Наталья ГАЛКИНА

1. ДВОРЫ. Andante

2. ПОЕЗД НА ЮГ. Presto alla tedesca{1}

3. СКРИПКА. Largo

Эпиграфы, не вошедшие

comments

1

3

4

5

Наталья ГАЛКИНА

МОГАЕВСКИЙ

Роман

Тело этой войны еще не успело истлеть.

Эрнст Юнгер

Прошлое — это минное поле.

Юрий Лотман

1. ДВОРЫ. Andante

«Пьеса для пишущей машинки с оркестром»

Лерой Андерсон

«Есть книги, которые нужны, чтобы жить. Переплет, обложка, форзац, первое предложение — и чувствуешь ток жизни, словно бы прорвавшийся сквозь пелену сна, то есть некогда уснувший на время берложьим сном — и оживающий, начиная с глазного дна, с его потаенного омута, в который упали первые слова первой главы, если там есть главы или просто первые слова.

Конечно, важны, по обыкновению, и тема, и сюжет, и герой, но поначалу все обращено к чувствам, но и не только, к ощущениям: там идет снег, зимние синие тени от старых сараев лежат на снегу ланском в солнечный день января, там ставят посередине дома елку, пишут письма, там сахар тает в дорожном граненом стакане почтового дешевого поезда, а мимо окна за подстаканником проносятся алые, синие, желтые старинные сигнальные железнодорожные огни и железные чучелки стрелок, мелькают надписи („Не сифонь, закрой поддувало“), и дальние, светящиеся во тьме окна безымянных жилых мест, подобно звездам, плывут за перелесками, подают знаки, как звезды подавали некогда знаки мореходам, корабельным кормчим, тем, кто в море, в пути по волнам.

Не исключено, что у героя и героини, если там есть героиня (если там есть герой?), еще нет имен, истории, биографии, приключений, событий, а герой только надевает плащ, обмахнув притолоку двери полою, и автору прежде, как читателю сейчас, сказаны внезапно воплотившиеся в абзац первые таящиеся за текстом слова: „Следуй за мной!“»

Ему показалось занятным, что всякий раз, вспоминая сей панегирик книге, он забывал об эпиграфе. Эпиграф взят был из некоего увиденного давным-давно сериала по роману любимого автора юности Каверина, персонаж тридесятого плана, семистепенный герой фильма пел старинный романс (существовал ли и впрямь подобный романс в старину? или его сочинили на скору руку композитор с приятелем, поэтом-песенником?). Цитата неизвестно чего приведена была неточно, вместо имени автора под эпиграфом красовался заключенный в скобки знак вопроса.

Итак, перед словами «Есть книги, которые...» значилось (курсивом):

Книга заветная, книга забытая,

Мною на тайной странице открытая...

Он не знал, помнят ли настоящие писатели собственные тексты наизусть, у него не было друзей-литераторов, он прежде писал только научные монографии да статьи; он не вполне понимал, почему ему пришло на ум написать роман, разве что догадывался. Однако успешно и последовательно скрыл сей факт от жены, друзей, коллег, сжег черновики, издал свое сочинение небольшим тиражом под псевдонимом. И теперь, преследуемый маниакальным страхом, что его авторство разоблачат, а также естественным приступом сознания несовершенства созданного и желанием исправить то, что исправить можно, он искал собственную книгу, чтобы уничтожить ее. На беду, издательство, с которым он сотрудничал, не поленилось отправить часть тиража в Санкт-Петербург; сочинив командировку, собирался он отследить, где продавался его роман, скупить еще не проданные экземпляры (он надеялся, что никому не пришло в голову купить хоть один) и расправиться с ними.

Итак, прибыв с юга, где давно уже жил с семьей волею судеб и служебной необходимости, он ходил по городу своего детства, известного в полузабытые времена под именем Ленинград. Здесь еще пребывали друзья юности, знакомые, родственники; но нечто неузнаваемое разделяло его с пространствами, некогда бывшими жизнью.

