].
Монастырь Пруй дал свое согласие без колебаний, а затем получил известие о смерти Юлии, которое будет опровергнуто через десять лет:
«Семь месяцев прошли в ожидании приезда мадемуазель Данзас. В июне 1923 г.[56] отец Лебрю поручил нашему провинциальному приору о. Бономму передать нам следующее: „Мадемуазель Данзас получила задание составить докладную записку, которую можно было бы послать в Рим для ознакомления с положением религии в России. Она ее написала, подписала, и сумела организовать ее доставку к месту назначения. К сожалению, в Риме совершили оплошность и позволили этим разоблачительным страницам разойтись слишком широко вместе с именем их автора[57]. Об этом стало известно в России. К мадемуазель Данзас явились полицейские и допросили ее об этой докладной записке. Она во всем призналась без утайки, и ее расстреляли прямо на месте выстрелом в упор. По крайней мере так передали Генеральному магистру, а он поручил о. Лебрю донести это до нашего сведения“»[58].
