– Папенька! Папенька!– закричала она, взбегая по лестнице.

На ее крик сбежались сестры и брат.

– Что случилось?– выбежал из спальни встревоженный отец.

– Маменька погибла!

Евдокия вцепилась в грудь Бориса и разрыдалась. Отец схватил ее за плечи.

– Где она?!

– В поле! Герцог не шевелится! Красавица ускакала! А маменька лежит, не двигаясь! И кровь на камне!

– Иван! Готовь коляску! Выдвигаемся немедля!– крикнул он сыну.

Спустя минуты они добрались до того места, где лежала Александра. Конь, буквально до смерти любимый графиней, умирал рядом со своей хозяйкой.

Борис выскочил из коляски.

– Сын! Не смотри в глаза ей!

Силком он заставил Ивана отвернуться.

– Папа, я должен увидеть!

– Глаза ей закрою и увидишь!

Муж направился к телу жены. Он сел на траву, закрыл ее веки ладонью. Его дрожащие губы повторяли немую молитву. Герцог в эти самые секунды испустил дух.

– Папа!– позвал Иван.

– Иди сюда!

Пока мужчины разговаривали посреди поля, Евдокия сидела в коляске, опустив голову. Волосы закрывали лицо. Только б не посмотреть туда. Нервно девушка теребила в руках платок с рисованными васильками. Внезапно она замерла. Мамина рука…

Глаза Евдокии широко раскрылись от ужаса. К платку тянулась пожелтевшая рука матери. Она узнала ее по перстню с синим камнем. Мать схватила платок. Она начала дергать его на себя, пытаясь отобрать. Девушку бросило в жар. На коже выступили красные пятна.

– Подними глаза,– шептала мать.

Евдокия не смогла сопротивляться. Она медленно подняла голову. Помутневшими глазами на нее смотрела Александра. Все лицо ее было в крови. Зияющая рана на желтой щеке вызывала чувство омерзения. Сквозь эту рану был виден оставшийся болтающийся зуб.

Александра широко улыбнулась, издала нечеловеческий хрип.

С криком Евдокия выскочила из коляски и бросилась бежать в лес. Иван ринулся за ней.

– Стой! Стой!– кричал он.

Она бежала, не разбирая дороги, пока не потемнело в глазах. Голова шла кругом. Евдокия хватала воздух ртом, не в силах успокоить дыхание. Она запнулась о корень дуба и рухнула на землю. Разодранная кожа ладоней горела. Внутрь царапин забилась земля. Девушка смотрела на ладони…Но это были не ее ладони…Чужие…Желтые, как у покойника.

– Несешься как шальная невесть куда! Думаешь, остальным легко?!

Запыхавшийся Иван рывком поднял ее за руку.

– Я не пойду назад!– истерически кричала сестра, вырываясь.

– Пешком до усадьбы пойдешь?! В таком состоянии?! Ума лишилась?!

– Не пойду я обратно! Хоть режь! Убью себя, клянусь!

– Дура!

Иван поволок сестру в сторону усадьбы. Отец в поле с конюхом. А эту одну оставлять-себе дороже. Двух похорон им не выдержать.

Ее ноги заплетались. Иван волок ее почти по земле, как тряпичную куклу.

– Не мои руки…Ваня…Руки не мои…

Бубнила она всю дорогу.

– Степан их отрубит? Пусть отрубит… Не мои…

– Заберите ее! Умойте ледяной водой!-приказал Иван слугам.

Он бросил сестру на диван в гостиной.

– Ей нужен лекарь.

Анна вытерла пот со лба Евдокии. Образ мертвой матери мерещился повсюду. Она видела его в отражении зеркал, за шторой…и сидящей на диване в паре сантиметров от нее. Мать заглядывала ей в глаза, наклонив голову. Ее темно- синее платье пропиталось кровью. Евдокия откинулась на диван и потеряла сознание.

Евдокия пришла в себя поздно вечером. Взгляд упал на зеркало, завешанное белой простыней. Край простыни упал и часть комнаты оказалась видна.

– Нет…нет…нет…,– зашептала девушка.

Она нашла в себе силы встать, и выдвинуть огромное зеркало в свой полный рост в коридор. Ножки зеркала оставляли на полу крупные царапины. Скрип истерзанных половиц разбудил Анну.

– Евдокия!

Анна выбежала из комнаты. Евдокия тут же захлопнула перед ней дверь.

