Литмир - Электронная Библиотека

Но у нашего героя уже складывалась своя жизнь: девушка, с которой ходил он не один год в туристские походы, стала сперва его невестой, потом женою. Он работал в известном НИИ, специализировался на гироскопах, защитил кандидатскую и докторскую диссертации, принимал участие в научных конференциях, где свела его судьба с известными учеными: академиками Раушенбахом и Ишлинским, с Фармаковским, Колобовым. В своем НИИ стал он бессменным секретарем комитета комсомола, старательный, один из лучших специалистов, человек правильный, ровный, умеющий ладить с людьми. В конце шестидесятых годов его пригласили работать в Киев, куда и переехал он с женою и маленьким первенцем. К концу семидесятых он уже профессор, отец двоих детей, по предложению членкора местного отделения Академии наук приглашенный возглавить кафедру одного из крупнейших политехнических вузов страны. Он часто ездил в командировки, посещая вузы и НИИ, с которыми сотрудничает. Заносит его судьба и в Подолье, где, закончив деловую часть поездки раньше и удачнее, чем ожидалось, высвобожденное стараниями, рвением служебным и помощью судьбы время дарит ему солнечный день для отдыха и прогулок по утопающей в зелени Виннице.

И попалось ему находящееся на первом этаже аккуратненького трехэтажного столетней давности дома некое заведение с вывеской: «О. Шельменко. Крамниця старовини „Бандура“». Он попытался открыть дверь, дверь не поддавалась. Проходящего мимо пятидесятилетнего дородного человека спросил он, не ресторан ли перед ним? Тот отвечал — нет, что написано, то и есть, лавка древностей, только хозяина фамилия Шельман, Шельменко его псевдоним, взятый этим достойным гражданином из патриотических соображений; да что же вы за ручку-то дергаете? Вон лента желто-голубая атласная от колокольчика, звоните, хозяин к вам выйдет, вас впустит.

Вышедший на звонок был человеком не первой молодости, роста невысокого, отчасти лишку округл; лицо его напоминало не вполне удавшийся словесный портрет, словно полоса с глазами (почему-то вместо очков носил он пенсне) была от одного лица, середина с носом — от другого, а низ с двумя подбородками и небольшим ярким ртом, напоминавшим слизня, — от третьего; у него были длинные, свисающие с лица тощие усы, волосы длиннее, чем принято было носить в то время. Привыкшего к дресс-кодам чиновников, наученых мужей с конференций, студентов и туристов, никогда не посещавшего богемной среды Могаевского удивило одеяние его: длинная жилетка с аппликациями цветов, глаз и листьев, черные тренировочные штаны, заправленные в полу-сапожки на каблуках; можно было ожидать, что под жилеткой окажется косоворотка с вышивкой, однако хозяин крамницы предпочел новомодный черный бадлон с висящей на груди на цепочке монеткой неопределенного века неведомого государства.

— Могу ли я посетить ваше заведение?

— Разумеется. Хотите что-нибудь приобрести или любопытствуете? Ведь вы не местный?

— Я в командировке, — отвечал командировочный, — гуляю по Виннице. Если честно, я решил, что вы держите ресторан, а потом решил посмотреть, чем торгуют на юге в антикварной лавке.

— А вы с севера?

— Я давно уже переехал в один из ближайших городов, куда изначально прибыл из Ленинграда.

— В Ленинграде прекрасные антикварные отделы в комиссионках. А до войны были ще краще.

В антикварной лавке почувствовал он легкое головокружение и боль в виске, как часто чувствовал не только в музеях, но и в обычных магазинах: вид всяких множеств так действовал на него.

В центре экспозиции и впрямь стояла бандура, а слева и справа от нее — граммофоны столетней давности с волнистыми раструбами; поставив пластинку, накрутив ручку, Шельменко запустил старую угольно-черную тяжелую пластинку с радужной круглой картинкою в центре, и знаменитый, некогда узнаваемый юными прабабушками голос завел свою, знамо дело, песню: «Взяв бы я бандуру...»

Веера открыток на стене являли взору красавцев бандуристов, окруженных красотками Одарками, Оксанами, Ганнусеньками, некоторые представляли собою фотографии доисторических постановок оперы «Майская ночь». Несколько портретов дивчин висели чуть выше, картины маслом, заветные головные уборы с атласными лентами, цветами, девицы понадевали мониста, коралловые низки, улыбались, хохотали, кокетничали.

