– Ма-а-а-а-а-а!..

Разом забыв, для чего нырял, Бран двумя руками схватился за пеньку. На берегу лишь увидели, как второй конец веревки, с привязанным к нему колокольчиком, натянулся и убежал в воду. Придерживающий его патлатый мальчишка, гордый доверенной работой, и поймать не успел.

– Поднимай! – тут же заорал Нор. Ему, старосте, не хотелось, чтобы из реки вынули утопника, а значит, следовало поторопиться.

Потянули сразу же. Десяток дюжих мужиков единым махом вцепились в веревку, клетка пошла наверх… Для Брана же мгновения показались вечностью, а испытание пыткой.

Черные ленты скользнули сквозь прутья его клетушки, свились змеиными кольцами. Вот-вот укусят, пустят яд в кровь… Бран проломил бы рассохшееся дерево ловушки, да со страху так завизжал, что растерял весь запас воздуха. Он бездумно тянул к себе веревку с берега, а когда она кончилась, окончательно убедился: сейчас встанет пред Огненными вратами. Его бросили в реку, утопили и, насмехаясь, кинули следом спасительный колокольчик.

Так думал кузнец, с перепугу не соображая, что клетка уже идет вверх. Ему-то казалось, что приближающийся солнечный круг – это огненный вход на тот свет. А черные щупы оплетали его, разливая по телу холод куда страшнее того, которым встретила река. Ласковые убаюкивающие прикосновения сковывали, лишали рассудка.

«Глотни водицы, добрый молодец! Глотни да засыпай. Не будет ни боли, ни страха, одна тишина. Прорастешь ты зеленой травой, станешь смотреть в небо и любоваться далекими птицами… Это ли не счастье?»

Ужас уступал место тупому безволию. Кровь в жилах загустела, утратила ток, словно застоявшаяся, гнилая вода. Бран безразлично смотрел, как его оплетает страшное и черное, как оно захлестывает удавкой горло, как щупы червями заползают в уши и глаза.

– Подним-а-а-а-ай! – донесся издалека голос, вроде бы знакомый.

А следом другие:

– Сы́ночка! Родной!

– Живой!

– Тяни, тяни!

Когда кузнеца выволокли на сушу и под руки достали из клетушки, его колотила крупная дрожь. Бран молчал и ошалело оглядывался, не узнавая никого вокруг. Про вторую же клетку, с чужаком, вовсе забыли. Если бы не Ива, перекрывшая криком общий гомон и одна взявшаяся ее тянуть, могли бы и так бросить. Староста подозвал набольших, о чем-то негромко с ними перемолвился. Огладил седую бороду и нехотя прокряхтел:

– Боги свершили суд. Кузнец Бран, ты признан повинным в том, что надругался над дочерью торговца Крепа.

– Да будь ты проклята, девка! – заверещала Прина.

Она рванула бы выдирать Иве позеленевшие волосы, но не решалась выпустить из объятий обмякшего сына. Краска схлынула с лица женщины: эдакий позор! Сын – насильник! Да не пойманный с поличным, а обвиненный какой-то тварью! Луг смущенно топтался рядом, порываясь коснуться плеча жены. Он тоже косился на Иву недобро.

Староста вразвалочку приблизился к Брану, заглянул в обезумевшие глаза, пощупал ледяной лоб и смягчился:

– Однако ж покуда ты, Прина, сына не выходишь, мы его из деревни не погоним. Пущай отогреется, в себя придет… Соберется как подобает. А там ужо уходит за околицу.

Ежели несчастную мать его слова и утешили, виду она не подала. Она все так же баюкала сына и призывала отца Небо наказать клеветницу, да так, чтобы мать с отцом поклялись забыть имя Ивы.

Оправданная же девица стояла рядом, не в силах возразить: она и правда лишила мать любимого чада. Теперь кузнецу не место в деревне, теперь ждут его позор и изгнание. Не лучше ли было промолчать да покориться родительской воле? Ива размяла запястья, на которых прятала синяки после урожайной ночи, посмотрела на Аира, выпущенного из клетки и с молчаливым достоинством натягивавшего на мокрое тело одежу.

Нет, не лучше. Не только за себя она сегодня приняла позор, но и за всех тех девок, которых мог еще сневолить кузнец. За всех тех, кому задрали подол и у кого недостало мочи признаться.

