Внутрь вела дорога мощёная плитняком. Пластины природного камня плотно примыкали друг к другу, но всё же кое-где на уровне ниже просматривался щебень и битая керамика. Правильной формы глинобитные здания с черепичной крышей и рустованные строения – сложенные из квадратной формы почти необтёсанного камня, образовывали закруглённые очертания селения. Крепким каменным забором с циклопической кладкой оно делилось на три части по принципу матрёшки. Каждая часть имела врата, которые располагались не одни за другими, приходилось обойти примерно четверть круга, чтобы попасть дальше. Во внешнем дворе пленники натолкнулись на женщин, которые чинили рыбацкие сети, а мужчины сколачивали набойную ладью. Дима тут же вычислил, что имеется речной путь, и он где-то совсем рядом, ведь плоскодонное парусное судно нужно ещё дотащить до берега. У бандитов была и кузница: раздавался равномерный звук молота по наковальне. Где-то поблизости в поварне трудились кухари: пахло свежим хлебом и каким-то вкусным варевом. От таких ярких ароматов у Димы набегала слюна, а желудок мятежно урчал, требуя пищи. Только упитанным котам и горшечнику не было до них никакого дела: первые сладко спали, а мастеровой увлечённо формовал глиняную крынку. Остальные жители, недружелюбно щурясь, поглядывали на чужаков. Поджарые собаки, преимущественно остроухие лайки и вислоухие гончие, щетинились.
Наличие дворовых псов Диму нисколько не удивляло: человек издревле приручил собак, использовал для охоты, охраны дома и на пастбищах. А вот наличие мяукающих помощников в борьбе с грызунами сбивало с толку. Как он знал из разговоров с отцом, в южные регионы России кошек завезли мореплаватели. Поначалу эти экзотические животные были не всякому купцу по карману. За воровство кошек назначался штраф, как за хищение коровы или вола. В крестьянских домах котофеи, перестав быть штучным товаром, появились аж в конце восемнадцатого века.
Если в передней окружности селения занимались ремёслами, держали домашних животных и птицу, то в средней части теснились жилые дома: саманные и деревянные избы-четырёхстенки с широким крытым крыльцом. Тут бегала шумная ребятня, за которой присматривали мамки-няньки, возрастом от престарелых старух до незамужних девиц. Этот двор поражал опрятностью, резными наличниками, украшенными накладными элементами, сквозной резьбой и окнами со слюдой и даже стеклом. Центральная часть слободы изумила Диму куда сильнее, она могла бы посоперничать даже с великокняжеской усадьбой. Он сразу угадал, что в напыщенном трёхэтажном п-образном дворце обитает семейство Борзуна. Верхний уровень сплошь расписные терема, на среднем горницы и светлицы, а нижний – подклети. Позади дворца кладовые, погреба, амбары, ледники и отдельное одноэтажное строение с коваными решётками на узких оконцах. Именно в него и предстояло заселиться пленникам.
Внутри «дальние хоромы» представляли собой обычную избу, в которой топили по-чёрному, и делали это умело – только под высоким трапециевидным потолком скопилась сажа, на стенах копоть отсутствовала. Классическая обстановка: по северной стене выбеленная печь с бесхитростным цветочным узорчиком, по диагонали от неё почему-то пустой красный угол, где стоял длинный стол на резных ножках, по периметру помещения прилажены к брёвнам на совесть сколоченные лавки, тут и там низенькие скамеечки. Домашний уют создавали простенькие занавески, однотонная скатерть, полосатые лавочные коврики и пара полок с глиняной посудой. Из утвари ещё имелся на высокой скамье деревянный поднос, где лежала щепа для лучин, заготовленная с избытком. Там же ершился кованый светильник-светец и сверкал отполированными боками пузатый ковш-скобкарь подле ушата с водой для питья. Голый пол выскоблен добела. За чистотой тут следили скрупулёзно, это бросалось в глаза. Даже широкий коврик из лоскутов ткани в сенях расстелен, чтоб грязь в избу с улицы гости на обуви не тащили.
