– Ну? – Лелея отстранилась. – Разве можно так рыдать? Неужто, – хитро подмигнула она, – так страшишься супружеского ложа?

«Ох, маменька, – горько подумала Ива. – Чего мне уже там страшиться?»

А Лелея продолжала:

– Так это ты одна у нас такая скромница! Братья сызмальства от мальчишек ограждали, вот ты ни с кем и не водилась. А подружек спроси: каждая если не урожайной ночью успела с кем помиловаться, так хоть в баню одним глазком подсмотрела! Было бы там чего пугаться!

И верно. Урожайной ночью каждая успела до стога прогуляться с любимым. А иной раз и не с любимым вовсе, а просто с приглянувшимся молодцем. Как еще славить землю, готовить поля к посевам? Только прославляя любовь! Испокон веков так повелось. И девки с парнями, собираясь на праздник, точно знали, зачем идут, и никто не судил их в эту ночь. В любую другую в году косы бы обрезали за распутство, но не в урожайную.

А после праздника случались и свадьбы. Иные, впервые встретившись при свете костров, уже не расставались. Другие же, напротив, расходились, чтобы никогда не встретиться. И дети тоже случались, да. И все знали: зачатым этой ночью счастливцам во всем станет сопутствовать удача. Бойко, старший братец Ивы, таким и уродился. Не зря небось женился на городской красавице да был принят в ее семье как родной.

Все знали, как веселится молодежь в урожайную ночь. Знала и Ива, когда шла на праздник. Знала – и не боялась. А чего бояться? Есть милый друг, кузнец Бран, он от кого угодно оборонит: от дикого ли зверя, от человека… Одного Ива не знала: что зверь и человек могут быть единым целым.

Ива и правда была скромна. Многие девки шли на поляну за деревней и вовсе нагишом, скидывая одежу, как только закрывались деревенские ворота. Ива же отправилась в рубахе. В белоснежной, тонкой, собственноручно вышитой. И все одно ощущала, будто непотребство творит. Она тогда замялась у околицы, переминаясь с ноги на ногу: земля только-только успела принять в себя первое тепло, в одиночку не согреешься.

– Уж не меня ли ждешь, девица? – прошептал кто-то над ухом, оплетая ее руками за пояс.

Ива дернулась, не сразу узнав грубые пальцы кузнеца.

– Здравствуй… – прошептала она, не решаясь обернуться.

– Заждалась? – скользнул он губами по шее.

Она кивнула, ощущая, как жар заливает щеки.

– Пойдем!

И он повел ее, нерешительную, туда, где мерцали рыжие точки огней на поляне, где извивались в танце тени, где предстояло случиться чему-то… чему-то, о чем Ива и думать страшилась.

– Может, не надо все-таки? На будущий год?..

– Э-э-э! Да ты трусишь! – расхохотался молодец. Он легко оторвал ее от земли и прижал к широкой обнаженной груди.

Ива взвизгнула и лишь слегка успокоилась, сообразив, что ниже пояса кузнец все же одет.

– Не боись! Я ж с тобой! – И понес ее, сжимая так крепко, что не вырваться.

Знала бы тогда Ива, что взаправду не вырвется…

Хмельное вино, танцы, жар огня и рук – все смешалось воедино, опьянило. Ива кружилась в объятиях милого, не понимая, где его ладони, где собственные, она плясала и плясала, отдаваясь безумию, доверяясь и доверяя. Звезды перемешались над головой, закружились в хороводе с кострами, а когда музыка и смех стали тише, а спину охладила росистая трава, девушка и сама не уразумела. Бран навис над нею, сосредоточенный, наморщил лоб и все шарил, пытался нащупать что-то внизу. Ива захихикала, уворачиваясь от поцелуев:

– Щекотно!

– Лежи! – приказал кузнец, не выпуская ее.

– Бран, ну хватит! Ой, ой, не могу! Ну прекрати! Щекотно же!

Шершавые ладони приподняли рубашку и скользнули по бедрам вверх, а Иву точно холодной водой окатило: сейчас случится! И она дернулась что есть мочи, как заяц, попавшийся в силки. И попросила уже серьезно:

– Не надо, Бран!

