Именно в этих условиях и ухватилась императрица как за соломинку, за идеал, который и прежде манил ее взгляд, – за идею непосредственного общения с народом, с простыми верующими людьми. Теперь она знала о существовании народных святых – богомольцев, «юродивых Христа ради», и боговдохновенных странников. Она хотела узнать их поближе. Это было не так сложно, потому что их можно было найти повсюду, даже на улицах столицы, и царице без труда удалось добиться, чтобы слуги привели к ней кого-то их них во дворец. Так предстали перед ней, еще в первую половину царствования ее супруга, далекие предшественники Распутина.
Мы не будем здесь подробно на них останавливаться, потому что они никогда так и не сыграли никакой роли за пределами частных покоев императрицы, в которые их иногда допускали. Среди них была женщина-странница, слывшая ясновидящей, вечно скитавшаяся по российским дорогам: когда ее путь лежал через Санкт-Петербург, она могла пойти навестить царицу так же, как навещала и прочих добрых людей. Был среди них один «юродивый»-заика и еще несколько «Христа ради странников» того же типа. Все это было абсолютно безобидно: это были «простачки», которых можно было расспросить об их жизни и жизнях богомольцев вокруг них, которые бормотали молитвы и говорили на свой манер о Боге, о радости жизни в Боге, вне оков мира сего… И царица наслаждалась этим общением с народной душой. В нем она не только находила подтверждение самым дорогим ее сердцу мыслям – о благодати, которой удостоен простой и честный человек из народа, – но и, сверх того: через такой прямой контакт с подлинными представителями русской народной религиозности она почувствовала себя, наконец, приобщенной к той традиции, которая была традицией российских царей и цариц. В прежние времена, действительно, присутствие при дворе таких типов народной святости было частым и общепризнанным фактом. Эта традиция была утрачена в ходе последних царствований, когда двор и высшее русское общество становились все более и более космополитическими. И императрица тут увидела перед собой цель – возродить эти древние и подлинные традиции Святой Руси, стать подлинной матерью для своего народа, а не для салонов…
И тут еще не о чем было бы беспокоиться – при одном условии: не выходить за определенные рамки. Опасность таилась в неоформленности этой народной религиозности, в которой вполне христианские понятия сочетались с почти полным пренебрежением к авторитету Церкви, в которой подлинный мистицизм порой принимал болезненные аспекты или близко соприкасался с темным сектантством. Даже люди, более осведомленные, чем царица, не всегда могли в этом сориентироваться; для нее же не было никакой возможности взглянуть на все ясно из‑за отсутствия серьезных знаний о русской жизни. Отсюда опасность соприкосновения с неведомым ей миром, в который она рискнула вступить, не имея рядом надежного проводника.
На тот момент первым нежелательным последствием таких попыток приобщиться к народному мистицизму стал экзальтированный мистицизм самой императрицы, и это в тот период, когда она и так уже страдала от весьма сильного нервного напряжения. Наряду с многими другими бедами и разочарованиями, выпавшими на ее долю, было долгое и жестокое ожидание столь желанного сына, в то время как из четырех ее беременностей за восемь лет каждая заканчивалась рождением дочери. Конечно, царица обожала всех своих детей, поскольку материнское призвание было в ней ярко выражено. Но она теперь мучительно осознавала, насколько отсутствие сына подрывало ее личное положение. Уже и так затененная повсюду положением своей свекрови, к которой, видела она, взгляды всех были устремлены еще больше, чем прежде, и все потому, что императрица Мария была не только возлюбленной матерью императора, но также и матерью наследника, которого она некогда вовремя произвела на свет. И царица Александра чувствовала, что никогда не сможет полностью принадлежать к стране, к которой она столь глубоко привязалась, пока не даст ей, со своей стороны, подлинного наследника престола. Она чувствовала себя задетой в своих естественных правах; кроме того, у нее было чувство, что она не сумела исполнить своего долга, и она вздрагивала, угадывая