Было кое-что ещё, что Дима узрел. Обнаруженная странность несколько повергла юного волхва в шок: иконы, идолы, амулеты, типичные славянские обереги на вышивке и тому подобная культовая атрибутика напрочь отсутствовала. Орнаменты на одежде, наличниках, украшениях выглядели обыкновенными узорными завитками без заложенного в них сакрального смысла, без народного традиционного мотива. А ведь что такое народные узоры? Это отражение накопленного исторического опыта целых поколений. Атеистическое общество, без роду, без племени, в котором не придерживаются ни к одной вере, настораживало. Что же за духовные ценности у этого лесного народца? Связано ли это с разбойничьей деятельностью или это здешняя часть бытия? Вопросы множились. Ответы запаздывали. Только одно толковое предположение напрашивалось: грезя о собственном тепличном мирке, Глеб нафантазировал в него быт не по исторической параллели, а избирая полюбившееся из пары-тройки веков стародавней Руси. Оставалось только догадываться, какое себе место отвёл он во всей этой истории. Но скоропалительная догадка была настолько вызывающая и не характерная для поведения друга, что Дима пока отмахивался от неё как от докучливой мухи и надеялся, что Глеб выбрал для себя роль мирянина, а не нечто куда более солидное. От того кем возомнил себя Глеб, зависело, где его искать. Но на данный момент надо было разделаться с делами насущными.
«Рано или поздно я вернусь к этому вопросу», – решил Дима и ласково посмотрел на Чернаву, которая устроилась у окошка.
Но юный волхв не успел подыскать уместных слов, чтобы осторожно переговорить со ставшей немного замкнутой девочкой. Дверь в горницу рывком отворилась. Пышная разрумяненная тётка громогласно позвала на помывку. Когда они вышли во двор, Дима отметил, что конвоя нет, однако объявился сухощавый старичок, который явно исполнял роль надзирателя. Примостившись на лавке в крытом закутке крыльца, ушлым взглядом он зорко следил за перемещением пленников. Мыльня находилась в левом флигеле усадьбы. До неё меньше ста метров от места заточения. Вход в мыльню отлично просматривался, потому престарелый страж даже не шелохнулся, чтобы их сопроводить.
Около флигеля бил родник. Прозрачная вода вытекала из каменной ваннообразной чаши и резвым ручейком струилась куда-то в окружную по вымощенному голышами жёлобу. Дима сообразил, что нижний этаж отдан для нужд народа и под прачечную, наверху же благоустроена купальня семейства главаря. Помывочная делилась на две части. Чернаву увели в женскую половину. Дима прошёл за крутолобым долговязым типом и, легко убедив его, что самостоятельно очистит одежду, быстро раздевшись, молчаливо подставился под дубовые веники.
Терпкий насыщенный древесный аромат плотно окутал юного волхва, но расслабление, как это обычно случалось в парилке, не наступало. Дима был напряжён. В присутствии незнакомого человека в неприятельской обстановке он не мог позволить себе закрыть глаза. Дима всматривался в белёсый пар, раскалённые камни и бревенчатые стены, утыканные ветками можжевельника, а мысли юного волхва странным образом кружились около последнего открытия: «Любое общество кому-то или чему-то да поклоняется. Неужели они сектанты? Каково тогда их учение? На чём основано? Распространяют ли новейшие воззрения о старине или с нуля своего понавыдумывали? Насколько далеко они зашли в художественном дурмане, которым оплели адептов? Как давно энергетическое пространство засоряется вымыслами их секты? Кто жрец вероучения? Почему до сих пор не появился? – несмотря на окружающий жар, Дима внутренне содрогнулся, как от зимней стужи, так как последний вопрос затронул за живое, – по сути, без малого за четыре года погружения в законы мироздания я как настоящий волхв не особо-то состоялся. Да и как я мог состояться за такой короткий срок? А что произойдёт, когда появится местный жрец или как там его тут кличут? Да он на раз-два разгадает неофита!».
Потрясённый Дима соскочил с лавки, коротко бросив:
– Благодарствую, довольно.
Договязый беспрекословно переключился на другие дела, а юный волхв, приведя одежду и обувь в порядок, вышел в общий коридор, где натолкнулся на скучающую Чернаву. Она подпорхнула как взъерошенный воробушек.
