– Если вы женитесь на Констанс, – не раздумывая заявила она, – то ничего не добьетесь. Констанс не имеет права на имущество Блэкбернов и Раундли Она не моя дочь!

Томазина ахнула.

Констанс сощурилась, но ничего не сказала.

Майлс стоял с открытым ртом и переводил взгляд с Фрэнси на Констанс и обратно.

– Это… Этого не может быть.

Фрэнси рассмеялась.

– Не ожидали, Майлс? Неужели вы не знали? Ричард знал. И Томазина знает. Посмотрите на нее. Если хотите, можете спросить. Собственно, благодаря Томазине я и получила доказательство того, что Лавиния Стрэнджейс подсунула мне свою дочь. Оно у меня. Это письмо от Лавинии. Констанс не имеет права на Кэтшолм и на все остальное тоже.

Томазина так сжала пальцы, что побелели костяшки, и голос у нее дрожал, когда она спросила:

– Фрэнси, вы нашли письмо?

– О да, я его нашла. Приходи утром, и я дам тебе его почитать. А теперь прошу прощения, у меня есть более интересные дела.

Майлс не произнес ни слова, позволив ей взять себя за руку и повести за собой.

Остальные молча проводили их взглядами.

– Констанс! – Томазина бросилась к ней и взяла ее за холодную как лед руку. – Прости, ты не должна была узнать это вот так, но ты – моя сестра.

Она никак не могла понять, почему Констанс не заплакала от того, что она незаконная, и даже не удивилась.

– Ты знала? Вербурга показала тебе письмо?

Констанс с раздражением поглядела в ее сторону.

– О том, кто моя мать, я знала задолго до письма. Джон Блэкберн признался, что он мой отец. Он сказал, что у меня руки моей матери. Это было уже после ее отъезда.

– Констанс, я…

Констанс ни о чем не хотела больше говорить. Пробормотав какое-то ругательство, когда хлопнула дверь в спальне Фрэнси, она, даже не взглянув на Томазину, бросилась вон из комнаты.

Томазина наконец поняла, что она ревнует. Констанс не хотела упускать Майлса Лэтама.

Придя в смятение от открытий последних нескольких минут, Томазина ничего не могла больше придумать, как возвратиться к себе в комнату. Наутро она пошла к Фрэнси и узнала, что было в письме Лавинии, написанном в ответ на то, которое Томазина нашла в Лондоне. Фрэнси забрала его из комнаты Констанс буквально за несколько минут до прихода туда Томазины.

– Я не хотела ничего говорить, – сказала Фрэнси, но было ясно, что она наслаждается возможностью лишить Констанс наследства.

Потом Томазина отправилась к Марджори, потрясенная тем, что Констанс давно все знала и держала в тайне, и все ей выложила.

Марджори подвинула к очагу два стула, потому что сентябрь выдался на редкость холодный. Руки ее были заняты вязанием.

– Из письма ясно, что Констанс твоя сестра?

Томазина кивнула.

– Фрэнси сдержала слово и прочитала мне письмо. Я его тоже читала. Оно очень деловое. Матушка признается, что подменила ребенка, и настаивает на том, чтобы Фрэнси сообщила об этом Ричарду, – мол, тогда он откажется от свадьбы. Он бы тогда мало получил в наследство. В письме нет совсем ничего о будущем Констанс.

– А из письма понятно, почему твоя мать считала Ричарда Лэтама неподходящим женихом?

– Нет. Там ничего не говорится об ее отце.

– Ну, наверняка это был Джон Блэкберн! – Марджори отложила вязание, чтобы помешать похлебку, варившуюся на огне. Попробовав ее и добавив соли, она улыбнулась Томазине. – То, что он ее отец, дает ей моральное право на земли, если не формальное.

– Только не на земли Раундли! А вдруг не он был отцом, а Ричард Лэтам? Или кто-то другой?

Она не могла забыть, что Джон Блэкберн ошибался по крайней мере еще в одном деле, касавшемся ее матери.

– Ты никогда не видела их вместе. Я имею в виду Констанс и Джона Блэкберна. Они были очень близки. И очень любили друг друга. Блэкберн любил ее больше, чем Фрэнси. Я-то думала, что тут удивительного, ведь это дед с внучкой, а оказывается, вон оно что… Она его дочь, это точно. И сестра Фрэнси – точно так же, как и твоя сестра.