– Тихо-тихо, – только зашептал милый, надавливая ей на плечо, чтобы не мешала.

– Бран, хватит! Я… Перестань, я не хочу!

– Не хочет она… – фыркнул кузнец. – Все вы сначала не хотите, уговаривай, упрашивай… А потом за уши не оттащишь… Ай!

Во рту ощутился запах крови – кусалась девица знатно, от всей души.

– Пусти!

– Да замолчи ты!

В ход пошли ногти. Ива брыкалась и уворачивалась, но поди ж пройми кузнеца, который быка одной рукой удержит! Ива закричала. Куда там! Крики и смех слышались со всех сторон, и поди разбери, кто в шутку обороняется, а кто всерьез.

– Бран, пожалуйста! Прошу тебя, не надо! – взмолилась девушка.

Хмельной угар подстегнул злость парня:

– Вот дура! Знала, куда шла! Не рыпайся теперь уж!

Он задрал ей руки над головой и крепко стиснул запястья. Утром на них проступят синяки, которые Ива будет прятать под широкими рукавами и никому не покажет. Потому что стыдно. Потому что страшно. Потому что она и правда пришла сама…

Он задрал подол до самой шеи. Смял и испачкал, не обратив внимания на аккуратную вышивку, над которой вечерами сидела девушка, с силой раздвинул ей бедра. А потом стало больно. Ива так и лежала, не ощущая больше ничего. Не шевелилась и не говорила, даже не плакала. Просто смотрела в небо и ждала: не может же пытка длиться вечно. И она закончилась. Быть может, почти сразу, а может, только утром. А девушка все лежала, раскинувшись на траве, как покойница, и безучастно глядела в небо.

– Ну вот, – самодовольно усмехнулся Бран, затягивая пояс. – А все туда же: не хочу, не надо! Ты давай это… Вставай и к костру приходи. Посидим. Потом до дома провожу.

К костру той ночью Ива так и не вышла.

И вот они стояли рядом: мать и дочь. Обнявшись и плача каждая о своем. Такие непохожие, такие любящие, но… совсем друг друга не понимающие.

– Я… Пойду. – Ива осторожно высвободилась из объятий.

– Иди, иди, дитятко! – Мать спохватилась, что дела простаивают, и снова кинулась к печи. – До вечера еще столько переделать надобно!

– Да… – Ива погладила запястья, с которых давно сошли синяки. Почему-то казалось, что темные пятна проникли под кожу, да там и остались. – Пойду…

Ива наскоро сменила грязную рубаху на новую – огромную, грубую, небеленого льна. Можно было подвязать поясом да так и идти со двора – немужним девкам, даже вошедшим в возраст невест, дозволялось. Но она все равно натянула поверх клетчатую поневу. Рубашка, хотя и длинная, открывала ноги почти до самых колен, а Иве страх как не хотелось, чтобы кто-то… чтобы кое-кто увидел и прельстился.

Подхватила острый нож (куда теперь без ножа!), потуже затянула узел на косынке – и бегом из избы.

– Маменька, я Серка в поле сведу! – крикнула она, выбегая из кухни.

В ответ – тишина. Ива шагнула назад: точно же видела тень у печи. Что же мать не отвечает? Однако в комнатушке никого не оказалось. Почудилось, верно… Девушка пожала плечами и пошла без спросу. Если спохватятся, сами докумекают, куда отправилась. Небось не подумают, что сбежала.

Так и эдак пробуя эту мысль на вкус, Ива минула дом бабки Заи, прошла колодец и замерла у конюшни на краю деревни. Сбежала… Надо же эдакую крамолу в мысли впустить! Отец небось за сердце схватится, мать, не ровен час, проклянет. А соседи что скажут? Однако Ива уже вошла в конюшню и поглаживала жесткую кожу седла.

– Ну а что? – спросила она сама у себя. – Ну а что?! – переспросила увереннее, с вызовом.

Верхом она держаться умела. Вспрыгнуть бы на спину жеребчику, и… Куда? В большой город? Да не ждет ее там никто. К родне, за реку Ключинку? Выдадут. Ночью казалось, в омут с головой всего вернее, а сейчас… Куда сейчас-то?!