В углу, словно в филиале музея этнографии, висела зыбка, стояла прялка, ткацкий станочек красовался, на полках теснились глечики, кувшины, горшки, туеса. Далее на допотопной вешалке, словно в театральной костюмерной, висели одежды, женские яркие, запорожских казаков с невиданной ширины штанами, вышитые косоворотки невиданной красоты, наш наикращий, рушники; а сафьяновые сапожки с подковками!

И так далее от наборов кисетов с трубками, фарфора былых усадеб, усадебной мебели, детских лялек. Между восточными окнами разместились сабли разной степени кривизны, нагайки и плетки. В простенках западных окон висели три застекленных неглубоких шкафчика, справа фарфоровые фигурки, слева расписные изумрудного стекла штофчики, посередине скрипка.

Скрипка притягивала его точно магнитом.

— Какая волшебная скрипка!

Шельменко подошел, улыбаясь, отпер мизерным ключиком шкафчик.

— Вы хотите ее купить? Играете? Коллекционируете скрипки? Она не продается. Видите ли, на некоторые предметы специально назначена такая цена, что их и купить-то никто не может, это моя маленькая хитрость. Скрипка вправду дорогая, редкая, ей сто лет, ее сделал известный скрипичный мастер Леман, когда жил у нас в Виннице с семейством, стало быть, это местная музейная достопримечательность, что подтверждает наклейка внутри ее футляра, который и сам-то красив и необычен.

— Леман оставил скрипку в Виннице? Кому-то продал?

— Нет, скрипка трофейная, досталась мне от невольного перекупщика, не знавшего ее истинной цены, а ему — от убитого гитлеровского офицера, когда немцев отсюда гнали.

— Разрешите мне ее подержать?

— Почему нет?

Взяв скрипку, он внезапно почувствовал живое тепло, словно взял на руки младенца.

— Надо же, у нее на тыльной стороне, на спинке, пятнышко, родинка, как у моей матушки под лопаткой.

Впервые после клятвы, после честного слова, данного в детстве отцу, вспомнил он о матери и вслух заговорил о ней, да еще перед чужим человеком.

— Я не хочу вас торопить, — сказал хозяин крамницы, — но я с минуты на минуту жду гостью, которой хочу оказать достойный ее прием с угощением, мне надо подготовиться. К тому же в отличие от всех женщин, обожающих опаздывать, она любит приходить раньше времени. Между нами, это дама моего сердца, мадам Березюк.

— Скажите, а откуда эта монетка, талисман, что вы носите на груди? — неожиданно для себя неизвестно для чего спросил Могаевский.

— Из Трапезунда, — отвечал Шельменко, вглядываясь в посетителя. — А ведь это ее подарок... Раз вы это угадали, походите еще по комнатам, пока я сервирую стол и она еще не пришла.

Произнося это, он успел выкатить из-за кулис, видимо из скрывающейся там кухни, толстый столик на колесиках, с торцов которого выдвинул подобные крыльям боковины, подперев их выдвигающимися доселе невидимыми под столешницею ножками, подобно таковым в классических ломберных столиках картежников.

Молниеносно застелил он столик вышитыми рушниками и забегал туда-сюда, вынося блюда, тарелки, сотейники, соусницы, мисочки и протчая, наполненные разнообразной снедью, словно расстилая на глазах изумленного Могаевского скатерть-самобранку. Казалось, сошлись на ней все фри, рапе и шуази мира, соленья, маринады, сушеные иссохшиеся снетки соседствовали с мочеными яблоками, сельдь под шубою с классической фаршированной щукою, пампушки с галушками, варениками, клецками, домашними пельменями, салатами с вычурными именами; довершало картину изысканное блюдо болгарской кухни — яйца с мозгами, именовавшееся «Философ». Овечий сыр сулугуни, кровяная конская колбаса скромно покоились на лазоревых блюдечках своих, оттеняя кузнецовскую селедочницу, наполненную светящимся салом. То там, то сям взмывали над горизонтальными вместилищами вертикальные фонтанчики зелени: укропа, кинзы, петрушки, сельдерея, розмарина.

31
{"b":"918993","o":1}