иронические шепоты за своей спиной на эту тему. Устав от этих следовавших друг за другом разочарований, устав от надежд и молитв, она ждала чуда. Желание иметь сына стало навязчивой идеей, которая была столь сильной, что даже толкнула ее на серьезные проступки с христианской точки зрения: она стала заниматься спиритизмом и оккультными практиками. Правда и то, что столичная атмосфера вокруг нее была пропитана этим мрачным мистицизмом. Как и французское общество накануне революции, русское общество в период предреволюционной лихорадки предавалось безумию столоверчения, медиумов и т. д. Императрица, столь сурово судившая светское общество, должна была тем более остерегаться тех острых ощущений, которые искали в этом отчаянные головы. Она же, наоборот, позволила заразить этим себя под влиянием одной из великих княгинь (великой княгини Милицы[16]), с которой у нее установились дружеские отношения, поскольку та восхищалась ее образованностью и отрешенностью от света. И магические практики представлялись императрице в таком виде, в каком, казалось ей, они соответствуют ее собственному идеалу «человека Божьего»: на этот раз речь шла о «великом посвященном» – о существе, таинственным образом, по дару благодати, наделенном сверхъестественной силой. Разве это не будет тот самый чудотворец, который сможет исполнить страстное желание императрицы?
Не будем здесь пересказывать прискорбную и к тому же довольно известную эпопею с «месье Филиппом» – лионским магом, привезенным в Россию великой княгиней Милицей, – которому доверилась императрица[17]. Ко всем остальным разочарованиям добавилось новое, еще более жестокое: обещанный и предсказанный сын так и не родился, и все дело обросло насмешками, наносившими серьезный ущерб царскому авторитету. Осознавала ли царица, что она отклоняется от путей, предписанных Церковью, предаваясь практикам, которые та осуждает? Несомненно, что позднее спиритуализм и оккультизм приводили ее в ужас. Правда, такое ее осуждение не падало на «посвященных» типа Филиппа, потому что для нее он навсегда остался представителем тех «Божьих друзей», которые, она уверена, обязательно должны были где-то существовать. Но теперь она была полна решимости начать поиски их уже поблизости, в атмосфере русской народной святости, к которой она ревностно обратилась.
Именно в этот момент ей рассказали о великом святом, которого породил русский народ в XIX веке, но канонизации которого до сих пор не удавалось добиться. Речь шла о Серафиме Саровском – старце, монахе-затворнике, чудотворце, благословенном мистическими видениями[18]. Священный Синод отклонил предложение о его канонизации по каноническим причинам, но ревностные поклонники Серафима не оставляли новых попыток. Императрица загорелась этим делом, которое почувствовала своим, она использовала все свое влияние на мужа, чтобы тот оказал давление на решение Синода. Желанный результат был, наконец, достигнут, и официальная канонизация святого Серафима состоялась в июле 1903 года в присутствии императора, императрицы и всей царской семьи, в небольшом монастыре в Сарове, в котором святой старец почил, в том самом месте, где совершил он свои подвижнические подвиги.
В этом затерянном уголке необъятных российских просторов, в глуши бескрайнего леса, где старец в XIX веке делил хлеб с медведем, императрица впервые увидела подлинную «Святую Русь», настоящих русских крестьян, в пестрой одежде, с мозолистыми руками и ногами, обутыми в лапти – ногами, исходившими сотни или тысячи километров, чтобы принести новому святому смиренное возношение своих молитв за императрицу. Впечатление было незабываемым. Она видела чудеса, она чувствовала, как волна экстаза поднималась из этого человеческого моря, она пила из него с напряженной радостью от пребывания в полном общении с этим благословенным народом. И она сама внесла своей вклад в прославление этого почитаемого в русском народе святого! Она была права, вопреки всем этим «умствованиям чиновников в рясах»! И этого тоже она не забудет… И именно потому, что память об этом, очевидно, жила в ней, когда позднее она защищала Распутина от его противников, мы и упомянули здесь дело о канонизации Серафима Саровского.
