И… сбил! Поэтому и дальше всё было по Пушкину, ну и с Пушкиным, конечно!
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
Тогда, душой беспечные невежды,
Мы жили все и легче и смелей,
Мы пили все за здравие надежды
И юности и всех её затей.
Затей, если так можно сказать, в биографии Павла Петровича Бажова было действительно много, их было предостаточно и в жизни «солнца русской поэзии». Согласитесь, богатая почва для исследований. Бажов по этому поводу выразил сожаление: «Теперь, когда появилось немало солидных работ о Пушкине, его творчество не кажется раскрытым полностью. Даже больше того, с годами начинаешь думать, что многое в этом творчестве гораздо сложнее, чем ты раньше считал… Словом, семидесяти лет моей жизни не хватило, чтоб понять тайну творчества А. С. Пушкина… Есть, правда, для всего этого простое объяснение – ссылка на гениальность поэта. Гениальность, разумеется, бесспорна и несравнима, но рядом с ней у Пушкина идёт и большой труд»[78].
Безусловным талантом и великим трудом подкупала пушкинская строка далеко не одного Бажова, но это не стало для наследства гения охранной грамотой. Трудно представить, но в начале ХХ столетия Павлу не раз приходилось слышать утверждения, что «Пушкин устарел», что «нельзя теперь писать стихи и прозу в пушкинской манере». «Какая-то часть этих утверждений повторялась и в первые годы советской власти, когда грамотеи старой выучки усиленно призывали „идти вперёд не от давних этапов, а от последних достижений литературы“. Вскоре, однако, эти „последние достижения литературы“, то есть словесные фокусы, сюжетное вихлянье и всякого рода кривлянье на пустом месте, были отброшены, а „давние этапы“, в частности, творчество Пушкина, стали предметом внимательного изучения»[79].
Вот так. Кажется, ни прибавить, ни убавить. Вывод Бажова справедлив и сегодня. Правда, сегодня «вихлянье и всякого рода кривлянье» приняло, как бы это сказать помягче, – угрожающие размеры.
Глава четвёртая
Черта деда слышко: «до» и «после»
Старый горняк, талантливый рассказчик, знаток старательских секретов, балагур и «подковыра», горький пьяница – и всё это об одном человеке, о главном герое многих бажовских сказов, знаменитом полевчанине Василии Васильевиче Хмелинине, а проще говоря, о дедушке Слышко. Именно он разделил биографию Бажова на «до» и «после». Именно Слышко открыл талантливому мальчишке напевную красоту уральского слова, именно он привил уважение к тяжёлому труду мастеровых людей, да так прочно, что маленький Паша пронёс эту любовь через всю свою взрослую жизнь, не расплескал и обессмертил в своей фантастической «Малахитовой шкатулке», которую написал спустя почти полстолетия с момента первого знакомства с уральской стариной и её хранителем Василием Хмелининым.
«Если попросит кто сказку, он всегда поправит: „Сказку, говоришь? Сказку – это, друг, про попа да про попадью. Такие тебе слушать рано. А то вот про курочку-рябушку да золото яичко, про лису с петухом и протча старухи маленьким сказывают. Ты, поди, опоздал такие слушать, да и не умею я. Кои знал, и те позабыл. Про старинное житьё – это вот помню. Много такого от своих стариков перенял, да и потом слыхал. Тоже ведь на людях, поди-ка, жил. И в канаве топтали, и на золотой горке сиживал. Всяко бывало. Восьмой десяток отсчитываю. Нагляделся, наслушался. Только это не сказки, а сказы да побывальщины прозывается. Иное, слышь-ко, и говорить не всякому можно. С опаской надо. А ты говоришь – сказку!“»[80].