Случалось ли вам, крадучись, посещать проходные дворы памяти вашей? Доводи-лось ли узнавать гулкие дворы-колодцы, связующие их арки подворотен, сквозные парадные, у которых два двусветных входа, а то иногда (дверь в боковой стене!) и три?

Двор дома, указанного ему однокурсником, был ему незнаком. «Старая книга», когда-то находившаяся на Литейном неподалеку от Невского, отползла с улицы в подворотню, ее сменило очередное продуктовое заведение с прилепившимися к нему магазинами, библиофилам пришлось отступить, филы с фагами еще пытались спорить, но силы их были неравны. Узнав нынешний адрес «Старой книги», он накануне осведомился у своего планшета, куда предстоит войти, увидел фотографию дома, мимо которого, конечно же, не раз проходил в юности, особенно не вглядываясь и не любопытствуя, красивый петербургский доходный дом, эклектика, модерн пока на подходе, маскароны фасада, бородатые красавцы, кариатиды с точеными лицами, младенцы, лев, драконы. С того момента, как обратился он от научно-технических проблем профессии к беллетристике, появилась у него привычка собирать материал; в соответствии с этой новообретенной привычкою узнал он, что архитектор Михаил Макаров жил за этим своеручно спроектированным и вычерченным фасадным великолепием, здесь же и прервалась его жизнь в сорок шесть лет после случившегося в 1873 году пожара. Фасад был свежевыкрашен, отремонтирован; перед аркою он помедлил, даже остановился, что-то помешало ему с ходу преодолеть подворотню. Постояв, глянул он назад, потом вперед, старая привычка походов юности, туристы цепочкой, взгляд на ведомого, взгляд на ведущего. Почему-то вспомнил он недавно прочитанные слова книжного графика Фаворского: «Обложка — своего рода портал». Наконец, оторвавшись от тротуара Литейного, он вошел и застал небольшой двор обшарпанным, неприглядным; стены, кое-как выкрашенные в цвет, не вполне соответствующий колеру фасада, исполнены были неухоженности, бедности, городской скуки и тщеты. Слева металлическая ажурная лесенка вела на второй этаж, где в былой квартире усилиями воли и фантазии проектировщика, а также стараниями строителей-гастарбайтеров одно из окон превращено было в дверь под небольшим легким козырьком, снабженную вывеской: «Букинистическая и антикварная лавка И. В. Чеха»; аккуратная яркая новая вывеска контрастировала с облезлой стеною. «Интересно, — подумал он, — не в этой ли ставшей лавкою квартире проживал архитектор Макаров? Не в этой ли части дома двести лет тому назад боролись петербургские пожарные с огнем?»

Поднявшись по лесенке, отворил он дверь и вошел.

Звякнул над головой извещающий о новом посетителе колокольчик, поднял глаза на вошедшего сидящий в левом углу за старинным письменным столом хозяин лавки, продавщица за прилавком продолжала бестрепетно перекладывать книги, четверо игроков в карты за столом посередине комнаты под лампою ни малейшего внимания ни на кого не обращали, занятые игрой и собою четыре фигуры, подобные актерам неведомой пьесы театра в театре.

— Во что они играют? — спросил он хозяина лавки. — В штос?

— В деберц, — отвечал Чех.

И пояснил:

— Это почти то же самое, что терц.

— Я и слов-то таких отродясь не слыхал.

— Терц придумали в девятнадцатом столетии арестанты сибирских тюряг или острогов. Вы играете в карты? Знаете, что такое прикуп?

— Нет, не играю. Помню только присловье: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи».

— Острожная поговорка.

Подобно тому как оба названия карточных игр для советского и постсоветского научного работника (ныне по совместительству беллетриста) проходили по разряду китайской грамоты, сам он в свою очередь являлся такой же китайщиной для хозяина лавки, ну, полная шинуазри: торговец букинистическими изданиями и антиквариатом по фамилии Чех хорошо разбирался в людях, как всякий, чья профессия связана с общением, с толпами; ему было непонятно, кто перед ним.