– Зачем ты заперлась?! У нас у всех одно горе! Открой сейчас же!

Сестра с силой барабанила по дверям.

– Пожалуйста, Евдокия, расскажи мне, что случилось,– завывала она.

Евдокия пятилась назад. Стук отдавался в ушах так, что казалось барабанные перепонки лопнут. Девушка закрыла уши.

– Анна, уйди! -выкрикнула она.

По щекам полились градом слезы.

– Мне нужно знать, как она умерла! Расскажи мне! Почему ты не спасла ее! Ты с ней уехала! Ее смерть – это твоя вина!

– Оставь ее!-не выдержал Иван.

– Почему она не открывает?!

Иван схватил сестру за запястья.

– Образумься, Анна! То, что она видела, одному Богу известно! Отойди от двери, иначе я могу не сдержаться!

– Она знает, что там произошло! Герцог не мог так упасть! Это бесы! Она их видела!

– Не видела…Ничего не видела…Отче наш сущий на небесах..,– сбивчиво зашептала Евдокия, заглатывая воздух.

Обычно теплыми майскими вечерами было полно гостей. Детский смех звучал со всех сторон. Играла музыка. Барышни кокетки флиртовали с кавалерами на балах. Столы ломились от разнообразных кушаний. И страшно было смириться с тем, что больше никогда этого в усадьбе Ярославцевых не случится. Этой ночью усадьба утопала в слезах.

– Сколько звезд на небе, столько слез мы по нашей графине прольем. Добрее нашей Александры Петровны в век не сыщешь,– рыдала в голос Аглая.

Ефросинья положила голову ей на колени.

– Это что ж получается? Призрак графини тут сорок дней ходить будет?– испуганно спросила девка.

– Тьфу на тебя…Дурная. А даже если и будет ходить, пущай… Так положено.

Аглая гладила черные растрепанные волосы Ефросиньи. Обе они думали о том, что их ждет. Борис не был так добр к прислуге. Теперь совсем с ума спятит.

В комнату Аглаи заглянули Паранья, да Любава.

– Тетушка Аглая, разреши у тебя побыть. Хозяин воет, словно волк. Страшно нам,– потупя взор попросила Паранья.

– Не уснуть этой ночью,– вздохнула Аглая.– Проходите.

Девицы залезли на кровать кухарки. Так и сидели вчетвером, глядя на тень, отбрасываемую свечой, вздрагивали от каждого скрипа.

Борис, сморщившись, опрокинул очередную рюмку водки. Он страстно любил погибшую жену. Любил с такой силой, что готов был отдать в адово пламя всех своих четверых детей, лишь бы вернуть Александру.

– Александра моя…Неугомонная глупая баба..,– повторял он портрету, висящему на стене.

С портрета, весело улыбаясь, глядела огромными голубыми глазами Александра. Он ясно помнил день, когда был закончен портрет, потому- что ненавидел эту шляпу с несуразными розовыми перьями, обожаемую ею. Жена называла ее чудной.

– Она подходит к моему розовому платью,– крутилась как девчонка перед ним Александра.

– И платье нелепое. Отвратительно поросячий цвет.

– Мне не понятна твоя ненависть к розовому, Борис,– смеясь, она поправила локоны.

В ответ он лишь покачал головой. Женщины…

Воспоминания захлестнули его. В ушах он явственно услышал ее голос. В носу стоял сладостный аромат ее тела.

Жар не давал дышать. Борис с яростью разорвал на себе ворот рубахи.

– Как жить без тебя?! Для чего?! Пойти, да утопиться!

Граф разрыдался не в силах совладать с собой. Он колотил себя по голове, рвал на себе волосы. Он бы задушил ее в объятиях, если бы она возникла перед ним прямо сейчас. Да хоть из самой преисподней. Он отрекся бы от веры, сжег кресты и иконы, лишь бы вернуть ее. И он не боялся гнева Господнего за свои мысли. Бог не может судить любовь.

– Папенька,– заглянула к отцу в кабинет Анна.

– Иди вон!– в ярости он ударил кулаком по столу.

Анна захлопнула дверь. Девицу колотило мелкой дрожью.

– Что теперь будет?– прижалась к ней Марфа.

Старшая сестра поцеловала ее в макушку.

– Не знаю, Марфа. Ох, не знаю. Вся надежда на Ивана. Пойдем.