Начнёшь читать – заслушаешься, правда? А ведь Василий Васильевич был простым сторожем дровяного склада, но в свободное время вечером становился сказителем. Именно в его дежурство у караулки на Думной горе собиралась полевская детвора. Бегал туда и Паша Бажов. Семья Бажевых тогда только переехала в Полевской, а Паша учился в Екатеринбургском духовном училище и приезжал к родителям на вакации. Вот как он сам описывает первое знакомство с живой полевской достопримечательностью:
«Недалеко от нашего дома находилась заводская „дровяная площадь“. Для её охраны на горе Думной была поставлена будка с колоколом. Звон колокола по вечерам казался таинственным, и детское воображение рисовало и связывало с будкой всякие „страшные истории“. „Пойдем на гору сказки слушать“, – пригласил меня один из первых моих полевских приятелей. „Сказки?.. Что я, маленький?“ „Пойдём! Сегодня на карауле дедушка Слышко стоит. Он занятно сказывает. Про девку-Азовку, про Полоза, про всякие земельные богатства“…»[81].
Истории об Азовке и Полозе, о кладоискательских приметах и всяких земельных богатствах маленькому Паше уже приходилось слышать уже не раз. Но все они звучали как-то не по-настоящему, зачастую без начала и конца. Поэтому показалось интересно узнать об этом больше. И с тех пор он стал завсегдатаем таких исторических посиделок и самым ревностным слушателем дедушки Слышко.
Жаль, но фотограф до «дровяной площади» не добрался, а живописец тем более, поэтому, увы, портрета талантливого полевчанина не сохранилось. Осталось только вот это воспоминание самого Павла Петровича, впрочем, и за то спасибо:
«Годы высушили его, ссутулили, снизили. И только не по росту широкие плечи да длинные руки напоминали, что сила в этом теле была немалая. Держался старик, однако, бодро, бойко шаркал ногами в подшитых валенках и задорно вскидывал свою белую, клинышком, бороду»[82].
Да, тинейджеры XIX века звали его дедушкой Слышко, а вот те, что повзрослее, обращались к бывалому старателю так: «Стаканчик» или «Протча». Почему звали Стаканчиком, об том, конечно, легко догадаться, а другие прозвища шли от любимых присловий: слышь-ко и протча (прочее).
И вот что удивительно – в своих мемуарах Павел Петрович называл Хмелинина – к слову, своего далёкого родственника – Василием Алексеевичем. Скорее, это была просто ошибка, писателя подвела память… Да и, правду сказать, одиннадцатилетний пацан наверняка не знал Хмелинина по отчеству, ведь традиции обращения по отчеству на Урале не было. Другое дело прозвище. К примеру, Стаканчик. Вот как раз здесь стоит рассказать об ещё одном таланте Василия Васильевича. Не удивляйтесь и не возмущайтесь – это несомненный талант. Талант прокутить, проще говоря, – пропить семь (!!!) килограммов золота.
«Это про мою-то витушку? Как я богатым был да денежки профурил? Слыхали, видно, от отцов? Посмеяться, гляжу, над старичком охота? Эх вы, пересмешники. А ведь было. Вправду было. И ровно недавно, а как сон осталось. Иное, поди, и вовсе забыл. Шибко, вишь, память-то свою промывал в ту пору… Чуть с головой не умыл. Где всё помнить!»[83]
Подфартило Хмелинину однажды по-крупному. Хотите знать все обстоятельства, читайте сказ Павла Петровича «Тяжёлая витушка» – там всё, как было, прописано. И про то, как и где удачливый старатель обнаружил увесистый самородок. И чем дело кончилось!
«Так-то… Думали мы с женой – счастье нашли, а оно в беду ей перекинулось. Подвели люди. Ну, и меня поучили. Хорошо поучили. Знаю теперь, куда наше счастье уходит…
‹…› А мне что? Дурость, конечно, а всё ж таки пропил – не украл. И своё – не чужое»[84].
Умер дед Слышко в возрасте семидесяти лет. У него был сын Данила, а у Данилы выросли двое сыновей – Степан и Семён Даниловичи. У Семёна было тоже два сына – Алексей и Иван. У Степана – один, Михаил. Вот и сегодня в Полевском нередко можно встретить Хмелининых, вероятно, это потомки чудного деда, разделившего биографию Бажова и историю города на «до» и «после»!
