– Тот, кто пришел сегодня женихом, должен уйти ни с чем.

Соседи ахнули, испугавшись не то брошенной ритуальной снеди, не то речей нахальной девицы. Смекнув, к чему клонит невеста, Бран вспыхнул румянцем.

– Молчи, дура! – выкрикнул он и самовольно вошел во двор. Единым махом преодолел тропинку и потянулся к Иве, но тем самым лишь добавил ей смелости.

«Бежать или защищаться, но уж никак не столбом стоять», – решила про себя девушка и наставила на жениха перст.

– Он взял меня силой в урожайную ночь!

Луг вскрикнул, а Прина протолкалась через соседей: убью за сына!

– Что несешь, девка?! – гаркнула она, готовая оттаскать наговорщицу за волосы.

Спасение пришло откуда не ждали: Креп спрыгнул со ступеней и перехватил несостоявшуюся сватью. Ива задавила судорожный всхлип. Поздно отступать.

– Мы впускали его под кров другом и ведать не ведали, чем Бран отплатит за доброту. – Ива прикрыла очи, чтобы не видеть лиц – ошеломленных, осуждающих, насмешливых. – А он оскорбил не только моих мать и отца, почитающих его за сына, но и саму мать Землю, чье плодородие славила урожайная ночь. Я не стану ему женою. И приму на себя позор, дабы ни одна другая девка не стала.

Бран кинулся вперед, точно мог поймать да спрятать отзвучавшее обвинение:

– Клевета! Вранье!

Кто-то из гостей согласно закивал: эка невидаль! Девка от волнения всякую ерунду несет! Одумается!

– Боги мне свидетели! – Невеста подняла к небу раскрытую ладонь, призывая в заступники отца Небо, блюстителя правды.

А Бран, вдруг успокоившись, повторил ее жест:

– Небом клянусь, она на меня вешалась! Миловались в урожайную ночь. Было.

Парни, явившиеся с Браном, засмеялись, показывая зубы, – все знают, чем молодежь той ночью тешилась.

– Но чтоб силой?! Помилуйте! Вы все знаете меня, добрые люди! Разве я кого обижал?!

И добрые люди, подумав, согласились. Не было в Клюквинках того, кому умелый кузнец не подковал лошадь или отказал в посильной помощи. Все хоть малость, а были ему обязаны. Да и как признать его вину? Ежели навет обернется правдой, парня придется с позором гнать. А что за деревня без кузнеца?

Ива вжала голову в плечи. Страшное признание, которое она не могла вытолкнуть из груди все эти дни, развеялось пылью по ветру. Никому дела не было… И что куда хуже: никто не верил.

– Он… Честью клянусь! – пискнула девушка, но вызвала лишь ехидный смех явившихся баб.

– Чем-чем? А ничего не попутала?

– Что ж раньше молчала?

– Как докажешь?

Почуяв, что приготовившийся к пирушке народ на его стороне, Бран приободрился.

– Я не держу на тебя зла, люба моя! – с притворной нежностью проговорил он. – Верно, волнуешься, страшишься. К чему? Прими меня в женихи, да не серчай, что из роду забираю. Буду тебя холить и лелеять… Буду, – понизил он голос, но все равно каждый, кто хотел, услышал, – ночами любить.

Невеста содрогнулась от отвращения:

– Да я лучше за Хозяина болота выйду, чем за тебя!

Бран в ответ… расхохотался, и смех подхватили многие из пришедших.

– Удумала тоже! Да нужна ты ему!

– Ишь, невеста выискалась!

– А за отца Небо что ж сразу не захотела?

– Такую тощую и леший не возьмет!

Мать стояла рядом как в воду опущенная. Ясно: дочь принесла позор в семью. Теперь не отмоешься. Ждут ее пересуды да сплетни. И как защититься, когда вся деревня единым махом признала девицу лгуньей?

Ива и спорить не стала. Она подняла руку и стянула с головы куколь – зеленые густые пряди потекли по плечам ряской. Девица подняла пустой равнодушный взгляд на свидетелей сватовства и произнесла:

– Уже взял. Ныне я невеста Хозяина болота.

Им бы согласно охнуть, но над толпой повисло безмолвие, какое случается только на мертвых болотах. Окрепший голос зазвенел в тишине – теперь-то Иве терять нечего!

– Я один раз молвила правду, не солгала и вдругорядь. Не бывать мне женой насильника. Староста, – обратилась она к Нору, – рассуди. Назначь Брану справедливое наказание!