– Кто бы ни был отец Констанс, я ничем не могу ей помочь. Мое присутствие только все осложняет. Пора мне, пожалуй, уезжать.

Томазина встала и уже направилась к двери, как Марджори остановила ее вопросом:

– Томазина Стрэнджейс, ты любишь моего сына?

– Очень люблю, только он меня не любит.

– Любит. Он просто боится, вдруг ты его не любишь. В последнее время, мне кажется, он решил, что женщинам вообще нельзя доверять. Он даже во мне усомнился, но это не имеет к тебе ни малейшего отношения.

– Спасибо.

Она была очень благодарна миссис Марджори за ее желание помочь ей, однако с Ником женщины слишком часто играли всякие шутки, и она не верила, что даже объединившись с его матерью, сможет что-нибудь изменить.

Марджори вздохнула.

– Ну что ж… Я хотела как лучше.

Томазина вернулась в свою комнату, желая как можно скорее покинуть Кэтшолм, – во всяком случае, до возвращения Ника. Она принялась складывать вещи и попросила принести ей ужин, чтобы не встречаться с остальными обитателями господского дома. Когда все было готово, она съела то, что ей прислал повар Джеймс.

Поев и выпив вина, Томазина начала безудержно зевать, и ей ничего не оставалось, как лечь в постель.

Ей приснилось, что она больна и кто-то пришел раздеть ее. Она не сопротивлялась, и даже когда кто-то втер ей в кожу какую-то мазь, не испугалась. Оставшись одна, она испытала что-то странное в тех местах, которых касались чужие руки. Легкое покалывание на лбу и под мышками немного испугало ее. Ей были знакомы теперешние ощущения, но она сама не знала, почему.

Сбросив с себя одеяло, которым ее накрыли, Томазина попыталась встать. До нее донесся шум со двора. Это обитатели Кэтшолма собирались в церковь. Томазина хотела подойти к окну и позвать на помощь, но едва встав на ноги, чуть не упала.

Сердце у нее стучало как бешеное – поначалу, а потом она и вовсе перестала его слышать. Томазина испугалась, как бы оно не остановилось. У нее кружилась голова и, добравшись до двери, она никак не могла ухватиться за ручку, которая ускользала от нее как живая. Наконец Томазина открыла дверь и оказалась на балконе.

Во дворе никого не было. Она стояла одна как раз на том месте, откуда когда-то упала ее мать. Томазина прижалась спиной к стене и стала потихоньку двигаться к лестнице. Если ей удастся удержаться на ногах, тогда все будет в порядке.

Томазина уцепилась за эту мысль, хотя голова стала ей отказывать и в глазах помутилось. Она дрожала всем телом от страха, переступая со ступени на ступень. С каждой следующей она была ближе к безопасности, но ставя ногу на нижнюю ступень, каждый раз ощущала отвратительный страх, словно падала в пропасть.

Теряя сознание, она чувствовала, какой горячей стала ее кожа, как звенит у нее в ушах и пересохло во рту. Она попыталась сесть на ступеньку, чтобы остановить кружение, и плюхнулась вниз, не понимая, то ли она летит вверх, то ли падает в бездну.

Больше Томазина ничего не помнила.

Сначала Ник услышал тишину.

Три дня, не давая отдыха своему коню, он мчался домой, предвкушая, как его будут встречать. А тут даже привратника нет на месте! Ник спешился во дворе и позвал конюха, но никто не откликнулся.

Он вспомнил, что его угораздило вернуться в воскресенье, но испокон веку такого не было, чтобы в воскресенье абсолютно все обитатели Кэтшолма отправлялись в церковь! Конечно, в церковь ходить надо, но не по принуждению же!

Он еще раз огляделся. Никого. Посмотрел в сторону дома и увидел на лестнице неподвижную фигуру.

Нику показалось, что его ударили ножом в грудь. Он не мог ошибиться. Черные волосы. Бледное запрокинутое лицо. Томазина лежала на предпоследней ступеньке совершенно неподвижно, и Ник подумал, что она упала с балкона.

Он хотел бежать к ней, но ноги словно приросли к земле. Неужели случилось то, чего он больше всего боялся? Томазина мертва и навсегда потеряна для него? С этим он не мог смириться.