Ива до крови закусила губу, чтобы не пустить горькие слезы. Теперь и ей проходу не дадут, и матери с отцом. Но пока деревенские, шумя и переговариваясь, не покинули берег, пока Прина и Луг не увели сына, пока Лелея и Креп, укоризненно покачав головами, не последовали за толпой, Ива стояла, гордо выпрямившись. И только после того, как клюквинчане скрылись из виду, села и заплакала.

После осуждающих перешептываний, все еще шуршавших в ушах, его голос показался ласковым. Ива подняла голову: она и забыла, что осталась на берегу не одна! Чужак… Тот, кто назвался Аиром, не отправился обратно в деревню. Он все так же стоял рядом, небрежно закинув на плечо рубаху в расплывающихся пятнах влаги.

– Что?

– Спрашиваю, долго ли рыдать будешь, – повторил заступник.

Спохватившись, девушка вскочила и отвесила низкий поклон, мазнув кончиками пальцев по мосткам.

– Спасибо тебе, Аир. Ты за меня заступился, не побоявшись ни людей, ни богов…

– Людей я не боюсь уже очень давно. А богам и подавно никогда не уступал.

Ива не спешила разгибаться. И не потому только, что честь честью благодарила молодца, еще и оттого, что глядеть ему в лицо страшилась.

– Чем могу отплатить тебе?

Смех снова показался карканьем. Так смеется тот, кто давно забыл, как это делать. Аир присел на корточки, подцепил пальцами ее подбородок и встал, заставляя и девушку выпрямиться.

– Подумай хорошенько, какой подарок пришелся бы мне по нраву.

Ива смотрела в зеленые глаза – и узнавала. Узнавала – и не верила. Не могло такого случиться, чтобы Хозяин болота обратился человеком и явился за нею в деревню! Или может?

– Того не ведаю…

Узкие губы искривились в ядовитой ухмылке.

– Не ведаешь. Ну что же, тогда отблагодари…

Он вроде и задумался, но все казалось, заранее знает ответ.

– Чем?

Горло у девушки сдавило: какой награды может пожелать чужой человек? Уж не той ли, какую обычно шутливо требуют парни с девок? Однако ж Аир на клюквинчанских молодцев походил меньше, чем ворон на петуха. Он и попросил не того, о чем не преминул бы любой другой на его месте:

– Сшей мне рубаху.

– Рубаху?

– Рубаху, – кивнул заступник. – С вышивкой. Такую, чтоб на свадьбу не стыдно надеть.

Ива невольно засмотрелась на его обнаженные плечи, на грудь, на впалый живот… Рубаху… И внезапно робко, пока еще сама не уверенная, что имеет на то право, улыбнулась:

– Будет тебе рубаха. Только если…

Угольная бровь изогнулась: неужто ты, девка, условия ставить вздумала?

– Только если скажешь, какого ты роду-племени, – торопливо закончила девушка. – Как же вышивку делать, если не знать?

– Нет у меня ни роду, ни племени, – бессильно развел руками чужак. – Вышей свои родовые знаки, девица. Небось в том беды не будет.

Что ж, беды в том и правда не будет. На рубахах женихов невесты испокон веку чередовали вышивку своего рода и рода милого. В семье Ивы то были лягушки. Их она могла бы вписать в узор с изображением молота, принятого в роду Брана. Когда-то она представляла этот рисунок со сладким трепетом, переносила угольком на лоскуток ткани. Ныне же…

– Пригласишь мерки-то снять? – со странным трепетом спросил тот, кто назвался Аиром.

– Отчего же не пригласить. Придешь?

Он медленно и глубоко втянул воздух, ноздри хищно шевельнулись.

– Приду.

Со стороны леса потянуло холодом. Верно, ветер донес… Ива поежилась и, решившись, спросила:

– Кто ты, чужой человек?

Хитрец нипочем сам бы не признался, так почему бы не спросить напрямую: ты ли, мол, Хозяин болота?

Аир коснулся ее щеки, и холод пробрал Иву до самых пят. Улепетнуть бы не задумываясь, да ноги приросли к месту…

– Я тот, кто явился тебе в заступники. Ты разве не звала?