Старик судорожно пригладил бороду и ощупью потянулся за второй чаркой. Все знали: любимого гнедого Нора, не дающегося в руки никому, кроме хозяина, только Бран и мог подковать. И он же ставил крепкие замки в доме старосты. Как с таким ссориться? Пока судья цедил сквозь зубы брагу, Бран решил вставить слово. Не дело отмалчиваться, когда твоя судьба решается!

– Ты бы еще водой поклялась, дура! Никогда не бывало, чтобы в Клюквинках кого-то неволили! А тут на тебе! Выискалась! Первая красавица никак?

Кузнец и не понял, что ляпнул. Водой клялись разве что очень, очень давно. Ныне никто уж не прибегал к божественному суду. Разве что в спорах иной мог упомянуть, мол, хоть водой поручусь! Да не всерьез, конечно, а как последнее средство. Дескать, чем хочешь меня пытай!

А все потому, что божественный суд жесток. Не раз и не два живым из него выходил только правый. Ан не забылся, остался в памяти. Где-то в сараях, если поискать, может, и клетушки, нарочно для этого сколоченные, нашлись бы. А что делать девке, не доискавшейся справедливого людского суда? Если из-за ее глупости, из-за гордости страдать придется всему роду? Ива произнесла сначала тихо, а там повторила так, чтобы все услышали:

– Может, и поклянусь… Ты, кузнец Бран! Слушай же! И вы, добрые люди! Коли нечем мне доказать вам свою правду, коли никто не желает верить, а виновник не сознаётся в содеянном… Я призываю в свидетели богов! Я вызываю Брана на суд водою!

Потом сплетничали, что Лелея упала замертво от пережитого бесчестья. На деле же женщина лишь схватилась за сердце и осела наземь. Креп же, выпустив наконец мать кузнеца, замахнулся на дочь: вбить в глотку безрассудные слова. Да так и опустил руку. Что уж теперь? Сказанного не воротишь.

Бран побелел:

– Ты что это?

Ива не ответила. Она уж сказала все, что хотела. Не засмеяли бы только, не решили, что девичья блажь толкнула ее на страшную клятву.

– Отступись! – прошипел кузнец.

Ива покачала головой.

– Одумайся, дура! Не выйдешь сухой!

«Не выйдешь сухой» – все знали, что это значит. Ныне так посмеиваются над теми, кто измарался в каком-то деле, опалил хвост на непосильной задаче. Но старухи помнили: раньше так сказывали про тех, кто не вернулся с божьего суда живым.

И Ива понимала: правда. Куда ей под воду против здоровенного широкогрудого парня? Ей, и плавать-то толком не умеющей, куда нырять?! Бран же рассекал воду, точно в ней и родился. И обходился без воздуха дольше, чем кто-то другой. Но разве может божий суд допустить, чтобы лгун победил? К тому же… Губы Ивы тронула улыбка, каковые случаются у покойников. Даже если она не выживет, бесчестье с семьи смоет. Никто не осмелится сказать Лелее и Крепу, что дочь оклеветала ни в чем не повинного парня.

– Ты супротив меня не выстоишь! – уверенно заявил кузнец.

– Боги помогут, – покорно отвечала девица.

– Ну и как хочешь! Раз свет белый надоел… Я принимаю суд!

И тогда прозвучал незнакомый голос. Мужчина стоял у калитки спокойно, будто бы с самого начала наблюдал за сватовством. И от него веяло холодом.

– Я гляжу, в вашей деревне принято выставлять супротив богатырей несмышленых девок?

Он огляделся, ни на ком не задерживая ледяного взгляда, и двинулся по тропинке к Иве. Никто не окликнул его, не поймал за рукав. Пришелец неодобрительно поцокал языком и небрежным жестом приказал Брану убраться с дороги. Тот послушался, не сразу поняв почему. Позже ни кузнец, ни его приятели нипочем не сознались бы, что от чужака несло такой жутью, что спорить с ним поистине не хотелось.

Мужчина наклонился к ногам Ивы, не отводя от нее зеленых глаз, и аккуратно снял с лежавшей на земле стопки верхний блин. Скатал в трубку и надкусил.

Он был страшен, этот чужак. Был ли он красив? Навряд. Крупные черты лица, широкий рот и узкие губы, искривленные в усмешке, крючковатый сгорбленный нос, торчащие во все стороны колючие волосы, будто бы измазанные углем. Он походил на нахального грача, хозяином прохаживающегося по вспаханному полю. Но каждое движение его, каждый жест – излом ли брови, длинные пальцы, утирающие масло из уголка рта, – все говорило… кричало: я лучше вас.