Перед этими неведомыми Абаканскими мать окончательно теряется. Краснеет нос, морщатся щеки и выступают крупные градины – слёзы. Старается сдержаться, но не может. Отец вскакивает с табурета и быстро подходит к „опечку“, где у него всегда стояла корневая чашечка с махоркой. Торопливо набивая трубку, сдержанно бросает:

– Не реви – не умерли!

Мать, отвернувшись к залавку, начинает всхлипывать. Я реву. Отец раздраженно машет рукой и с криком: „Взяло! Поживи вот с такими!“ – захлопывает за собою дверь. Вмешивается бабушка. Она ворчит на мать, на отца, на заводское начальство и тоже усиленно трет глаза, когда доходит до Абаканских»[66].

Так что, несмотря на золотые руки отца, жить семье приходилось и в нужде. Вот тут, кстати, пригождались золотые руки матери, её мастерство плетения кружев. Это был дополнительный заработок в сложные периоды. Но, несмотря на всё, семья была дружная.

«Днем приходят соседки „посудачить“. Винят больше отца.

– И когда угомонится человек?

– Мне Михаил когда ещё говорил – непременно откажут твоему-то.

– Вон в кричном он Балаболку-то осадил: хоть стой, хоть падай!

Начинают припоминать отцовские остроты, но они так круто посолены, что передают их женщины только „на ушко“. Мать обыкновенно заступается за отца и, кажется, делает это не только „от людей“, но вполне искренно. Она даже горячится, что так редко бывает при ее ровном, спокойном характере. Вечером приходит отец. Красные воспалённые глаза показывают, что выпито немало. Однако на ногах держится твёрдо, говорит громко, уверенно. Удивляется „тем дуракам, которые сидят в Сысерти, как пришитые“.

Уедем, и дело с концом! На Абакане, небось, не по-нашему. Чуть кто зазнался, сейчас приструнят. А у нас что? Попетан изъезжается, Балаболка крутит, и Царь ехидствует. А ты не моги слова сказать. Терпи – потому у тебя тут пуп резан. Найдём место. Вон там как живут!

Отцу не противоречат, по опыту знают, что хорошего ничего из этого не выйдет. Мне – малышу – отцовские планы кажутся заманчивыми, и я засыпаю с думой о далёком крае, где всё не по-нашему. Утром тяжёлое раздумье – как быть? Оставить домишко, покос, огород! Кому продать? А вдруг на Абакане не лучше Сысерти? Бабушка и мать, конечно, против Абакана. Отец сдаёт: „Надо поискать где поближе“. „Поближе“ – значит, к Белоносихе, на спичечный завод. Но туда редко удавалось поступить. Обыкновенно там было переполнено рабочими, и работали они задаром. На мельницах тоже ничего не было. Оставалось „пытать счастья“ в „городе“ (так безыменно звался Екатеринбург)»[67].

Однако, по воспоминаниям Павла Петровича, его отцом, видимо, дорожили за работоспособность и ряд ценных навыков по пудлингово-сварочному цеху. Его лишь «выдерживали» и «проветривали» (проще сказать, временно отстраняли от работы).

Отец и мать горячо любили единственного сына, старались, чтобы детство его было более радостным, чем у них. Пашина бабушка Авдотья Петровна даже звала Петра Васильевича «потако́вщиком» – потакает, дескать, ребёнку.

Сыну Пётр Васильевич, конечно, как каждый родитель, желал лучшей доли. Однако все мы знаем, что одного желания порой недостаточно, нужно проявлять решительность! Пётр Васильевич её и проявил. По совету директора земской школы в Сысерти Александра Машукова и его екатеринбургского приятеля Николая Смородинцева (который впоследствии на долгие годы станет Павлу Бажову настоящим другом) он, вопреки мнению своей матери, отправил отпрыска на учёбу в далёкий Екатеринбург, что, конечно, стало отправной точкой взлёта будущего литератора.

«– Ты, Егорша (в семейном кругу сына Павла называли Егоршей. – А. Ф.), в городе-то с оглядкой действуй. На городской штиль живут. Вроде постоялого двора тут у них. Без спросу полешко построгаться не возьмёшь. Разговор может выйти. Ты и остерегайся, – и после этого утешил: – По снегу-то мать либо оба приедем…

Дальше оставалось позавидовать Чалку (конь в хозяйстве Бажевых. – А. Ф.), который с заметным оживлением направился домой»[68].

К концу жизни Пётр Васильевич много болел. Отказывала печень. В цехе работать уже не мог, но был принят «рухлядным припасным».

Пётр Бажев скончался в 1898 году, прожив всего 40 лет.

«Сентябрь 1899 года и считаю началом своего трудового стажа, – пишет Павел Бажов, – хотя в действительности работу по найму начал раньше. Отец мой умер, когда я был ещё в четвёртом классе семинарии. Последние три года (отец болел почти год) мне пришлось зарабатывать на содержание и учёбу, а также помогать матери, у которой к тому времени сильно испортилось зрение. Работа была разная. Чаще всего, конечно, репетиторство, мелкий репортаж в пермских газетах, корректура, обработка статистических материалов…»[69]

Павлу тогда было девятнадцать… Похоронен отец Павла Петровича в Сысерти.

Было это, вспоминает Павел Бажов, во второй половине учебного года, после святочных каникул. И точно пришлось на январь – февраль 1887 года. Паша Бажев и его одноклассники, ученики первого отделения земской школы в Сысерти, к тому времени уже научились складывать слова и теперь усиленно упражнялись в чтении. Одним из видов упражнения было чтение стихов, которые тут же запоминались. Считалось, что такое чтение содействует укреплению навыков в схватывании глазом целых слов. В то же время, это было и упражнение для тренировки памяти, чему в старой школе придавали большое значение. Заучивание стихотворений начиналось, как водится, с объяснения непонятных слов и выражений. Порой на это требовалось немало времени.

Важно отметить, что в начальных школах 1880-х годов школяры Российской империи учились читать и писать по книгам Константина Дмитриевича Ушинского «Родное слово». Их было три. В двух первых – материал для чтения, пересказа, бесед, заучивания наизусть. Третья книга – учебник грамматики. Понятно, что такой выдающийся представитель русской педагогики, каким был Ушинский, в своих учебниках отводил большое место и народному творчеству, и творчеству нашего национального гения А. С. Пушкина. Так, в третьей книге «Родного слова» предлагалось усваивать грамматику русского языка с помощью наблюдений над языком только одного произведения Пушкина – «Сказки о рыбаке и рыбке».

Павел Бажов пишет: «Первым пушкинским стихотворением для меня было „Утро“. Потом выяснилось, что и до этого я со своими сверстниками распевал пушкинские стихи, но не знал, кому они принадлежат. На этот раз запомнилось не только стихотворение, но и его автор. Оно оказалось даже событием, которое запомнилось на всю жизнь»[70].

Первоклассников удивило то, что они сразу поняли смысл стихотворения, и они сказали об этом учителю. В самом деле, «Утро» не требовало никаких дополнительных объяснений. В нём всё излагается по порядку, потому оно само запоминается, к тому же оно ещё и весёлое.

Какое же стихотворение имел в виду Павел Петрович, ведь у Пушкина стихов про утро несколько? Пожалуй, нам привычнее и ближе «Зимнее утро», написанное в 1829 году. Долгое время школьная программа предлагала знакомство с Александром Сергеевичем именно с этого стихотворения. Вы, конечно, его помните: